Ольга Покровская - Булочник и Весна
– Помнишь тетрадку? – проговорила Майя, обняв обеими руками мой локоть, как всегда делала раньше, замёрзнув или устав. – Я хотела взять из квартиры кое-что из ёлочных игрушек и нашла там, в коробках, тетрадь с нашими записями про булочную. Ты так, оказывается, в точности всё устроил! А я и не поняла. Думала – просто бизнес. Вот дурочка! Ох!.. – выдохнула она и, стряхнув это случайное вроде бы причитание, продолжала: – Лизка нас замотала! Мы ведь переехали, ты знаешь. Так вот, её в дом теперь не затащишь. Каждый вечер до ночи сидит во дворе! Представляешь? На качелях сидит. В дождь, в снег. Я даже думаю: может, у ребёнка поехала крыша? Может, нам надо срочно назад вернуться, в нашу квартиру?
Я сказал, что квартира – её и Лизы. Они могут жить там свободно, не отчитываясь передо мной, с кем захотят. Мама убила бы меня за эту реплику, если б слышала, но Майя вынесла её со смирением.
– Да нет, Кирилл не поедет! Он вообще чудной такой стал! – сказала она. – Работает, как сумасшедший, денег нет, мы же ещё и квартиру снимаем… Иногда мне кажется, он мне вот-вот объявит: пациентка, вы здоровы, я вам больше не нужен! Сложит свои капли в чемоданчик, пристегнёт крылья… – она вздохнула без особенной горечи. – Как-то всё оказалось не так… Да вот он, полюбуйся! – и кивнула за стекло.
Сменив фокус, я прорвался взглядом через наши отражения и увидел двор. На корточках, спиной к берёзе, сидел человек. Голова опущена и что-то в руке – нет, не сигарета. Яблоко? Граната? Снег! Он сжимает и разжимает ладонь со снежком. И вдруг с размаху – сжатый-разжатый этот комок – себе в морду. На, умойся! Растёр…
Как-то горько мне было смотреть на него. Я больше не хотел всего этого винища – ревности, битвы, победы.
– Вам ехать пора, опоздаете загадать желание, – сказал я. – Лизку завтра вам привезу, могу хоть с утра.
– Я не поеду, – мотнула головой Майя и ещё крепче взялась за мой локоть. – Пусть сам разбирается со своими припадками совести. Почему я должна терпеть его эгоистическое самоедство? Нет, мы останемся! – решительно заключила она.
Бумеранг этот хорошо заехал мне по лбу. Несколько секунд с головой, пустой и звенящей, я смотрел в окно. А потом почувствовал ясную мысль: нельзя судить человека, тем более женщину. Каждый вытягивает жизнь, как может.
За семь лет нашего брака мне не хватило мозгов понять: Майя создана для неги и безмятежности. Она не годилась в жены декабристов и, как птичка из горящего леса, стремилась вырваться отовсюду, где полыхала недобрая страсть. На этот раз огонь и дым обуял Кирилла, тогда как моя погоревшая роща, кажется, начала пробивать из-под пепла ростки. Ничего удивительного, что инстинкт погнал Майю в обратный полёт. Только надо было теперь как-то по-божески разрулить всё это.
– Пойдём, – сказал я, вынув локоть из Майиных рук и направляясь в прихожую. – Пойдём-пойдём. Человек ждёт! – и сняв с вешалки шубку, подал ей.
Несколько секунд Майя медлила в недоумении, а затем улыбнулась и просунула руки в рукава. Её милое розовое лицо выразило радость победы. Она застегнула сапожки и первой выскочила за дверь.
– Хочешь поговорить с ним? Ох, я волнуюсь! Но, по-моему, зря вы друг перед другом так расшаркиваетесь! – весело щебетала она, пока мы спускались вниз.
Я сбегал по лестнице, толком не видя цели. Чего я хочу? Позвать Кирилла в гости? Вряд ли. Побеседовать? Не о чем. Сдать ему Майю, чтобы они ехали с Богом? Да, пожалуй, так.Когда мы вышли во двор, Кирилл по-прежнему сидел на корточках, подпирая плечом берёзу. Вихрастые его волосы и меховая оторочка капюшона были посыпаны недавно возобновившимся снегом. Завидев нас, он поднял глаза и взглянул на меня, как волчонок, не способный ещё растерзать, но уже готовый вцепиться.
– С Новым годом, ребят. Счастливо встретить! – сказал я, растерявшись от его нового взгляда, и, обернувшись к Майе, прибавил: – Я просто проводил… А насчёт Лизки звякнете, привезу, когда скажете.
Майя посмотрела на меня чуть расширенными глазами. Вдруг её лицо сделалось холодно. Она развернулась и быстро пошла к подъезду.
Когда хлопнула дверь, сухой, на грани воспламенения, взгляд Кирилла обратился ко мне. Я внутренне замер, чтобы не обронить в этот хворост случайной искры.
– Ну так что? – сказал он и был прав в своём тоне, поскольку это ведь я припёрся к нему.
Я повторил, что только вышел проводить Майю и не моя вина, что они тут вздумали ругаться.
– А я конкретно в этом тебя и не виню, – сказал он, поднимаясь на ноги и из снега выходя на асфальт. – Проводил? Топай.
Я едва сдержал улыбку, узнавая в устах Кирилла мою собственную лексику.
Он стоял, хмуро глядя на мою физиономию. Тогда я смахнул с оградки снег и сел. Мне вовсе не хотелось ничего выяснять, но лихую злобу нельзя оставлять не вскрытой, иначе она разнесёт своего хозяина. Прости, Кирилл, ковырнём, ладно? И спросил:
– Ну хорошо. А в чём тогда ты меня винишь «конкретно»?
– В подлости и бесчестной игре! – отчеканил он со звонким холодом в голосе.
Я так удивился его словам, что не заметил, как встал с оградки. Мы оказались лицом к лицу.
– Я вёл себя открыто. Старался взять твою сторону, понять! – заговорил он с горькой злобой. – А ты брусом своим завалил меня, чтобы уже не подняться! Чтобы все грехи на меня: жену увёл, ребёнку детство испортил, и теперь ещё эта хренова куча денег на свалку – целый дом! Я не верил, поехал смотреть. Не верил, что можно так вот, ни перед чем не останавливаясь, добивать, заваливать человека виной! Оказывается, можно. Лихо ты играешь! Денег, видно, куры не клюют – можно и коттедж расколотить! – выкрикнул он, окончательно утрачивая себя.
– Если честно, я тогда, с домом, про тебя не подумал. Ну не подумал, Кир, что ты это примешь на свой счёт, прости! – сказал я, смеясь, потому что его горе казалось мне вымышленным. Я знал, что он всегда относился ко мне с сочувствием. С ненавистью – никогда. И конечно, теперь он страдал от этого нового для себя состояния сердца. Мне хотелось добрым словом выгнать колючий мрак, идущий ко мне от этого, в общем, хорошего человека.
– Мне друг рисунки оставил. Помнишь, он Лизку рисовал? И ты там есть, кстати. Стоишь перед моим забором, как перед вечным огнём. Поехали, подарю! Хочешь?
Но моя приветливость не принесла ему облегчения.
– Слушай, чего тебе надо? – сказал он, взглядывая с тяжёлой тоской. – Ты всего добился, всё угробил своими грамотно спланированными истериками…
– Не твои это всё слова, Кир. С чужого плеча, – перебил я.
Он не стал договаривать и, оскользнувшись на чёрном льду, пошёл к машине. Рванул дверцу, сел. Раза с третьего завёл мотор и, опустив форточку, крикнул:
– Ночью никуда не пускай её! А то понесётся, хватит ума!..
Остановившись у подъезда, я смотрел, как дёрганными движениями он выруливает из переполненного двора. Мне вспомнилось вдруг, каким он был в день нашей первой встречи, в поликлинике. И потом, когда он сказал, что желает мне надежды…
Тем временем из подъехавшей «газели» парень с девушкой вынули здоровую – не ёлку! – пальму и, хохоча, поволокли к подъезду. Я подержал им дверь. Шелестнув по потолку ветвями, пальма скрылась вместе с хохочущими. Невольно улыбнувшись, я затушил окурок в снег. И вдруг на контрасте стало так горько, жалко того, что случилось с Кириллом. Уничтоженного добра и красоты, разбитой чашки.Больше сомнений у меня не было.
– Собирайся, Лизк! – крикнул я, заходя в тёплый и душистый, сулящий лучшие яства родительский дом. – Складывай подарки! Надо ехать.
Через мгновение на мой зов вышла Лиза с отцом. А ещё пару секунд спустя плечом к плечу из кухни выдвинулись Майя с мамой. Мама твёрдо, как кортик, держала в руке механический штопор.
– Папочка, а Новый год? – тихо сказала Лиза.
Я собрался с духом.
– Лиз, Кирилл плохого тебе ничего не сделал, наоборот, возился с тобой, старался. Будь и ты человеком!
– Ты что? – грянула мама, не веря своим ушам. – Хочешь свою дочь из дома выгнать? Ты с дуба рухнул, Костя?
– Нельзя так, ребят. Нельзя, нельзя, – приговаривал я, сдёрнув с вешалки пуховичок и упаковывая в него отрешённо умолкшую Лизу. – Лизк, и ты с гульбой своей по вечерам завязывай, ладно? Мы и так всё уладим, разберёмся. Я тебе обещаю. Теперь уже честно, поверь…
На этих словах я посадил Лизу на стул и принялся неловко запихивать её ножки в сапоги.
– Уйди! Ноги сломаешь ребёнку! – крикнула мама и, отпихнув меня, принялась сама застёгивать молнии.
– Нет, но я только не понимаю, зачем тогда было нас преследовать, устраивать сцены, ломать дома? – раскрасневшись, спросила Майя. – Для чего? Чтобы нас потом вот так выставить? – Помолчала и, сняв фартук, принялась одеваться.
– Лиз, подарки твои! – растерянно сказал отец и протянул Лизе пакеты. Не меняя ни позы, ни выражения лица, она сжала полиэтиленовые ручки сумок. Майя, звонко всхлипывая в голубую косынку, чмокнула мою маму, и мы ушли.
