Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
После выхода из больницы, вместе с уколом препарата «торпедо», который по идее должен был его оградить от пьянства на полгода, Саша честно не пил ничего месяца три. Ему стала даже нравиться трезвая жизнь, ее свежие краски и независимое от алкоголя существование.
Каким-то образом в среде шоу-бизнеса стало известно, что талантливый Шурец в завязке, и талант его можно снова использовать. Использовать для того, чтобы петь с эстрады не совсем уж идиотские песни, а хотя бы с тенью лиризма и легкой патиной художественности, с мягким намеком на литературу, на поэзию, но лишь с намеком, ибо литература (или конкретнее – поэзия) в шоу-бизнесе все равно, что презентация новой линии духов «Шанель» в мужском общественном туалете на Курском вокзале. Даже продюсер Гаткин простил Саше последний запой и дал ему возможность закончить корейский проект еще в больнице.
Итак, трезвого Сашу снова стали привлекать к работе, точнее – к разным работам, их ассортимент был довольно широк. Искушения подстерегали на каждом шагу. Искушения уже не в виде предлагаемой выпивки – нет, искушения куда более мощные, идеологические, так сказать… От них отказаться трудно, деньги немалые, но отказываться нужно, чтобы тот самый приемник, получивший недвусмысленный сигнал в больнице, окончательно не сломался. Талант служит либо бесу, либо богу, и третьего не дано. Так вот, бесовщина в лице одного такого искусителя вновь поломала Сашины чистые намерения начать новую жизнь.
Искуситель был, как водится, беспардонно циничным предпринимателем, который предпринимал буквально все, сулившее ему хоть какую-нибудь выгоду. Кем только не был этот предприниматель! Вплоть до культурного атташе русского посольства в одной из небратских стран бывшего СССР. Каким образом ему все это удавалось – уму непостижимо! Но, похоже, главной сферой его деятельности было посредничество. Это означает, что он сводил нужных людей с нужными людьми, нужными друг другу, за определенный процент с обеих сторон. Связи его были огромны.
Саши это коснулось следующим образом. Предприниматель находился, допустим, на какой-нибудь вечеринке у очередного нужного человека, скажем, на дне рождения его жены. Ему нужно было произнести тост в ее честь, а от него всегда ждали чего-то особенного, он слыл во всех компаниях за остроумнейшего и приятного во всех отношениях человека. Такой репутацией он во многом был обязан нашему Шурцу, который писал для него стихотворные тосты по заказу. Саша и прежде сочинял по заказу для разных фирм и банков, поздравляющих друг друга, но вот чтобы быть личным стихотворным спичмейкером у конкретного деляги, такого не было еще никогда. Ну придворный поэт при короле или составитель речей для президента – это еще можно понять. Но штатный поэт при обычном, пусть даже и весьма влиятельном, но все равно лавочнике, торгующем всем, что только можно продать, для классного поэта, которым Саша некогда был, это, согласитесь, падение. Но Саша все-таки пал, купившись на хорошие деньги. Деньги для беса – излюбленный и проверенный многократно способ искушения.
Предприниматель и сам был своего рода бесом, полномочным представителем главного беса – своего босса («босс» и «бес» – звучит почти одинаково), управляющего бесовскими делами в Российской Федерации. Для удобства и краткости мы будем теперь его так и называть. Он и подбил Шурца на поденную поэтическую деятельность, на профессиональное рифмоплетство для своих нужд, щедро окрашенных его непомерным тщеславием.
Происходило все примерно так: «бес» сидел некоторое время за праздничным столом, затем, извинившись, допустим, за недолгую отлучку в санузел, выходил с мобильником в соседнюю комнату или на веранду, или в сад. Все, как правило, происходило в загородных домах вдоль Рублевского шоссе, нужные люди берегут свое здоровье именно там. Так вот, выходил он в санузел или на веранду, звонил Саше и загружал его информацией о хозяйке: как зовут, сколько лет живут вместе с нужным человеком, сколько детей, как зовут их, как зовут собак, какой они породы, некоторые элементы биографии хозяйки и хозяина дома – все шло в ход. Всю эту галиматью Саше нужно было срифмовать, и обязательно с юмором, за тридцать минут. После чего Саша перезванивал «бесу», тот, опять извинившись, покидал комнату, доставал свой блокнот и записывал все уже сочиненное, что ему надиктовывал Саша, затем возвращался к праздничному столу и гостям, выжидал еще минут 10 и, наконец, постучав вилкой по хрустальному бокалу и призывая таким образом к вниманию, доставал свой блокнот и произносил стихотворный спич в честь хозяйки дома.
Восторг присутствующих был стабилен на всех такого рода праздниках, включая день рождения любимой собаки какого-нибудь очередного нужного человека. Все гости начинали понимать, что извинения и отлучки «беса» были оправданы: его не тривиальный понос одолел, а вдохновение; он выходил, оказывается, только для того, чтобы записать рвущиеся из сердца строки, а потом щедро одарить ими всех присутствующих. Еще не было случая, чтобы финал его якобы вдохновенной импровизации не сопровождался аплодисментами и возгласами какого-нибудь новичка из гостей, что «бес» зарывает в землю такой мощнейший талант, что ему нужно писать и писать, и уж обязательно печататься, чтобы его дар стал достоянием многих, а не только горстки участников застолья. «Бес», скромно потупясь, отвечал, что на стихи нынче не проживешь, денег они никаких не приносят, он пишет только для того, чтобы сделать приятное милым сердцу людям. Неповторимая скромность и обаяние произносимого аргумента, говорящие о полном отсутствии тщеславия у автора, еще более располагали к нему нужных людей.
Хотя на самом деле все действо направлялось именно тщеславием, а также несомненной полезностью: кое-какие дела можно было легко и непринужденно решить именно сегодня. Этак вскользь и походя, «бес» мог заработать в течение вечеринки десятки, а то и сотни тысяч долларов. Не в офисе, не во время деловых переговоров, а так, по-товарищески, в неформальной обстановке.
Шурец же получал за свою сдельную работу по 300 долларов за каждый опус. Теперь посчитайте: 2–3 раза в неделю, это сколько в месяц выходит? Вполне можно безбедно жить! И Саша вот уже несколько месяцев был поэтическим рабом «беса», который мог вызвать его по мобильной связи в любой час ночи и заставить писать очередную льстивую стихотворную чушь. Саша, откровенно говоря, устал от этой перманентной зависимости, и его следующий шаг был вполне логичен для любого представителя того же бесовского племени: он обзавелся своим собственным литературным рабом, для которого и сто долларов за каждый опус были счастьем. К делу подключился бедный, молодой и очень одаренный поэт, который мог профессионально срифмовать даже газету объявлений «Из рук в руки».
Теперь работа происходила по такой схеме: «бес» звонил Саше и диктовал исходные данные, Саша тут же перезванивал своему литературному негру и диктовал только что услышанное. Тому на поэтическое озарение давалось минут 20–25, с учетом времени на диктовку. Через означенный срок поэт перезванивал Саше и опять диктовал рожденное в двадцати минутах аврального творчества произведение. Затем Саша мастерской рукой кое-что шлифовал, подправлял, тут, как правило, опять перезванивал «бес» и спрашивал: скоро ли? 30 минут истекли. Саша отвечал, что еще 5 минут и все, сейчас перезвонит, ну и наконец, максимум минут через 40 готовое сочинение диктовалось заказчику, а через 50 восхищение немногочисленной публики радовало алчную душу предприимчивого и в этом деле предпринимателя.
Линию можно было бы продолжить: Сашин негр, тоже подустав, нашел бы себе какого-нибудь легкого на подъем второкурсника Литинститута, живущего только на стипендию, и тот за 50 долларов… Однако это удлинило бы время выполнения заказа, да и Сашин негр пока не подозревал о такой возможности.
Прошло уже месяца четыре после укола, оставалось два до окончания срока действия лекарства, и денег было много, и выпить вроде как даже не хотелось. Но ведь обязательно находятся «друзья», которые и предложат, и даже знают способ, как нейтрализовать действие противоалкогольного препарата. Нашелся такой и у Саши. Приятель артист уже трижды зашивался препаратом «эспераль», и столько же раз ему делали укол «торпедо» – на полгода, затем на год, затем на полтора. Относился он к этому легко и даже с юмором, как к вполне рутинной процедуре. Сначала зашивался под давлением общественности: театр попросту ставил условие – либо зашиваешься, либо у тебя нет работы. Затем он успокоил свое самолюбие тем, что акт отказа от алкоголя происходит не только под чьим-то давлением, но и по его доброй воле.
– Отдохну немного, – говорил он друзьям-собутыльникам, – устал от запоев.
– Сам решил? – начинали уважать друзья.
– Са-а-м, конечно, – отвечал он, – сколько же можно. Надо паузу сделать.
