Петя Шнякин - Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни
А уже после – женился в первый раз (той жене я не изменял).
Моя «первая» училась вместе со мной в медицинском институте, отличница, комсомолка и карьеристка, каких свет не видывал, родом из Карачаевска. Замуж она пошла исключительно из-за подмосковной прописки. Я догадывался об этом, но всё равно женился, поскольку приятное хотел ей сделать, – правда, и она не так много мне крови попортила. Хотя был один случай, весной семьдесят второго, когда жёнушка подсыпала в мой завтрак растёртую таблетку антабуса, а я утром был с глубокого похмелья. По дороге на работу, у станции Быково, мне сделалось плохо, я покраснел, пошёл пятнами и стал задыхаться, но прохожие вызвали «скорую», и меня откачали.
Умная женщина была, но рисковая, может, до сих пор жива.Значит, так…
Со Жбанихой я задумал хоть через двадцать лет наверстать упущенное.
Мы с Коляном охотились на уток в Агашкине, ездили туда на его машине «Жигули» шестой модели. Колина жена Ульяна до нашего возращения оставалась с Мариной в Удельной.
По дороге домой заехали к Вите в Быково, а на кухне у него сидит Жбаниха, бабища уже. Далеко за тридцать, раздобревшая, с высокой причёской, как у директрисы дворца бракосочетания. Хочет, как она заявила, «выпить и перепихнуться». Я Берковскому шепчу: «Поезжай домой, скажи Марине, что остался гусей ночью у реки сторожить, буду завтра к обеду».
Он уехал, а я провёл ночь с блядью-легендой. Мне казалось, что ночь эта должна сулить много интересного и познавательного. Жбаниха была крупнее ГЧмже и очень пьяная, что меня возбуждало, но фигурой сильно напоминала Марину. К тому же по жизни этой женщине уже больше хотелось выпить, чем секса. Но всё же на третьей палке она слегка потащилась и заохала, точно так же, как Марина при совокуплении.
От этого мне стало грустно, я быстро собрался и уехал домой в Удельную.
Поднимаюсь на четвёртый этаж, захожу в квартиру, а там Ульяна рыдает и Коля, расстроенный, на кухне сидит. Оказалось, что ночью, в то время когда я ставил раком Жбаниху в Быково, у него прямо со двора нашей пятиэтажки на Северной увели новую красную «шестёрку».
Через открытую форточку на кухне, где Марина с Ульяной пили водку, а Колян – грузинский чай, он услышал, как на улице хлопнули дверью какой-то машины и завели мотор. «Нашу, поди, угнали», – нехорошо пошутил Берковский. И хоть менты вскоре узнали о пропаже, Колин «жигуль» так и не нашли. Сейчас я бы мог за полчаса купить такой же, но тогда машина казалась мне пределом богатства, и я опять корил себя за то, что не устоял перед чарами Жбанихи и невольно, из-за своего донжуанства, стал виновником очередной трагедии.* * *Сегодня опять сестричка новая… Тут медицинские сестры из разных концов земли – то индуска, то русская, то островная из Гвианы. Есть и симпатичные, с некоторыми и пообщался бы с удовольствием… Жаль, двигаться мне особо нельзя, разрешают только с боку на бок аккуратно переворачиваться. А ведь было время, когда я уже не очень молодой, где-то под сорок, но полный сил, летал по русским лесам без устали, что в жару, что в мороз… И не сказать, что мог выжать 200 килограммов, как Жаботинский, но вынослив был и смел. Без лицензии зверя валил, а потом ночью тащил в рюкзаке по зимнему лесу мяса килограммов под восемьдесят на себе. Путёвку по белке брал на сезон, а там уж что попадётся.
Отстрелянные гильзы
Поздним октябрьским вечером 1983 года я сидел на кухне, пил крепкий чай, курил «Дымок» и, с трудом подбирая рифмы, сочинял очередной стишок для Раменской районной газеты «За коммунистический труд».
Не видно солнца в вышине,
В понуром небе бродят тучи,
Дождь нескончаемый, тягучий,
Застыл в тяжёлом, долгом сне.
Дрозды слетаются гурьбой
На гроздья спелые рябины,
Роняют ягоды на глину,
О чём-то споря меж собой.
Остатки жалкие листвы
Крадёт ненастье у берёзы,
С продрогших веток льются слёзы
На стебли жёлтые травы.
А журавли в холодной мгле
Летят на юг, прощаясь с краем,
Который стал теперь для стаи
Всего дороже на земле.
«А вроде ничего получилось», – подумал я, перечитывая своё творение, и тут постучали в дверь.
Я подкрался, посмотрел в глазок и увидел рожу в милицейской фуражке.
«Что за чёрт? – подумал. – Полгода уже не пью. Ничего, кажись, не нарушал за последнее время».
– Кто там?
– Милиция, открывайте!
– Проходите…
В коридор вошёл незнакомый лейтенант.
– Вы – Шнякин Пётр Яковлевич?
– Да.
– У вас имеется охотничье оружие?
– Имеется.
– Разрешите взглянуть?
Я взял стул, влез на него, открыл антресоль и достал двустволку в дерматиновом чехле.
– Вот…
Мент расчехлил ружьё, поглядел сквозь стволы.
– А что не чищенное?.. Давно из него стреляли? – с подозрением поинтересовался он, обнюхивая патронник.
– Стрелял в конце сентября. А ружьё чистить не люблю. Ничего ему не будет, на мой век хватит.
– А гильзы отстрелянные есть?
– Конечно, я только капсюли пока не выбивал.
– Вот и хорошо. Дайте-ка мне парочку выбрать.
– Да что случилось-то?
– У нас инструкция новая вышла – хранить гильзы от всех единиц охотничьего оружия в Раменском районе. Вы с чем-нибудь не согласны?
– Почему, согласен… Забирайте, раз инструкция.
…В феврале восемьдесят девятого я охотился по белке недалеко от платформы «Вялки», что по Куровской дороге. Со мной согласился пойти напарник Виталий, тоже с лайкой. Я упросил его помочь натаскать мою молодую суку Ладу.
Виталик младше меня на три года и здоровый, как чёрт. Собака его отлично нахожена, с прекрасным поиском. Сразу видно, что хозяин её, как говорят, из леса не вылазит. Удачно поохотившись, решили отдохнуть. Вскипятили чай в чифирбаке, ели бутерброды с салом и грызли вприкуску желтоватый сахар.
– Петь, слухи ходят, ты в Америку собрался?
– Я-то собрался, только вряд ли пустят. Это всё непросто.
– А что в Штатах делать будешь?
– Не знаю, на месте разберусь, если визу дадут.
– А родственников у тебя там нет?
– Да откуда им взяться…
– Я бы не поехал. Как это… чужая страна… бросить всё…
– Мне мир посмотреть хочется. Да и себя испытать. Ты Сергея Живлова знаешь?
– Конечно.
– Так он в восемьдесят четвёртом в Якутии зимой охотился. Забрался туда, где сам хуй не бывал. Его из посёлка на вертолёте в тайгу забросили. А зимовья все заняты. Дали ему буржуйку, палатку, матрас и целлофан с брезентом. Спальник из Москвы он сам привёз. Полдня костёр жёг, землю отогревал. Потом, как прогорело, лапника нарубил и палатку поставил. Он её несколько раз еловыми ветками и целлофаном переложил, потом ещё брезент наверх и снегом всё засыпал. Для тепла. А какое там тепло! Взял с собой спиртовой градусник – ртуть твердеет от таких морозов. Минус пятьдесят четыре снаружи. Серёга в правилах читал, что на охоту, если температура ниже пятидесяти, выходить не рекомендуется. Проспал, говорит, день, с двумя собаками по бокам для обогрева. Глянул опять на термометр и заскучал: минус пятьдесят пять. А за ним вертолёт только через два месяца прилететь должен. Делать нечего, намазал лицо гусиным жиром и начал путики прокладывать, капканы на соболя расставлять. Короче, полтора месяца отхуячил. Мороз – пиздец, надоело всё. Но шесть соболей взял. И решил до большака пешком добираться – семьдесят километров. С одной ночёвкой. Я ещё поинтересовался: как же ты решился на такое? А если бы, к примеру, ногу подвернул? Ведь всё, край тебе в такой холод. Он отвечает: да в лесу ещё ничего, ветра-то нет. Вот если к ручью выйти или к речке, то даже слабым движением воздуха сильно лицо обжигает. Но дошёл он за два дня до дороги, а там на грузовике в посёлок подвезли. Четыре соболя он сдал, а двух под одеждой спрятал, когда на самолёте в Москву возвращался. Сестре на день рождения подарил. Я его спросил: «Сергей, а на хрена тебе такие мучения было принимать?» Он говорит: «Испытать себя хотел». – «А кому такое испытание нужно?» – «А мне», – отвечает… Вот и я, Виталь, испытать себя хочу: на что я у них сгожусь?
Мы затушили костёр и направились к дому. Прошли с полчаса, тут напарник остановился и махнул рукой в сторону:
– Петь, просеку видишь?
– Ну…
– Я в восемьдесят третьем году лося большого в этом месте взял. Мне ребятишки утром сказали, что быка в лесу видели. Я к знакомым охотникам сразу помчался, а все, как назло, на работе. Одному тяжело лося свежевать. А тут сосед Колька навстречу, тунеядец, бля. Сорок лет, а работать не хочет, выжрать бы только где. Ну, я ему и предложил со мной пойти. Кто же от свежего мяса откажется?
На́йду из вольера забираю, а она орёт, радуется, знает, что в лес нам идти. Ей ещё двух лет не исполнилось, но по зверю вязко работала.
