Михаил Жаров - Капитал (сборник)
– Чего я знаю! – протискивается она в кабинет, стараясь говорить в себя.
– Тише, – ругаюсь. – Одна лекарства пьёт, другая – вино.
Наталья Робертовна задерживает дыхание. На шее у неё выступают жилы.
– Да ладно уж, – отмахиваюсь рукой.
– Чего я знаю! – выдыхает она, и едкий выхлоп сбивает мне чёлку. – Сегодня ночью три угона, четыре квартирных кражи и пять грабежей! О!
Она хохочет и перечисляет адреса жертв и фамилии злодеев. Называет места, где спрятано краденое. Адский талант. Дать ей задание собрать компромат на родных отца и мать, она сию минуту взлетит на седло велосипеда и помчится исполнять.
– Мне не нужна информация по городу, – перебиваю её. – Только по жэдэ.
– Сейчас будет и по жэдэ! – Наталья Робертовна выпячивает грудь и звонко, будто поздравляет меня с днём рождения, провозглашает: – Вам конец!
Я как раз пил воду, и она хлынула у меня через нос.
– Слушайте дальше, – продолжила Наталья Робертовна. – Новый электромонтёр срезал сегодня на складе замок и унёс два немецких рельсореза. На триста сороковом километре двое сняли…
– Не частите! – попросил я, отряхивая грудь. – Кому конец-то?
– Вам. Подробности я оставила напоследок. На триста сороковом…
– Плевать на триста сороковой! Чай, кофе? Абсент?
Наталья Робертовна зарумянилась.
– Что там у вас последнее? – проговорила она. – Крепкое?
Я подло налил в глубокие рюмки.
– Наши переговорили насчёт вас… – Наталья Робертовна по-мужски махнула семьдесят пять градусов, и утёрла кулаком губы.
– Кто наши?
– Да все, – она приподняла одно плечо. – Милиция, бандиты, бизнесмены… все!
– И?
– Решили сжить вас со свету, что же ещё? – Наталья Робертовна подалась ко мне румяным лицом. – Жалко вас. Молодой ведь. Я даже влюбилась в вас. Так и знайте.
– Ну-ну-ну! – я поспешил налить по второй. – Скажите лучше, чего мне ждать.
– Убить вас не убьют, – Наталья Робертовна стукнула ребром ладони по столу. – Не хотят поднимать шум из-за иногороднего. Но, клянусь, посадят. Помяните моё слово.
– Как у вас получилось добыть такую информацию?
– Уметь надо, – подмигнула она.
– Согласен. Лишнее спрашиваю. Что-нибудь ещё скажете?
– Сейчас вас прослушивают. Кабинет, телефоны, рабочий и сотовый…
– Тише! – приказал я, поверив ей на слово.
– Ждите, они будут пытаться убрать вас руками ваших начальников, – шепнула она.
– Как именно?
– Спросите тоже! Это ваша кухня, вам лучше знать.
– Да, верно, … – я поднял свою рюмку. – Вам цены нет. Ваше здоровье!
Выпили. Тяжело замолчали.
Я теребил полу глупого халата и отчаянно вспоминал какой-нибудь анекдот. Голова опустела до звона в ушах.
– Раз мы подружились, так и быть, спрошу, – придумал я, как отвлечься. – Что же всё-таки происходит на заводе? За что вы все на него ополчились?
Наталья Робертовна рванула из-за стола к выходу, бросив на ходу:
– Надо сказать, чтоб тебя, говно, убили.
Она от души хлопнула дверью, а я остался сидеть ошарашенный, в халате, один. Где Ксюха? To здесь она, то чёрт знает где!
Первым пострадал стол. Сложился в стопку, как туристический.
Серьёзные переломы получили стулья.
Упал, пошатнув вокзал, холодильник «Полюс». Яростно взвизгивая, я попрыгал на нём и промял ему бока.
Остался сейф и портрет Феликса Дзержинского. Первый из них видел, что произошло с «Полюсом», но весил триста килограммов и вёл себя спокойно, а Феликс благоразумно отвёл глаза, будто думает.
Стены – кирпичные. Зато умывальник сложен из ДВП.
Взялся бить кулаками. Рассадил.
Дался головой. Больно.
Разбежался и налетел всем весом. По полу покатились патроны. Много, сотни. Пистолетные и автоматные. Поломав стенку умывальника, я нарушил тайник, который находился в полости между дэвэпэшными листами.
– Что ни делается, всё к лучшему, – сказал я себе, утирая окровавленной рукой окровавленный лоб.
Если верить Наталье Робертовне, то сегодня-завтра мне следовало ждать проверяющих, вплоть до отдела собственной безопасности, а эти найдут травинку в стоге иголок, не то чтобы боеприпасы в стенной нише.
Среди золотого сияния патронов чернел большой, с мизинец, ключ. Уверенный, что он от сейфа, а в сейфе пистолет и укороченный вариант Калашникова, я сначала сгрёб патроны. Набралось полкоробки из-под электрочайника, и пришлось проклеить её скотчем, чтобы не вывалилось дно. Затем уже проверил ключ.
Три скрипучих, ржавых оборота, и наготове дорожная сумка, чтобы сразу забросить в неё оружие. Дверь гулко рыгает на меня затхлым духом позапрошлых лет, но не оружие там, а два вентилятора. Под каждым из них подложены худосочные брошюры, «Свет-1» и «Ночь-1».
Я взял тот вентилятор, который «Свет», и впервые за утро улыбнулся. Вещь мне понравилась. Возможно, в моих руках оказался дебютный образец советской роскоши: гиревой вес, воронёный металлический корпус, чугунная подставка, стальные хромированные лопасти. Грозный дизайн для грозных времён и людей.
Сзади на подставке имелась жестяная бирка, и на ней значился номер ГОСТа, год выпуска – 1955, а также город-изготовитель. Новый Ерусалимск.
После битвы с мебелью пот лился по мне, как дождевая вода, и я решительно водрузил вентилятор на подоконник, включил его, а сам за неимением стульев сел на пол и закурил.
Кабинет задрожал от самолётного гула. В воздух поднялись бланки протоколов, сотворив переполох, как будто в голубятню пробралась кошка. «Свет» резво поехал по подоконнику и остановился лишь, когда упёрся в оконную раму. Будь у него крылья, он взлетел бы и устроил на вокзале авиакатастрофу.
Я запрокинул голову, прикрыл глаза и в голове мгновенно включился яркий полусон.
Передо мной встали двое детей одной алкоголички, которая недавно подозревалась в мелкой кражонке. Я тогда полтора часа плутал по ерусалимскому посёлку Мартовка, искал её дом, и не единожды проходил мимо него, считая нежилым. Спросил, наконец, у местных.
– Вон тот, без окон, – показали они.
Вошёл, не постучав, потому что вместо двери висела опалённая по краям занавеска. Разгребая ногами тройной слой пустых бутылок, обследовал дом и никого не встретил. Наврали местные, чтобы загнать меня на свалку. Посмеялись.
Так бы и ушёл, если бы не наступил на бутылочное донышко и не проколол сквозь подошву ногу. На мой жизнеутверждающий вопль нервно всхрапнула в углу комнаты куча тряпья.
– Здравствуйте, хозяйка! – покачал я раненой ногой кучу.
Храп сменился мерным, глубоким сопением, и мне не хватило мужской смелости представить себя принцем, а её – красавицей, чтобы лезть будить губами. Грубые способы, включая контакт здоровой ногой, не действовали.
Вышел я на крыльцо, жадно вдохнул от самого неба и краем глаза уловил движение. Кто-то маленький юркнул за дом.
Похромал я вслед, приготовив на случай собак обломок кирпича.
Возле поленницы, богато поросшей грибами, стояли бок о бок двое детей. Мальчик лет восьми и девочка, года на два младше.
– Привет, детвора! Играете? – расплылся я в улыбке, как квашня, и выбросил кирпич.
Они молчали, рассматривая меня без детского страха в глазах. Мальчик держал в руке старый железный утюг, а девочка что-то прятала за спиной.
– Классная у тебя игрушка, – кивнул я на утюг. – Или ты им с хулиганами дерёшься?
Мальчик оскалился мне в ответ. Он не понимал меня.
– А ты что прячешь? – спросил я девочку, заглядывая ей за спину.
Она сжимала погрызенную лягушку, которая дёргала одной оставшейся лапой.Вентилятор обдувал меня. Пот испарился, становилось зябко, но я терпел и выедал себя изнутри, вспоминая, что потом больше ни разу не ходил в тот дом и не носил детям еду, хотя собирался. Зато смотрел «Пираты Карибского моря – 2» и смеялся, когда Джек Воробей убегал от людоедов. Купил вэб-камеру и не доставал её из коробки, потому что она мне не нужна.
По вине «Пиратов» вслед за детьми на память пришёл другой Воробей, вокзальный бомж Женя Воробьёв. Он сел в тюрьму за хранение гранаты.
Это считается добрым делом, милосердием. Мол, бомжи мрут изо дня вдень, а ты выставляешь их беспощадными врагами человечества, тем самым даруя приют и трезвую жизнь.
Воробей пропил ум и никак не мог запомнить, что говорить на суде. Я вылавливал его около вокзальных ларьков и учил:
– Нашёл гранату на земле. Взял её с целью однажды использовать в рыбной ловле.
Он дрожал от напряжения, остервенело чесался и пытался повторить:
– Шёл на рыбалку… шёл… шёл…
Глаза его выражали мольбу ко мне, чтобы я подсказал.
– …Шёл… шёл… Забыл. Попроще бы!
Накануне суда Воробей пропал. Я ручался за него перед следствием, и потому под стражу он заключён не был. Глубоко сомневаясь, что у такого хватило ума и отваги сбежать, я навёл справки в больницах и морге, навестил пьяные притоны, пункты приёма посуды, рынки, подворотни, а нашёл у бывшей жены.
Он прощался с единственным на земле человеком, кто помнил его прошлое воплощение, когда он, Воробьёв Евгений Павлович, заведовал художественным отделом в местной газете, и вино требовалось ему для того, чтобы выводить из памяти чужие стихи, как рентгенлаборанты выводят радиацию.
