Михаил Першин - Еська
Услыхали солдатушки енералов голос, попрыгали с печек в сапоги прямо. Охвицир бежит, сабельку к боку прижимает. Кончилась жизнь спокойная. Уж как бабы убивалися! Но охвицир им так молвил:
– Вы слёзы зазря не лейте. Мы теперя всех врагов враз одолеем, чтоб к вам скорее ворочаться.
Стал енерал разбираться: что да как да кто виноват. Обратно выходит: Еська. Потому остальные по его наущенью дезертирами заделались. Да и то: их как бы пленными можно считать, бабами-то полонёнными. А он добровольно на это самое прегрешение пошёл. И опять двадцать пять – петля.
Но тут охвицир за его заступился:
– Ваше, – говорит, – высокое превосходительство, – может статься, он кровью искупит. Опять же, у меня в отряде убыль после прошлогодней кампании така, что лишний солдатик лишним никак не будет.
Енерал головою только кивнул. И стал Еська солдатом.
2
Шёл отряд, шёл. До леса дошёл. Охвицир командует: «Привал!»
Тут Еська и говорит:
– А почто никто песню не споёт?
– А чё это такое?
Еська-то и смекнул. За год с лишком он ни разу не слыхивал, чтоб кто́ пел: ни из баб, ни из мужеска пола. Только доселе ему не до того было, а тут в ум-то и пришло.
Запел Еська частушки. Все рты пооткрывали. Что Еська ни споёт – наземь со смеху падают. Утёрли слёзы, молвят:
– И как это у тя складно выходит?
– Да чё тут складного? – Еська молвит. – Вот брата мово супружница, Сирюха, та мастерица песни петь.
Задумался Еська, Сирюшу вспомнил, да и затянул протяжно этак. Обратно все слёзы утирать стали, но на сей уж раз – не от смеха. Бабёнок вспомянули, которы в селе осталися. Один стал подтягивать, за ним – другой, а там и весь отряд запел. И охвицир со всеми вместе.
За песней обо всём позабыли. А на голос – враги тут как тут. Наши оглянуться не успели, как всех их в плен побрали.
Уж как енерал супостатский дивился, говорит охвициру:
– Как ты мог охрану-то не выставить? Аль вовсе у вас о службе позабыли?
Слово за слово – ему про песню говорят. А чё то́ такое? Кликнули Еську.
Еська и частушки, и страдания поёт – ничё енерала не берёт. Он к своим охвицера́м обрачивается:
– Вы чё скажете по сему поводу, господа охвицера?
Те только плечьми пожимают:
– Кричит, мол, и кричит. А чтоб из-за того бдительность терять – мы энтого поступка понять никак не можем.
Енерал им сразу по медали дал за такой ответ геройский. И отписал царю свому: так, мол, и так, не сегодня-завтра мы победим, потому во вражьей армии никакого порядку нету, они заместо чтоб охрану становить, слова всяки нелепы орут, а охраны и в помине не слыхать, одна глупость и дурь.
Поскакал гонец с тем докладом, к вечеру ворочается. Пишет царь: мол, странно это. Ну́, как это всё обман и простоквация. В общем, опасается он-де, что это вражий царь нарочно один отряд им в плен подсунул, чтоб они бдительность утеряли. И перво-наперво он-де, царь то есть, приказывает её не терять, а, вовсе напротив, удвоить, а во второ дело, пущай к ему во дворец оного крикуна Еську доставят, он его в цельности видать хочет.
Доставили Еську к вражьему царю. Ну, ему с царём не впервой говорить, правда, тута царица ишо была. На неё Еська как глянул, так и обомлел: высокая, дородная, грудя мало из сарафана не вылазиют. А сарафан-то парчовый, в пояске узенький, не шире Еськиного рукава, вот вся красота царицина – что снизу, что сверху – наружу-то и выдавилася. И глазки у ей таки́ славненьки. Ресницами поводит слегка да пальчиком завиток на виске вертит.
Зачал царь допрос вести. А Еська, на царицу-то глядючи, отвечает не в лад – невпопад. Царь было решил, что он дурень просто. Обрадовался, мол, и впрямь, не сегодня-завтра врагов одолеют, раз там таки́ солдаты. И хотел его повесить.
Уж Еська, вроде бы, привыкать стал, что его всё время вешают. Кивнул, да и говорит:
– А дозволь, царь-батюшка, и мне вопрос тебе задать. Меня антирес просто замучил. Не могу я помереть, одной вещи не узнав.
– Говори, нерадивый солдат.
– Скажи ты мне, твое величие: что́, и така краса, как жёнка твоя царица, с яйца получена?
Царь тут вовсе решил, что у Еськи в башке пусто, коли он таких вещей не ведает:
– Да как же иначе? – говорит. – Нешто тебе не ведомо, что мы, цари, с яхонтовых яиц получаемся. И я, и жёнка моя. И наследник наш так же выйдет, как приспеет срок индейской куре тако яйцо снесть. Ну, а как ты любопытство своё насытил, то и ступай в темницу. А заутра тебя чин-чином повесют.
Тут царица реснички свои подняла, глазёнками захлопала, да в ладоши зашлёпала:
– Давно, – говорит, – мы никого не вешали. Я было заскучала без зрелищев этих самых. Вот уж потеха будет. Спасибо тебе, государь-муженёк, за доставленно удовольстие.
– А дозволь мне, царь-государь, тебе ещё одно слово сказать, – Еська молвит.
Тот рукой только махнул: ему и забавно дурня слушать:
– Не в обиду тебе будь сказано, царь-батюшка, только что ж ты супружницу свою царицу без удовольствиев держишь? А вот позволь ты мне напоследок службу и ей сослужить.
– Каку́ таку службу?
– Того я сказать не могу. Служба эта секретная. Токмо что ночью выполнимая, да промеж четырёх глаз хранимая.
Услыхал то́ царь, да как закричит:
– Ты, никак, с царицею наедине остаться хочешь? Вот теперя я понял, что царь ваш удумал. Ты шпиён самый что ни есть страшенный! Дурнем-то боле не прикидывайся, не поверю уж. Ты, небось, её изничтожить хочешь.
– Да чем же я её изничтожу? У меня и оружия никакого при себе нету. Хоть обыщи меня.
– Нет, – царь молвит. – Ты мне зубов не заговаривай. Может, у тя под одёжею ядовита игла упрятана. А вот велю-ка я тебя донага раздеть, да ручонки твои самою крепкою пеньковою верёвкою связать. Погляжу я, как ты замысел свой коварный сполнять будешь.
Еська со смеху мало не помер: сам же велит его раздеть, чтоб жинку евонную отъеть. Но однако от смеху удержался, только покорно так головушку склонил: мол, как твоё царско величие пожелает, так пущай и будет.
Ночь настала. Царица в покои свои удалилася. Туда и Еську привели. Стоит он, а изо всей одёжки одна верёвка пеньковая.
– Ну, как ты меня веселить будешь? – царица молвит. – Сказки сказывать, аль иначе как?
– А желательно ли твоей милости чудо увидать? – Еська вопрошает.
– Оченно даже желательно.
– Ну так скинь-ка с себя одёжу свою царску. Извини уж, что я тебе помочь не могу, больно крепко меня слуги твои связали.
– Да ведь замёрзну я без одёжи-то.
– А это, – Еська молвит, – самое второе чудо будет, что ты за всю-то ночь без одёжи не токмо что не замёрзнешь, а и упреешь.
– Быть того не может.
– Ан может.
Хотела царица служанок своих кликнуть, чтоб раздеваться пособили, но Еська ей не дал.
– Моему, – говорит, – чуду лишние глаза помешать могут. А вот я тебе хоть губами пособлю, раз руки стиснуты.
Царица спиною обернулася, чтоб он пуговку расстегнул. Еська подошёл, да губами к шейке ейной прильнул.
– Тама ж пуговиц нету, – начала было она, да и замолкла. Потому Еська как дыхнул легонько, да за ушком её лобызнул маленько, по ей дрожь и прошла.
– Чё это? – говорит.
А у самой и голоса нет, та́к только, ветерок будто шепчет:
– Это твоё чудо и есть?
– Не, это ишо с полчуда. Чудо дале будет.
Пока сымали одёжу царицину, Еська уж об неё весь обтёрся. Потому без рук как же иначе? Наконец, одёжа на пол упала. Глянул Еська: батюшки-светы! Да этакой красы он и не видывал. Оно и ясно: не зря яйцо-то яхонотово было, с которого она вышла на свет Божий. Кожа аж светится, так? под нею розова кровушка и струится. Грудоньки высоки, на кончиках словно ягодки спелы прилеплены. Ножки точёны, пальчики ровненьки, кажный ноготочек словно перл переливается. И, главно дело, стоит, очей не потупит, ладошкой не прикроется. Только на Еську с любопытством этак поглядывает. Да вдруг как закричит! Только не со стыду, а с одного-единого удивленья:
– Да рази ж кожа сама по себе подняться может?
И на елду евонную пальчиком своим холёным кажет.
– Вот это моё первое чудо есть, – Еська отвечает. – А коль желательно твоей милости со вторым ознакомиться, так изволь лечь на спинку свою мягоньку, да ножки пошире раздвинуть.
Тут она не стала время терять: как Еська велел, так и сделала.
И пошла у них потеха. Царица в два счёта упрела. До утренней зари не раз пот платочком шелко́вым утирать изволила. А как стало светать, молвила Еське:
– Ну, теперя я тебя от себя не отпущу.
– А вот энтого, твоя милость, делать нам никак нельзя. Потому от таких забав царевич у тебя очень даже запросто появиться может. И оченно желательно, чтоб он от мужа твово законного, царя вашего батюшки, на свет произошёл.
Никак царица в толк взять не могла, что не один Еська её ублажить может. Наконец он не выдержал и говорит:
– Не думал я, матушка, что промеж цариц таки́ попадаются. Прости уж меня за слово прямое, но ты б хоть отведала сперва, сможет он аль нет, чего я, то же самое делать. Только уж ты ему помочь изволь. Потому ты науку эту самую постигла, а он ишо нет.
