Эден Лернер - Город на холме
Как сказал бы Натан, очень мило, но ничего нового. Это его любимая присказка.
− Ваша мама встала из-за стола и сказала, что не останется там, где злословят ее детей. Что вы, ваши братья и сестры − это главная радость ее жизни и единственное добро, которое ваш отец ей сделал. Повернулась и ушла.
− Господи, куда ушла? В Рамот пешком?
− Да нет, зачем же так далеко? В вашу квартиру. А реб Акива ночевал у нас. С тех пор как ваша квартира опустела, ваши братья с семьями регулярно приезжают из Европы и Америки. Им теперь есть, где остановиться.
Ну хорошо, отец здоров и не одинок, а я там совершенно не нужен.
− У меня уже целая папка вырезок из газет по Фейгиному делу. Я не верю тому, что она про вас говорит, но все равно противно. Зачем она это делает?
− Гитте Лея, не будь такой наивной. Никто этому не верит. Всем ясно, что “Бе-целем” и нанятый ими адвокат делают на Фейгином несчастье политический навар. Не было бы меня, был бы какой-нибудь другой солдат. Их главная задача − опорочить и деморализовать ЦАХАЛ. Об интересах своей клиентки этот адвокат думает в последнюю очередь, если думает вообще. Фейгу, конечно, жалко, но ты уже делаешь для нее все, что можно. Все, мы приехали.
* * *За каждый дом в Хевроне мы платили не только звонкой монетой, как принято во всем мире, но и пролитой кровью, и унижением, когда на глазах у арабов нас оттуда вышвыривала полиция. Но дом, где Хиллари семь лет назад рожала на каменном полу, удалось отстоять. Назвали его а-Мокед. Эпицентр. Ground Zero. Он охранялся солдатами и стал пятым постоянным еврейским поселением в Хевроне после Бейт-Аадассы, Авраам-Авину, Бейт Романо и Тель Румейды/Адмот Ишай. И когда спросили, кто добровольно пойдет охранять Эпицентр, родилась одна из тех легенд, на которые так щедр Хеврон. В первой пятерке вперед шагнул суданец. Он пришел в нашу страну пешком, таща на спине младшего брата. Вся остальная семья остались там, в Дарфуре. Вернее, от их тел мало что осталось после того, как джанджауид сковали их всех одной цепью, загнали в деревенскую школу и сожгли.
− Ты их так ненавидишь? − спросили его, показывая дулом автомата на ближайший арабский дом.
Суданец жил у нас уже не первый год и давно понял, что евреи любят задавать идиотские вопросы.
− Гиену ненавидь, не ненавидь, она от этого гиеной быть не перестанет, – это было сказано тоном человека, не понаслышке знакомого с гиенами, как с четвероногими, так и с двуногими. – Мне на них на…ть. Но я не хочу, чтобы убивали вас.
Он не хочет. Наше собственное правительство, обменявшее нашу безопасность на обещания, которые никто не собирается выполнять – не возражает. Профессора, голливудские звезды, религиозные деятели не видят в убитых евреях никакого препятствия к миру. А он, видите ли, не хочет. Так, а теперь все на него дружно посмотрели. И запомнили. Он живым войдет в Ган Эден[292].
В Эпицентре поселились две семьи с детьми, несколько холостых ешиботников и наша новая радиостанция – Галей Хеврон – Хевронские Волны. Вещаем прямо из Эпицентра на всю неделимую Эрец Исраэль без коммерческой рекламы. Присоединяйтесь к нам на частоте 89.3. Этот проект держался на нескольких энтузиастах, в первую очередь на Хиллари. Сколько раз, настраивая в машине радио, я слышал знакомый голос с американским акцентом:
− Соблюдающих запрет на женское пение приглашаем присоединиться к нам через пять минут. А сейчас музыкальная пауза.
Кроме музыки там всегда было что-нибудь острое и злободневное, вроде обсуждения допустимо ли по алахе принимать деньги и моральную поддержку от американских евангелистов. Каждую неделю Хиллари подавала левое во всех смыслах дежурное блюдо, вроде директора организации “Раввины за права человека” или одной из основательниц Махсом Уотч. Иногда Хиллари просто давала им высказываться, и человек спохватывался слишком поздно. Иногда умело расставленными вопросами вынуждала признаться, что они считают основание еврейского государства исторической ошибкой. У этих снобов и мысли не появлялось, что женщина с покрытой головой может еще иметь кое-что в голове.
Увидев, что я оттягиваю визит в немецкое посольство, Малка, как всегда, поняла про меня все раньше, чем я сам. Их было непропорционально много среди активистов и наблюдателей, и это приводило меня в такую же неуемную ярость, как семь лет назад. Когда продаешь что-нибудь, пусть даже антикварные книги, нужно иметь холодную голову на плечах. Меня просто выкинут оттуда без денег, но с большим скандалом. Семь лет с ней живу и все равно забываю, на каком я свете, от каждого ее прикосновения.
− Не думай об этом. Я сама туда пойду.
− Опять получается, что я свалил на тебя неприятное общение.
− Подумай, сколько неприятного общения я на тебя свалила. На тебе живого места нет. Весь в шрамах.
− Ты уверена, что эти деньги того стоят? Черт с ними, в конце концов. Что я, сам не заработаю для тебя?
На лице появилось такое знакомое мне озорное выражение. Задумала очередное хулиганство.
− Ты подумай, немецкие денежки пойдут на обустройство Гиват Офиры. Они не хотят, чтобы мы здесь жили, чтобы мы где-нибудь вообще жили. Так пусть платят.
Я и заикнуться об этом не смел. Много ли на свете женщин, способных вот так легко отдать наследство еле знакомым людям? Но мне много и не надо. У меня есть моя эшет хаиль, покруче чем в субботнем гимне. Пятьдесят килограммов чистой любви и беспримерной отваги.
− Малка, ты… Что я могу для тебя сделать?
− Отведи мальчишек в аквапарк. Я с ними не справляюсь.
Еще бы. Реувен уже большой для женской раздевалки, а Шимон вообще от стен отскакивает.
− Поедешь в Иерусалим?
– Посольство в Тель-Авиве, – мягко напомнила мне она. Даже Иерусалим они за нашу столицу признавать не хотят.
И еще кольнула неприятная мысль, что поездка в Тель-Авив означает посиделки с Яроном в кафе. Я даже к раву на эту тему советоваться ходил. Он был человек неглупый и принципиальный, даже когда принципиальность дорого ему обходилась. Год назад его арестовали за то, что он одобрил публикацию книги, где было сказано, что жертвы среди гражданского населения неизбежны на любой войне. Я, наивный, думал, что весь мир уже давным-давно знаком с этой печальной инстиной, но в нашем Абсурдистане это расценили как подстрекательство к убийству.
Рав выслушал мою тираду, где фигурировали слова пока-не-прекратит-свои-извращения, и отрывисто спросил:
− Детей она с ним встречаться не водит?
− Нет. Я запретил.
− Она не спорила?
− Нет. Сказала: “Ты отец, ты имеешь право решать”.
− Умница, что я могу сказать. По алахе ты вправе ей запретить, но я тебе не советую. От этого будет больше вреда, чем пользы. Я так подозреваю, что в вашей семье все происходит, как ты хочешь, так что ради мира в доме ты хоть в чем-то должен ей уступить. Это не такой принципиальный вопрос. Она уже сложившийся человек, я не думаю, что этот молокосос на нее повлияет.
Очень приятно слышать, если учесть что “молокосос” и я родились с интервалом в шесть недель.
− Я вас понял. Спасибо.
− И раз уж ты пришел за советом, то выслушай еще кое-что. Прекрати парковаться напротив миквы каждый месяц. Весь город знает, когда у вас ночь икс.
− Откуда они знают, что это я?
Рав не удержался в рамках солидности и присвистнул.
− Да твой танк только слепой не узнает. Ты еще на бензине не разорился?
За две недели пребывания в Техасе я “подсел” на мощность и скорость тамошних машин и, как только появилась возможность, купил в Израиле ту самую модель, о которой мечтал. Пусть подержаный, пусть с немаленьким пробегом, но “Додж-Рам”.
− Пусть люди поменьше интересуются чужими делами.
− Ты совершаешь насилие над ее скромностью и деликатностью. Ты делаешь ей больно. Все, свободен.
Не успел я дойти до машины, как уже осознал, что он прав. С тех пор как мы взяли на воспитание Шимона с Рахелью, демонстрации независимости от общественного мнения по всяким мелочам утратили для меня былую привлекательность. Но странно, что такой жесткий и в общем-то суховатый человек, как наш главный рав, вообще принял во внимание Малкины эмоции. И тут я вспомнил интервью, которое дал журналистам его брат, абсолютно светский человек. Двое еврейских мальчишек остались одни после смерти родителей в эвакуации в казахской степи. Ссыльные корейцы не дали им умереть с голоду. Вот и вся разгадка. Он взглянул на Малку и вспомнил суп из одного кукурузного початка на десять человек.
Ну, ладно, поехали в аквапарк. Девочки останутся с няней, но скучно Офире не будет. К ней Яфи Страг играть придет.
Малка застегивала перед зеркалом свою кожанку. Я подошел сзади, она обернулась.
− Будешь проезжать мимо русского магазина, купи мне эту фигню.
− Очень хорошо. Приду и скажу: заверните мне полкило фигни, муж велел.
− Плоская черная банка, а в ней двумя слоями лежат рыбки без головы и все это залито маслом. И постарайся не разбить ни об чью голову по дороге.[293].
