Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга четвертая. Сиртаки давно не танец
– Добрый день! – красивый мужской голос заставил её обернуться. – Меня зовут Анастасиос! Но для тебя, голубка, я буду просто Тасо!
Перед Адель стоял премиленький старичок, только чрезмерно худенький, немного жёлтенький и маленький. «О! Тут ещё и дедок есть!.. – обрадовалась она. – А где ж тот, который со мной здоровался приятным тенором? А-а-а! Это, по всей видимости – ихний папа! Откуда ж сам Тасо со мной разговаривал? Ой, не могу! Прямо как в „Волшебнике Изумрудного города“! Голос есть, а чей – не видно!» – она попыталась заглянуть за спину старичка, чтоб наконец увидеть воочию обладателя такого приятного голоса, которому нужны уборщицы в кабинет. Старичок тоже удивлённо обернулся и посмотрел себе за спину.
– Ты чего? – удивился он бархатным сопрано. – Да! Там ещё есть комната! – по-своему истолковав взгляд Аделаиды, сказал он. – Комната отдыха… Типа спальни, что ли… ну, ты садись, садись! – воскликнул он, плавным жестом указывая на внушительный кожаный диван.
Адель всем ливером внезапно догадалась, что это не папа! Что она здесь совершенно одна, а обладатель этого красивого тембра – вот он! Весь! Этот самый седой сморчок, мелко примостившийся рядом с ней на пушистую накидку дивана. Он, поёрзывая от нетерпения, придвинулся почти вплотную. Доктор, видно, был уверен, что если кто-то пришёл к нему в поисках работы, и этот «кто-то» приезжий, посему особенно нуждается в деньгах, то шансы на успех его, как самца, безумно велики! Ведь зачем приезжают в Грецию? Чтоб заработать деньги! Они так и говорят: «лефта!». Стало быть, какая бабе разница – как она её заработает?
Что бы ни произошло, хотя ничего не могло произойти, Адель и дедушка были в совершенно разных весовых категориях, но она бы ни за что на свете не смогла бы рассказать об этом Лёше!
– А зачем ты туда пошла?! – кричал бы он. Он бы ни за что не смог простить и забыть то, что произошло, он бы её бросил.
«Почти как в своё время мама с папой… – с тоской думала Аделаида, – и они бы меня из дому выгнали за то, что я опозорила их «семью», – она вдруг совершенно некстати вспомнила, как впервые поцеловалась с Лёшкой и потом страдала весь инкубационный период, что заболела сифилисом, и что скоро это «ожерелье Венеры» на шее станет заметно невооружённым глазом, и она уйдёт из дому навсегда, оставив маме с папой записку. И будет спать, как бродячая кошка, на крышке канализационного люка, мама умрёт от «душевных мучений», а папа, как говорит мама – через неделю женится на другой! Стало очень грустно.
С замужеством, оказывается, ничего не меняется. Это очень похоже на закон сохранения вещества, открытый в своё время великим Ломоносовым: «Количество вещества, вступающего в химическую реакцию, неизменно. Если где в одном месте вещества убавится, то в другом непременно присовокупится». Вот и мамы с папой «поубавилось», зато Алексея «присовокупилось». А результат один – никто не «простит», никто не «поймёт», не пожалеет, не защитит, не выручит, не спасёт, не поможет пережить. Не… не… не… везде одни «не»… Замужество, как оказалось, не отменяет никаких законов и не создаёт новых. Всё осталось на своих метах. И наоборот – там, в Городе, казалось, что Лёша совсем не такой как все. Одно только то, что он её провожал, потом по дороге поцеловал, потом этот Новый год на «спасалке» с милицией, а он как порядочный человек на ней женился! Он ведь не бросил её, не сказал, что она – «испорченная и гулящая». Женился при том, что этого никто из его родственников не хотел! У него до сих пор проблемы с братом.
Успокаивало, что Адель намного выше и толще деда. Она даже испугалась – не придавить бы его во время бурных объяснений… Он сел ещё ближе и нежно взял в ладони её руку, всем своим видом демонстрируя, что вообще не собирается её отпускать.
– А сколько тебе лет, пышечка моя? – Сморчок как бы в шутку попытался пощекотать Адельке то место, где обычно бывают рёбра. Он явно воспылал страстными чувствами с первого взгляда и, видимо, надеялся возбудить в ней ответные.
– Чаровница моя! – Взвизгнул он с придыханьем. – Тебя мне послал Бог! Послал и освятил твою дорогу!
«Красиво говорит, зараза! – её стало занимать странное приключение. – У нас ни в Городе, ни в Большом Городе никто так не говорит! Только по телевизору…»
– …не говори мне «нет!» Ведь этим ты убьёшь меня!
«Нифига себе! Это он так легко убивается? День назад он вообще не подозревал о моём существовании».
– …ты не знаешь, что теряешь!
«Вот это самонадеянность! Это что ж тогда он в молодости выделывал, если сейчас Цицерон около него отдыхает?!»
– …мы будем с тобой вместе! Всегда вместе! И в горе и в радости! И на работе и после! И отдыхать поедем…
Он почти уселся к ней на колени. Адель пыталась вылезти из-под него, но и обижать не хотелось, и легко можно было травмировать.
Ему явно мешал съёмный нижний протез. От избытка чувств он гулял по всему рту, то и дело стукаясь об верхние, тоже протезные зубы. Он взахлёб расписывал все прелести совместной работы и быта. Быт, к слову говоря, тоже располагался на работе, ибо дома у него был «другой быт» в лице старушки жены и четырёх внуков, которых им постоянно подсовывали. Когда он раздул ноздри, зажмурив глаза, в экстазе со свистом взвыл: «Кардула му-у-у-у-у!» (сердечко моё!) – Адель не выдержала. Это впечатляло гораздо больше, чем два баллона из-под абрикосового варенья, под завязку наполненные зубами в формалине.
– Эфи! Эфи! – Оглушительно заорала она, задрыгав ногами и показывая пальцем в окно.
Дед отскочил так, как если б ему было не сто лет, а десять. Он пожелтел ещё больше, и Адель страшно испугалась, что на самом деле убила его. Он, плотно прилепив нос к стеклу, стал пристально вглядываться в прохожих на улице.
Аделька, чуть не заржав, проворно встала, поправила кофту на груди.
– Почему «Эфи»?! – доктор в полнейшем недоумении выпятил вперёд тощую нижнюю губку: – Мою супругу зовут Мария!
– Вот и передайте ей пламенный привет от героев-челюскинцев!
Это совсем неопасное приключение её очень развеселило. Не, всё-таки дед очень умело гладил ей ручку… Мда-а-а… И говорить умеет складно… Только при чём здесь разговоры?! Её Лёшечка самый красивый, самый вкусный на свете Пушистик!
От мысли о Лёше ей стало ужасно стыдно и щекотно. «Ой, да и ладно! – решила она. – Просто интересно, и всё! Я ж ничего плохого не делала? И не собираюсь!»
Алексея дома не оказалось. На столе лежала записка: «Я пошёл по делам. Мне надо с одним человеком серьёзно поговорить. Приду поздно». И всё. Ни «здрасте!» тебе, ни «до свиданья»! «Вот трудно было написать: „Целую тебя, моя Крыся!“ – досада неприятной волной захлестнула горло. – Ничего ж не стоит? А дедок, небось, своей Марии с четырьмя внуками до сих пор так пишет!».
Глава 5
В Салониках утро начиналось с солнца. Оно было везде, лезло во все окна, щели и просто лезло в дом жить. Солнце было даже в тени. Солнце отражалось от белых зданий и поэтому появлялось в небе задолго до своего восхода. Всё вокруг было праздничным, каждый прохожий на улице, с удовольствием идущий по своим делам, каждая маленькая лавка, хозяин которой громко распахивал двери, дескать:
– Утро пришло! Я готов вас обслужить!
В лавках «записывались» в большую потрёпанную тетрадь соседи, которые брали в долг.
Весёлые цыгане разъезжали по кривеньким улочкам на маленьком грузовичке, под завязку набитым белыми пластмассовыми стульями. У цыган из окон торчали гортензии и две-три детские головки, немытые, лохматые, и с большими бубликами в белых зубах.
– Тесерис кареклес пенте хилиарес! – цыгане пели в микрофон с такой душой, словно не предлагали за пять тысяч драхм преобрести пять пласмассовых стульев, а как минимум приглашали всех вокруг в увлекательное путешествие. Цыгане водили по улицам медведей, били в бубны, и медведи танцевали.
Как хорошо, что Адель гречанка и приехала в эту горячую страну с голубыми деревянными ставнями и живыми изгородями. А если б она была норвежкой? Ой… там сильно холодно, наверное…
Солнце, запах свежесваренного кофе прямо на улице, привкус моря на губах. Счастье вот оно! Такое простое и такое бесценное!
Но Город не хотел отпускать Аделаиду, держал её в своих крепких объятиях. Адель совсем не хотела, но когда было много свободного времени, в голове мысли сами возвращались в прошлое, например, когда она готовила дома обед, или убирала квартиру. Да и на работе было много свободного времени. Моешь себе пол молча, и мой!
В Городе продолжали происходить очень странные вещи. Как если б кто-то невидимый колдовал. Всё это напоминало, прочитанные в детстве, рассказы про маёвки, про смелых революционеров, про городовых, про «царскую охранку», про полицаев, про подпольные типографии, про выступления «товарищей», про «красные полотна», на которых «пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Казалось, в самом воздухе Города распылили странный аэрозоль, и сам Город стал пахнуть по-другому.
