Надежда Нелидова - Хлеба и зрелищ!
Им с мамой тоже дали однокомнатную квартиру на восьмом этаже. С точно таким же серебристым балконом, как у соседей слева, справа и снизу.
Людкину маму звали «мать-одиночка». Но какая же она была одиночка, если у неё была Людка?! Они нежно любили друг друга и вовсе (по Людкиному мнению) не нуждались ни в каком третьем лишнем. А Людкино слово в семье было – закон.
Все говорили, что мама страшно балует Людку. Она покупала ей на свою маленькую зарплату дорогие и нарядные игрушки. Эти игрушки, безжалостно исковерканные толстыми Людкиными ручонками, валялись потом по всей квартире, а мама смеялась и покупала новые.
Она брала на улице мороженое, пирожки, яблоки и конфеты, и всё, что в данный момент требовала Людка. Если Людка надкусывала и намеревалась бросить, мама подхватывала, смеялась, целовала её в сладкие губки и доедала сама. Не стесняясь посторонних, она вдруг подхватывала на руки тяжёленькую пятилетнюю Людку и жадно, жадно, ненасытно целовала недовольно пыхтящую мордочку, шейку, грудку – всё-превсё целовала. Бодала её лбом и приговаривала: «Моя милая горошинка! Моя маленькая ладушка! Мой ненаглядненький, сладенький мой!»
Посторонние неодобрительно качали головами: «Ведь это же чудовище впоследствии из ребёнка вырастет». А мама торопилась любить своё сокровище, свою горошинку и ладушку, словно сердце её предчувствовало беду.
Однажды было воскресное июньское утро. Бывают же по утрам такие ясные небо и солнце, что маленькое сердце колотится часто-часто, и страшно становится, что не успеешь переделать за день своих маленьких неотложных дел и отстанешь, упаси бог, от других, и тебе меньше на кусочек достанется этого жаркого летнего счастья…
В тот день они с мамой хотели пойти на пляж, а потом в парк. Они бы и пошли обязательно, только мама задумала постирать перед этим разные мелкие Людкины вещицы. После десятиминутной стирки она вышла на балкон, встала на большой табурет, а тазик с бельём поставила между босых розовых, очень хорошеньких ножек.
Свежий утренний ветер трепал на ней светлое льняное платьице. Она гибко наклонялась, брала трусики и носочки, отжимала и, чуть откидываясь назад, вешала и прищемляла белье. Мама смертельно боялась за своё сокровище и никогда не выпускала Людку на балкон. Людка стояла, прижав к стеклу сплюснутый нос, в восторге топала толстыми ножонками и визжала:
– Мама, ты меня слышишь? Ты меня слышишь, мама? Мама, я хочу чаю!
Мама трясла головой, будто не слышала, и смеялась беззвучно с сомкнутыми губами, чтобы Людка не догадалась об обмане.
И вот, когда она снова чуть откинулась назад, расправляя кофточку, табурет пошатнулся. Мама, весело крикнув что-то, чтобы не испугать хохочущую Людку, изогнулась и изо всех сил постаралась встать в прежнее положение. И вдруг она поняла, что это не просто табурет пошатнулся, что это случилось непоправимое – и её лицо в одну минуту посерело и осунулось.
Она, неловко взмахнув руками, округлив рот в виде кривой «о», тяжело опрокинулась боком за перила. Людке показалось, что этот неуклюжий трюк проделан для того, чтобы рассмешить её, и она весело захохотала. Но потом увидела руки, вцепившиеся в прутья, и лицо, вынырнувшее снизу и застывшее у бордюра, с круглыми, как пуговицы, белыми глазами. Тогда Людка безо всякого перехода из смеха закричала, выбежала на балкон и своими ручонками постаралась помочь напрягшимся твёрдым, побелевшим рукам.
– Соседей! – разомкнув губы, крикнула мама. – О господи!
Людка с плачем побежала к дверям, которые ей бы всё равно было не открыть из-за тугого новенького английского замка. И она долго теребила, царапала его и даже кусала… И вдруг услышала глухой крепкий звук падения тела, донёсшийся далеко снизу. Потом ей говорили, что она не могла этого слышать, но она, правда, слышала! Не переставая плакать и кричать, Людка побежала назад.
Белого застывшего лица у балконного бордюра уже не было. А внизу, куда выглянула Людка, просунув голову сквозь прутья, она увидела на газончике маму в белом платьице. Она лежала, раскинув руки, как распятый крестик, и отовсюду к ней бежали люди.
В доме появилась тётка, о существовании которой Людка не знала и знать не хотела. После похорон она увезла Людку. Тёткина деревня состояла из десятка высоченных изб с неприветливыми, по северному вырубленными под самыми крышами малюсенькими окошками.
Однажды в деревню вместе с автолавкой приехал лоток с мороженым. Людка увидела из окна, как, сверкая разноцветными рубашонками, несётся к нему деревенская ребятня.
Людка тоже побежала к тётке и, восторженно топая ногами и заранее плача от нетерпения и страха, что ей не достанется мороженого, требовала необходимые ей семнадцать копеек. Тётка трясла головой и делала вид, что не понимает. А потом сказала спокойно, почёсывая под кофтой обвислый живот: «Ишь, как мать изварлыжила. Песок есть с чаем пить, и ладно. Не больно деньжастые».
И тогда Людка завизжала и бросилась с кулаками на тетку.
Спустя некоторое время они ужились друг с дружкой. И, несмотря на страшную бесцеремонность их отношений и вечного цапанья, они даже по-своему полюбили друг друга.
Так получилось, что Людка в классе оказалась вроде изгоя-одиночки, наверно, из-за своего характера. Классная руководительница писала в характеристике: девочка растёт угрюмая, с замедленной формой мышления.
Она с завистью поглядывала на легко и весело сходящихся девочек, на переменках щебечущих и прогуливающихся под ручку. Они были чистенькими, миловидными, и воротнички и манжетки на форменных платьях у них были беленькие и кружевные. А ширококостная, выше всех в классе, Людка стеснялась тёткиной кофты и сборчатой черной юбки, и тряпочки вместо ленты в жидких рыжих волосах.
Но ей так хотелось примкнуть к щебечущей стайке! Ей ведь так много интересного можно было рассказать! Они бы ротики от удивления раскрыли – библиотекарь за Людкой не успевала в её формуляре вкладыши менять. Им бы не было скучно с Людкой, честное слово!
Самый сильный человек – одинокий человек. Вряд ли Людке были знакомы эти слова. Но боль сердца становилась невыносимой, необходимо было выговориться хоть кому-нибудь. Она начала писать грубоватые, сляпанные кое-как неуклюжие слова. Злилась, рвала бумагу, мучилась почти физически, даже кофта пропотевала под мышками.
На седьмом году обучения в классе появилась городская девочка Катюша. Её отец был инженером в геологоразведочной партии, остановившейся в деревне. «Какая хорошенькая! Куколка!» – ей не было прохода от восхищённых девочек. И Людка ревновала до слёз – то ли новенькую красавицу к девочкам, то ли наоборот.
Катюша первая услышала Людкины рассказы и по-женски опытно возбудила в ней тщеславие. Всплёскивала ручками и округляла глаза: «Ой, здорово, как настоящий писатель! Можно, я покажу папе?»
В десятом классе, прощаясь с Людкой (геологоразведочная партия уезжала), она торжественно говорила: «Запомни, я твой читатель, ты – мой писатель на всю жизнь. Твои рассказы будут продаваться только из-под прилавка! Это папа сказал, а он разбирается».
После десятого класса Людка, испорченная восторгами подруги и очень самоуверенно настроенная, поступала в областной университет. На экзамене по истории она со страшным треском провалилась. Она бойко отвечала по билету, и ей казалось, что историк спит и не слушает ее.
– Так, – сказал вдруг историк, просыпаясь и открывая глаза, – первого вопроса вы совершенно не знаете. Приступим ко второму.
Людка замямлила что-то дрожащим голосом, и историк, морщась и не спрашивая по третьему вопросу, аккуратно поставил в ведомости «неудовлетворительно», уже забывая о Людке и заглядывая в список, чтобы вызвать следующего абитуриента.
Людка вернулась работать в колхоз разнорабочей.
Поезд прибыл в Москву вечером. Было холодно, моросил дождь. Все, выходя из поезда на перрон, раскрывали зонты и быстро шли с чемоданами к вокзалу.
Людка совсем струсила и пала духом, выйдя на площадь Комсомольскую. Она никогда в жизни не видела столько народа и машин сразу в одном месте. Спросив несколько человек, где находится стоянка такси, и получив в ответ быстрое и раздражённое «не знаем», она понурилась и поплелась в прямом смысле, куда глаза глядят. Про себя она сердито передразнивала тётку:
– «Язык до Киева доведёт». Шиш он доведёт.
Как будто далёкая тётка была в чем-то виновата.
Случайно она наткнулась на табличку с буквой «Т». Людка обрадовалась, пристроила сумку под табличкой и стала ждать. Через час пятьдесят минут проходивший мимо мужчина обратил внимание на мумию, в которую превратилась окоченевшая Людка. Он разъяснил, что «Т» обозначает вовсе не стоянку такси, а остановку троллейбуса, но троллейбусы временно не ходят, так как линия ремонтируется.
Еще через час Людке удалось поймать «волгу» с шашечками.
