Михаил Першин - Еська
– Гляди, какой здоровущий, как же ты не служишь-то? У нас как он вот примерно с пядь мою станет, так солдатика у матери забирают, а ей новое яйцо выдают.
Только Еська уж не слушал. Поклал её на бережок, ножки раздвинул, а тама, промеж их-то, всё как у иных баб: и складочки на месте, и волосики кучерявятся. Провёл рукой.
– Приятно?
– Да ничего себе.
Еська пуще старается. Тут уж и она заелозила:
– Шибче, – говорит, – шибче, служивый!
А уж складочки все масляны, чмок да чмок по ладошке Еськиной. И душок оттель пошёл самый что ни есть манкий. Ну, Еська и показал, что не токмо что в ладони у него силушка есть. Всю, что была, отдал, ничё про запас не укрыл. Уж и приналёг, уж и стал наяривать! А она – даром, что с яйца курьего вылупленная – навстречь ему брюхо только и выставляет. «Ох» кричит да «ах», а потом обмякла вся.
Опосля Еська говорить стал, а Фряня (её Фряней звали) слушала, рот раззявя, что да как у остальных людей деется. Послушает-послушает, да ладошками всплеснёт, ещё послушает – головкой закачает, больно всё это для неё причудливо.
В село Еську повела. Идут тропкой. Вдруг как собаки залают! Одна пуще другой. Фряня диву даётся:
– Чё эт с ими? Никогда такого не бывало, чтоб брехали средь дня.
А Еська враз смекнул:
– Полагаю я, то́ кобели стараются. Запашок-то, небось, слышен с-под подола твого.
Да что собаки! Ближе подходить стали, и бабы из изб повылезли. Носами вертют. Одна бает:
– Може статься, супостат химицко оружье запустил.
Все будто по команде подолами лица прикрыли. От химии-то защищаясь. А исподнего-то у них не наблюдается. Зато всё остальное наблюдать можно в наилучшей плепорции. Еська даром, что силу на Фрянюшку поистратил, да, знать, не всю. Чует, в порточках чегой-то обратно зашевелилося.
А за бабами-то вслед ребятишки повылезли. Да только, и впрямь, никаки не ребятишки, а будто игрушечны солдатики с бабёнками: ростом – кто вершок, кто – два, самый большой Еське до пояса не доставал.
И началась у Еськи жизнь! Одну ночь у Фряни, другу – у Хриси, третью – у Амелинки ночует. Чей черёд не дошёл, чешутся. А чей миновал, того пуще почёсываются. Одного в толк взять не могут: что у ихних мужиков ничуть не хуже есть штуковинки. Сколь Еська ни толковал, – «Не, – говорят, – это, может, в ваших краях у всех, а у наших елды только для сиканья предназначеннные».
Долго ли, коротко ль, Еська дни-то не считал, а ночи тем паче. Однако лето миновало, осень грядёт. И игрушечны людишки вроде как повыросли: уж некоторы с Еську ростом стали.
Вот раз поутру приходят бабы к Еське и молвят:
– Слухай, Есюшка, како́ дело. Завтра придут к нам рекрутов отбирать. А нам тебя отдавать никак не можно. Залазь-ка ты в подпол и сиди тама, нишкни. А как пройдут супостаты: Ну, то есть не супостаты, а наши бравы защитнички, будь они неладны: Да и не то, что неладны, но просто бы глаза наши б их не видали, покеда ты у нас: В общем, чем зря воду в ступке толочь, прячься подобру-поздорову.
А Еське самому-то больно, что ль, воевать охота заради петуха индейского? Он и полез в подпол.
Вечерком к нему Фряня спустилась, и уж чё там в темноте творилось, чё за кашка варилась, с маслицем аль с мёдом, а скорей всего с тем и другим, того я вам не скажу. Только как ночь миновала, они и не уследили. Мигнуть трижды не успели, уж светать стало.
А там уж «Трам-трам-тра-та-там» – отряд идёт. Впереди – охвицир.
Собрали солдатиков посредь села, охвицир мерку достал да к елдушкам прилаживать стал. У кого длиной вышла, того по праву руку ставит, у кого не доросла – по леву. Вдруг самый из них рослый ручонку ко лбу поднял, да и говорит:
– Ваше, – говорит, – благородие! Дозвольте обратиться.
И кто его учил-то? Ведь средь баб жил, а Устав службы воинской через него сам собою выполняется. Охвицир головою кивает:
– Дозволяю.
– Дык в этом разе докладаю, что в селе нашем са́мо что ни есть дезертирство завелося. Через так называемого Еську.
И как есть, всё доложил, и где Еська хоронится, указал.
Достали Еську с подпола, чин-чином елду евонную обмерили, да и так видать было, что он в солдаты очень даже годится.
– Ах ты такой-рассякой! – охвицир кричит. – Тебя ж повесить и то мало! Через строй тебя! Шомполами!
Да не тут-то было. Отдадут тебе бабы Еську в шомпола, как же! Его под конвой, а они тут как тут. Фряня – с вилами, Хрися – с косою, а Амелинка аж борону подняла, откель только силы взялися. С полсотни баб в селе было – все как одна за Еську встали. Ишо и собак с цепей поспускали.
Охвицир аж покраснел весь.
– Это чего это? – кричит. – Никак бунт? – кричит. – Готовсь! – кричит. – Оружье на изготовку! – кричит.
Ещё мало-мало и до стрельбы б дошло. Но тут Еська голос подал:
– Стойте, бабы, – говорит, – на что вам драка? Нешто вы вояки? Да и оружье ваше вовсе иное. Вот вы не верили мне, что ваши мужички таки ж, как во всем свете белом. А тут и оказия выходит проверить, так оно аль нет.
Охвицир орёт:
– Целься!
Да Еська и его остановил:
– Постой, ваше благородие. Не видишь, что ль: бабы уж сдаются?
А те, и впрямь, по Еськиной команде вилы с косами покидали да руки вверх подняли. Охвицир и рад: бунт, мол, изничтожил. Обратно стал Еську к шомполам приговаривать. Но Еська и тут нашёлся:
– Ты, – бает, – прежде суд учини честь по чести, да следствие учреди.
А како́ следствие-то? Еська должон показать, чем он занимался в тылу доблестных войск. Смех и грех! И что главно-то: коли кому стыдно было, так одному только Еське, а энти окружили, да и глядят во все глаза, словно как ребятишки за кобельком с сучонкой.
Еська портки спустил – глядят. Фряня подошла, подол задрала – глядят. Он её оглаживать стал – глядят ещё. Да только уж душок учуяли. И чёй-то уж не столь крепко ружьишки свои держат. А как Еська за дело сурьёзно взялся, так и им заёрзалося. А уж про баб и говорить нечего: те только и ждали, покамест следственный експирмент до их дойдёт. А Еська-то глаз в сторону скосил да как крикнет:
– За чем, бабы, дело? Вот же ж ваше счастье! Да и вы, бравы герои, почто зенки вылупили да глядите, заместо чтоб самим дело сполнять?
Не успел охвицир рот открыть, как команда ружья побросала, да баб за жопы похватала. Он было левольверт поднял, чтоб зачинщика, Еську то есть, изничтожить, да тут Амелинка правой ручкой цоп его за руку, а левою – в мудяшки так и впилася.
А против Амелинки не то что охвицир, хучь самого енерала выставь – и тот не устоит.
И пошло в селе веселье пуще прежнего. Уж не один Еська старается, ацельная рота бабёнок обиходует. Вместе с теми, кто токо-токо в рекруты попал. Знать, мерка точная была: кого охвицир влево отставил, та́к по селу маршем и ходили, да в разбойников играли. А уж кого – вправо, не хуже ветеранов бабёнок обхаживали.
Так и зажили. Уж и охвицир не поминает про службу.
Собрался Еська в путь. Мол, и без меня мужиков тута довольно. А Фряня ему:
– Да куды ж ты, Есюшка? Гляди, сколь я красива стала. Как расцвела я, с тобой живучи.
Он глядит: и впрямь расцвела. Пузо в сарафане не вмещается. Забрюхатела, короче сказать, Фряня. Уж тут не уйдёшь.
А следом и остатние бабёнки пухнуть стали. Мужики диву даются: во как любовь-то баб красит. Стал Еська им объяснять, что да как: мол, теперя им петух индейский без надобности. Да они в толк не возьмут.
Так и не поняли, покамест Фряне срок не приспел. Такого ладненького, такого славненького мальчишечку родила – любо-дорого поглядеть. Все собралися, ахают, дивятся: как же это он голый вовсе, где ж мундир, сапоги, уж про фуражку не говоря.
Охвицир говорит:
– Он больной, его собакам бросить надо.
Ага, так Фряня и отдала чадо своё собакам. Едва ноги охвицир унёс. Полверсты она за им с помелом гонялася. «Больной»!
А следом и Амелинка разродилася. От самого же охвицира. И надобно вам заметить, что тут он про собак помалкивал.
Пошли бабы одна за одной рожать детишков. У кого – парень, у кого – девка. А Хрися так двойню принесла. От ундера.
Охвицир обижаться стал: как это, мол, у ундера больше детишков получилось, чем у его. Но Амелинка его успокоила:
– Ты, чем зря болтать, погляди лучше, какой у тя парень! Нешто краше нашего есть? – хучь двоих, хучь пятерых зараз собери.
Поглядел охвицир и согласился. И хоть бы кто одетым родился! Ну, хоть с портупейкой, что ли.
Ещё месяц прошёл, а то и все два, кто ж их считал!
Вдруг «Трам-трам-тра-та-там» – вся армия с самим енералом. Они там ждали-ждали, когда отряд с рекрутами возвернётся. Да и решили, что те в засаду вражью угодили.
Окружили село по всем правилам, пушки навели. Енерал на коне вперёд выезжает, кричит:
– Эй, супостаты! Сдавайтеся! Ужо будет вам впредь наука, каково нашу землю родную топтать да рекрутов в полон забирать.
Услыхали солдатушки енералов голос, попрыгали с печек в сапоги прямо. Охвицир бежит, сабельку к боку прижимает. Кончилась жизнь спокойная. Уж как бабы убивалися! Но охвицир им так молвил:
