Надежда Нелидова - Женщина в жутких розочках
Но главное, изменившее мою судьбу – пальто. В нём чувствовалась порода. Пальто молчаливо и строго не позволяло выйти с запахом перегаром, с сальными волосами, в не чищенных ботинках… Ну-с, и вот я то, что я есть. Делаю редкие снимки. Продаю в журналы, на жизнь хватает. Берлогу свою расчистил. Неплохо?
– Очень неплохо, – искренне похвалила Роза Наумовна квартиру Бориса Игнатьича. Особенно ей нравились шуршащие чёрные шторы из магнитной плёнки и крошечные пластиковые баночки из-под фотоплёнки, из которых они пили густой кофе.
Она называла его «Борик», он её ласково и необидно – «Склерозочка моя». По рассеянности, задумавшись о мировых проблемах, она могла в суп вместо приправы высыпать чайной заварки. На папину могилку вместо петуньи чуть не высадила семена брюквы кормовой. Бог не попустил: в последнюю минуту надела очки, прочитала на пакетике: «Брюква кормовая». И папочке была бы обида, и от людей стыдно.
В любую погоду каждое утро Борис Игнатьич отправлялся «искать кадр». Роза Наумовна у дверей проверяла, застегнул ли он все пуговицы пальто и закутал ли шею шарфом, и принималась готовить обед. После обеда они смотрели выведенные на монитор кадры, и Роза Наумовна вставляла умненькие замечания: «Борик, завтра я покажу ракурс, с которого это дерево на фоне заката, дай бог ясную погоду, будет смотреться потрясающе». А вечером они под ручку отправлялись в районный ДК, где Борис Игнатьич запечатлевал все культурные городские мероприятия.
Они понимали друг друга с полуслова. Оба были из эпохи, когда компьютер ещё не подчёркивал цвета «розовый» и «голубой» как фривольные ошибки, впрочем, и компьютера тогда ещё не было. И слово «субботник» тогда обозначало собственно субботник, а не мероприятие из милицейско-проституткиных будней. И тогдашний хор девушек со сцены ДК проникновенно и жалобно пел: «И дорогая не узнает, какой у парня был конец» – не ухмыляясь и не вкладывая в песню поганый смысл.
…Расписаться решили осенью, когда деревья заполыхают дорогим червонным багрянцем, а дорожки усыплет сухое звонкое золото, и свадебные снимки получатся изумительными.
…– Завещание на квартиру – фигня. Завещания переписывают по десять раз в день.
– А если заключить договор ренты?
– Ненадёжно. Суд может в любой момент расторгнуть договор и оставит нас с носом.
– Пускай составят брачный контракт…
– Не годится. Ночная кукушка дневную всегда перекукует. Эта тихоня будет капать ему на мозги, а он – плясать под её дудочку. Твоим брачным контрактом она подотрёт в туалете одно место. Ну, спасибо папочке, удружил на старости лет!
Первый голос чеканил слова с холодным раздражением. Второй был чуть мягче. Голоса были женские, молодые.
– Пускай тогда оформит на нас дарственную. А мы разрешим им тут жить. Пока.
– Ты в уме? Это называется: пустить козла в капусту. Если эта коза сумела его приворожить, то и тут найдёт лазейку. Соберёт справки о своих и папиных болячках, предъявит оплаченные коммунальные платёжки. Соседи будут свидетелями, что они вели совместное хозяйство.
– Но что же делать?!
– Тут нужны кардинальные меры. Слава богу, мы предупредили события, они не успели пожениться. Но нужно десять раз подстраховаться. Самое главное – чтобы этой пираньи тут на дух не было. Ис-клю-чить возможность даже их случайных встреч!
Казалось, в квартире кроме этих двоих, больше никого не было. Но вот третий слабый такой родной голос что-то сказал – что, Роза Наумовна не расслышала. Из прихожей она увидела забившегося в угол дивана, непохожего на себя Бориса Игнатьича: уменьшившегося, со вжатой в плечи головой.
Стоявшая над ним молодая женщина чеканила:
– Выбирай: мы или она. Если она, забудь наши имена. Мы от тебя отрекаемся.
В прихожей стояли собранные чемоданы, на полу комком валялось пальто. Роза Наумовна подобрала пальто, взяла чемоданы и вышла из квартиры. Её приход и уход остались незамеченными.
Спустя полгода румяная Роза Наумовна довольно даже опытно катила на новеньком велосипеде. Велосипедные прогулки улучшают состояние сосудов, насыщают кислородом кровь. У магазина её обогнала кучка быстро идущих, дурно одетых и пахнущих мужчин: возбуждённых, озарённых одной идеей, движимых одной целью.
– Борик! – крикнула она на всю улицу, ослабевшими руками крутанув руль.
Человек со всклокоченной бородой обернулся, карманы пиджачка оттягивали тяжёленькие ёмкости. По куричьи приседая и хлопая сальными полами пиджака, нетрезво, похабно пропел:
– И дорога-ая не узна-ает,
Какой у парня был конец!
Друзья зареготали. А может, это был вовсе не Борик.
ЛИДКА
– Прикинь, значит, нарисовался этот женишок в калитке в одиннадцать утра. Я выхожу с огорода: в старом халатике, в бигуди, руки в земле – упахалась. Он кривит рыло: чего, дескать, не при параде…
Ну, тут она лихо загибает. Все знают, что в одиннадцать Лидка только продирает глаза и, ещё не проснувшись, на автомате тянет руку за пультом телевизора.
– А чего не оделась? – упрекаю я. – Знала ведь, что приедет.
Мне немножко обидно за жениха. Тут я, некоторым образом, заинтересованное лицо. Не без моего участия Лидкино объявление о знакомстве периодически появляется в известной газете.
– Счас, перед каждым… – топырит она перламутровую губку. – Ты меня чёрненькую полюби, а беленькую всякий полюбит.
Вот и поговори. Когда зеленоглазая фигуристая Лидка появилась в нашем посёлке, мужчины… как бы это выразиться. Взгляды у них мечтательно затуманились. А женщины, наоборот, посуровели, подобрались, насторожились. Это как опытного диверсанта нежданно-негаданно забросили в глубокий надёжный тыл.
Лидке под сорок, а она до сих пор не заматерела по-женски, не раздобрела, не раздалась в мягкой уверенной бабьей полноте, как это случается при покойной замужней жизни. Поджарая, по-девичьи тонкая, с возмутительной талией, просматривающейся даже через толстый зелёный полосатый, как арбуз, халат. В нём она лениво и шикарно, как кинодива на Каннской ковровой дорожке, дефилирует по посёлку среди лопухов, неприкаянных кур и коз. Подозреваю, в халате же и встречает гостей по переписке.
Когда-то Лидка отбывала срок в колонии и сейчас нигде не работает и непонятно, на что живёт. После выяснилось – на что: сдаёт свою московскую квартиру. Вот так, не пито – не едено, чистыми на руки 35 тысяч рэ. У нас мужики на пилораме, вкалывая от зари до зари, столько не получают. То есть, к неприятию Лидки женской частью посёлка по гендерному признаку, прибавилась острая неприязнь расового характера.
При чём тут раса? Москвичи – особая раса, всем давно известно.
Вот, например: у нас как праздники – жди ураганных ветров и похолодания с дождями. Уже до погоды барыня Москва добралась: мало ей, жирёхе – теперь подавай на праздники в единоличное разовое пользование синее небо и ясное солнышко. А что всей стране погоду перепортили – по фигу. Что это, если не расизм чистой воды? Ну уж, зато когда Москва гниёт в холодных дождях или, обратно, задыхается от смога, или, к примеру, корячится в пятичасовых пробках – это всей России прямо бальзам на душу, майский день, именины сердца.
Откуда Лидка взялась в нашем посёлке: здесь жила её тётка. Тётка уехала нянчиться с внуками, а присматривать за домом выписала племянницу.
Стало быть, Лидка сидела… Да, Лидка сидела, и нечего строить похабные ухмылочки – за это и в нос зафинтилить можно. За что, за что сидела… Никого не убивала, ясно вам? Хотя надо бы – одной гнидой на земле было бы меньше.
Лидка качает атласной ножкой в страшном тёткином шлёпанце. Попивает кофе, с аппетитом хрустит коричными крендельками, слоёными брусочками, смуглыми коржиками, пудреными колечками – и незаметно опустошает сухарницу. Не жалко, насыпаю с горкой ещё: вчера набрала целый пакет в кулинарии… Лидка забрела туда со мной в своём арбузном халате. Навалившись упругой грудью, горячо и мокро дышала в ухо, приходила в ужас:
– Офигеть, как ты зашлаковываешь свой организм!
Она сидит на здоровом питании: клюёт орешки, изюм, пророщенную пшеницу, льняное семя. Зато за стенами дома, если посадят за стол, наворачивает будь здоров, зашлаковываясь по полной. Наваристый суп на первом (не слитом, холестериновом!) бульоне, макароны в ядовитом ярко-красном кетчупе, пельмени-убийцы… Это как голодный курильщик у соседа стреляет полпачки, объясняя: «Своих нету: бросил курить». А и на здоровье – на Лидкиной поджарой фигуре это никак не отражается.
– И этого прогнала?! – горестно вопрошаю я, имея в виду жениха. – Ох, Лидка, Лидка.
– Не поверишь, еле отшила. Смола.
Лидка рассказывает, как – отшила. Увлекла гулять по посёлку, заглянули в аптеку. Подвела к окошку да как гаркнет на всю аптеку: «А виагра, самая большая доза, у вас имеется?» А народу полно после рабочего дня. Жених, как ошпаренный, отскочил: «Ты чего?! Не могла ещё в рупор объявить?!» А Лидка заливается: «Ах-ха-ха-ха!»
