Анна Мартынчик - Время другое
«Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мат. 18:3).
Мудрее, наверное, в чувствах… это я про детей. Мудрость в честности. Ой, сто раз подумайте, прежде чем назвать малютку «несмышленышем»!
Что так восторгает в невзрослых людях? Правда. Им ни к чему сдерживать слезы, когда обидно; они не боятся непроизвольного искажения лица, когда кусают лимон; забывчивы в обидах и «горестях»: плачу – смеюсь. Капризны, потому что не могут идти против чувствования: хочу именно это. Конечно, мы отучим их от подобного рода «глупостей»… скоро… Не останется и следа… Нет, останутся… только следы: сны, внезапные порывы пошалить, ну и конечно – глаза матери… Спасение в этих глазах и истина: мы ангелы, мы дети…
Набрать бы целые карманы конфет… да шоколадных… и выйти к ребятне!
– Эй, малыш, научи меня засыпать рано, спать не тревожась, не думать скверно, смотреть не подозревая!
Как многослойный торт тяжела от пропитки: знания, правила, истории, опасения. Я знаю, что не так, поэтому всё внутри содрогается, когда слышу: «Никому не верь, дитя!», «Это не твоё дело!», «Ни у кого ничего не проси!».
Дети, они чувствуют, что красота и благо гнездятся в душе каждого иного. Они доверяют, потому что хотят доверять, и им искренне интересна жизнь всякого, кто вошёл в их историю. Это истина, которую они взяли с собой из ангельских обителей, которую прихватили во чрево матери и которую всё ещё крепко держат здесь… будучи в живых.
Что ж это такое? Любим и веруем, но подобно ревнивцам лишаем их истины! Да, мы даруем им знания и красивую земную мораль – хорошо, но!.. Мы учим жить так, чтобы восприятие порождало уныние; допускаем одиночество и отрешенность… Важно, что скажут люди, но не важно, как и что творится в судьбах тех самых людей!
Дети… принимают всё как должное, как единственно верное, идеальное. Благодарность есть свет в сути человека, а дети благодарны: вороне – за то, что она смешно прыгает по подоконнику; солнцу – за то, что щекочет носик бархатными лучиками-пальчиками; маме – за тепло и за молоко; дождю – за то, что капает… и хорошо от этого… Дети сами не знают, за что они благодарны и кому. Мы же – знаем, кому и чему ДОЛЖНЫ быть благодарны… но УЖЕ не чувствуем. Не чувствуем… и учим, учим, учим! Душа, не лишенная врожденных истин, облагороженная опытом, видением и памятью, мудрость постигшая – совершенство!
«Братия! Не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни» (1 Кор. 14:20). Принимаю. Принимаю, ибо для меня – это истина: быть проводником в этом мире для вновь родившегося; показать ему благообразный мир; дать советы добрые и ценные, дабы укрепить то, что от природы дадено, и подарить силу разумения.
…А они смеются… корчат рожицы… лопочут… Их дух ещё в пелене чистой, в пелене истины. Чувствуют…
Ах, а мне бы горсть конфет да во двор: может, научат?..
«Пустите детей приходить ко мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него. И обняв их, возложил руки на них и благословил их» (Мар. 10:13–16, Лук. 18:15–17).
Пятеро за столом
Там, куда указуют персты,
Послесловие… Последействие…
Тишь без тщетной мирской суеты,
И обещано благоденствие…
Там меча не подымет народ,
И любовь обуздает воинственность!
Там за гранью великих высот
Во спасение царство возвысилось.
Там, где вера – венец красоты
Ни порока, ни смерти, ни бедствия…
…Там, куда указуют персты,
Послесловие… Последействие…
Пятеро за круглым столом. В тусклом оранжевом свете виднелись лишь лица собравшихся и, собственно, сам стол.
Лина залпом выпила крепкое вино из хрустального бокала и нарушила тишину неизбежной исповедью:
– Хороший хрусталь… У нас такие бокалы в серванте стояли… из них пили только по особым случаям и особые гости.
Лина вытянула руку с бокалом вперед и прищурила левый глаз, бордовый блеск капель вина на дне подарил эстетическое наслаждение. Но присутствующие никак не отреагировали на сие действо: они ждали слов. И Лина, шумно выдохнув, продолжила: – У меня была красивая жизнь! Всё кругом было красивым… Мой отец был профессором психологических наук, а мать преподавала в университете философию. У нас была огромная пятикомнатная квартира с настоящей столовой и просторной гостиной. Я росла в окружении нянечек и воспитателей… Не помню, чтобы моя мама когда-нибудь возилась по кухне или прибиралась: каждому своё! Я чувствовала своё превосходство над теми, кто подавал мне манную кашу к завтраку или заплетал мне косы. Конечно, я позволяла себе разговаривать с этими людьми без уважения и лишних прелюдий… Если мне подавали что-то, чего мне не хотелось – это тут же оказывалось на полу, и мне нравилось смотреть с высоты детского стульчика, как взрослая женщина на корточках вытирает с пола то, что недавно другая женщина тщательно перемешивала в кастрюльке… У меня были все игрушки, которые только может пожелать маленькая леди: фарфоровые куклы, замок для кукол, бархатная цветная бумага и прочее… Я не нуждалась в друзьях-сверстниках: ни с кем не нужно было делиться своими игрушками, потому что со мной играли взрослые… Я знала, что мои родители достигли неких высот, до которых тем, кто варит каши и вытирает полы, не добраться ни в жизнь! Иногда наши прислуги (мне очень нравилось произносить это слово) приводили с собой своих детей, потому что тех, видишь ли, не с кем было оставить. И эти дети были такими же жалкими, как и их родители: молчаливые, некрасиво одетые… И мне жутко не нравилось, когда они смеялись и радовались жизни, потому что я знала, что у них нет на это причины, повода, права!.. Поэтому я восстанавливала справедливость и всякий раз напоминала этим детям: кто они и чего стоят. Мне нравилось наблюдать за тем, как их мамаши перекашивались в лицах от злости и обиды, но никогда ничего не смели мне сказать, потому что мои родители им хорошо платили за их глупую работу!
…А папа возлагал на меня большие надежды, а мама просто любила, как могла: сухо, но честно. В юности у меня не было много поклонников, потому что все они чувствовали, что я не их поля ягода, но меня это не тревожило. Я дважды в год ездила на море и там веселилась, как могла (а могла я позволить себе многое). Ах, как же здорово вспоминать: танцы, рестораны, украшения… Всё было красиво!..
Лина замолчала, и лицо её застыло в кривой усмешке.
– И это всё? – нарушила тишину Анна – остроносая женщина лет тридцати, сидящая напротив, – Всё, что Вы можете рассказать о своей жизни? Ничего не было больше?
Лина явно была недовольна замечанием незнакомки, но своё недовольство выразила только огрызающимся взглядом.
– Хорошо училась в школе, поступила в университет (сперва мне сказали, что не поступила, но папа уточнил – и информация оказалась ошибочной). Нет, не подумайте, что я была глупее кого-то! – словно оправдываясь перед собой, воскликнула Лина. – Тогда все находили себе место согласно статусу отцов!.. Филолог… Я устроилась на работу в серьёзную литературную газету, где проработала десять с половиной лет… Родила сына… Всё как у всех.
– Нет, не всё как у всех! – заметила Анна. – Вы пылко рассказывали про своё ограниченное детство, проведенное за унижением всех и вся, а про своё дитя рассказать не сочли нужным! – Анна явно негодовала. – У Вас всё?
– Кто ты такая, чтобы говорить со мной так?
– Оставьте эти самохвальные возгласы, а лучше ответьте мне вот на какой вопрос: у Вашего сына тоже были «прислуги»?
Лина сделала вид, что вопрос не к ней, и тогда Анна сама ответила:
– Нет… Не было у Вашего сына никаких прислуг! И наверняка он не рос в пятикомнатной квартире, где есть столовая и огромная гостиная! И из игрушек у него наверняка были только солдатики, подаренные каким-нибудь Вашим собутыльником!
Лина наливалась гневом до самых краев сути, но Анна не умолкала:
– Море, веселье? Со скольких лет Вы стали пить до полной дезориентации?.. Отцовские заслуги в виде квартиры, дачи и прочего были проданы за гроши?
– Ну не стоит так… – вмешался мужчина пятидесяти лет по имени Рауф, – это жестоко…
– Это правдиво! – как отрезала Анна и снова обратилась к Лине. – Я не права? Права! После смерти родителей Вы сочли, что квартира слишком велика для Вас и наверняка невыгодно продали… Деньги прогуляли и снова продали уже не шикарную жилплощадь! В итоге, где вырос Ваш нежеланный сын?
Лина хотела встать из-за стола, но знала, что это невозможно и ей ничего не оставалось, кроме как отвечать на все эти вопросы, как и было велено:
– В однокомнатной квартире… Но мой сын был желанным, и я любила его!
Но Анна как будто не слышала этих слов и хладнокровно продолжала «допрос»:
– А работа в литературной газете наскучила, ибо требовала ответственности, и посему пришлось Вам с неё уйти… и устроиться?..
