Лия Киргетова - Голова самца богомола
Вылезаю, смотрю: сидит один пацан, Тёма его зовут, у костра в куртке с капюшоном, в капюшоне сидит, так, пугающе немного издали выглядит, курит трубку и что-то бормочет. Я тихонечко продвигаюсь к нему.
И начинаю различать слова: «Баба Яга родилась. Баба Яга смотрит на ежа. Баба Яга умерла».
Я замерла, слушаю. И он это поёт. Раз за разом. Долго, глядя в огонь, представляешь? Я подхожу, он замолчал, смутился. Спрашиваю, что за чудо такое? Откуда такая песня прекрасная? Он говорит, что не знает.
– Отлично!
– А то! Вся жизнь в трёх строчках. Так что мы все смотрим. На ежа. Потом умрём. Без вариантов. Это я тебе как Баба Яга говорю.
– Ну, ты даёшь!
– Да, я – невероятна, но факт.
Мы с ней, конечно, во многом не совпадали. Я всегда хотел секса утром, а она – только по вечерам, но когда я её будил, часов в шесть утра иногда, она не сопротивлялась. Нравилось проснуться и сразу в неё войти сзади, в спящую. Перевернуть на живот аккуратно и – вперёд. И она минут десять не включалась, ну, пять точно. Но потом я кончал и занимался ею.
Да, вот только ей мне хотелось делать куннилингус. С другими не так. А с ней – очень хотелось. Может быть, потому что мне нравился её вкус. И то, что она всё выбривала там, вообще всё, не оставляя никаких полосок даже.
А может быть, потому что я её сильно любил. Или я её так любил, потому что мне всё подходило на вкус, цвет, запах. И то, как она дышит и стонет. И она так довольно урчала после оргазма, вжимая голову мне в плечо, вздрагивая, ещё не отдышавшись.
Я чувствовал себя отдыхающим богом, скорее из греческого пантеона, но неконкретным. Большим молодым Зевсом, например, вполне мог бы быть, в его до-мифологический, ещё не бородатый период. А Юля бы в греческий пантеон не вписалась. Афродита – банальность, Афина – занудство, остальных и не помню. И индийские богини ей не подходят.
Не так много и богинь в истории, если подумать.
Ещё я очень скучал без неё, он умотала в Европу на неделю, я слонялся внутри опустевшего мая, чувствовал обиду. Она практически не предупредила: «Ох, да, я завтра улечу в Рим, давно хотела, именно в мае. Я ненадолго».
Кивнул, а что было делать? Но меня задело. Мне хотелось – вместе. Юля сказала, что летит одна, но там будут её друзья, бла-бла, не волнуйся, за мной присмотрят. Я не волновался, я злился.
Когда она уехала, жизнь встала на паузу. Оказалось, что можно спать и ждать, пить и ждать, ожидая, есть.
Встречал в аэропорту, она была немного напряжённой, сказала, что не выспалась, что Рим её разочаровал, а Флоренция поразила. И Тоскана, Тоскана минут на десять рефреном, ничего прекрасней она не видела, останавливались в отеле-замке: «Ты представляешь, настоящий замок, даже немного – ферма, и домашнее вино, ну прости, прости, ты скучал, да? Как на работе? Ну, поцелуй меня, ну. Ты обиделся? Да? Ну, отомсти мне».
Мне стало весело.
– Один бравый пацан, – тут же успокоилась она, считав моё выражение лица, – например, Майкл Какой-то, не помню его фамилию, знаешь как отомстил своему любовнику?
– Любовнику?
– Ага, неверному бойфренду. Он накачал дружка наркотой до полной бессознанки, раздел, и прикрепил ему на грудь щит с надписью «Смерть ниггерам!». А на спину – щит «Бог любит ККК». Ну и отвёз изменщика в центр Гарлема, где пару минут спустя его и прирезали.
– Смешно.
Потом, в начале лета, приехал её брат на целую неделю, очкарик Петя с чёрной бородкой-эспаньолкой, живущий в Ирландии. Архитектор. На год старше меня. Даже на полгода, если быть точнее. Юля нас познакомила, даже зачем-то организовала ужин втроём.
Петя этот смотрел на меня сквозь толстые линзы как-то по-идиотски. Подстёбывал Юлю. Бородкой тряс над салатом из авокадо. И всячески давал понять, что сильно и неприятно удивлён таким молодым любовником своей сестры.
Я злился и нажрался капитально в тот вечер, не помню, как уехал на такси домой, но вёл себя прилично, по Юлиным словам, даже не отреагировал на тупые Петины шутки о совращении малолетних.
Больше я Петю этого не видел, мы с Юлей встречались у меня, пока он не уехал. Один раз. Тогда случился единственный наш разговор о разнице в возрасте, нехороший разговор, бестолковый.
Нам нечего было сказать друг другу, для меня эта разница не была проблемой. Она об этом знала. А для неё всё было сложней, видимо, поэтому быстро свернула с темы.
– Я чувствую риск. Риск провоцирует страх. Кстати, знаешь, что один чувак, Мониз его фамилия, получил Нобелевку за свои работы в области лоботомии. Удалял префронтальную долю, избавляя пациентов от чувства страха. Знаешь, за что отвечал этот участок мозга?
– М?..
– За способность представлять развитие событий в будущем – по теории ещё одного крутого мозгоправа, – основное свойство сознания. Вот и вывод тебе.
Начало лета было жарким и душным, асфальт плавился, в воздухе висел яд. Я его видел своими глазами.
Просрал важный тендер, потеряв уйму времени и потенциальных денег, которые уже мысленно потратил на Юлин день рождения в августе. Но свой план – свозить её на Лигурийское побережье, взять машину, прокатиться по всяким Портофинам и Ниццам (наш ответ Чемберлену её тосканскому) не оставил, пришлось напрячься.
Как-то раз я проснулся ночью и увидел, что она не спит. Сидит и смотрит на меня. Подумал, что она тоже меня любит, раз так смотрит. Уложил спать и долго-долго гладил по волосам.
И той же ночью ей приснился кошмар, уже на рассвете. Она плакала, не просыпаясь, я разбудил её, но сон не хотел стряхиваться, рыдала, уткнувшись лицом мне в живот, еле успокоил.
А потом как-то – раз – и всё стало херово. Жара. Работа. Какое-то мутное пыльное марево осталось в памяти от тех недель: двух? Трёх? Как если бы мы катились с ветерком в открытых окнах по нормальной трассе и вдруг попали в туман. Ядовитый. И продолжали ехать, не сбавляя скорость и окна не закрывая. Даже включив музыку погромче.
Виделись раз в неделю, ну, два – от силы, оба вымотанные парилкой, работавшими на износ кондиционерами, зависшим в городе едким смогом, но мы не меньше хотели друг друга, во всяком случае, я её – точно.
Просто что-то уже было не так, но называлось – жара.
В июле Юля снова уехала, теперь уже в Лондон, в командировку. Ещё одиннадцать дней в режиме застывшей жизни? Нет уж!
Я решил доказать себе, что не так и привязан к ней, трахался с Мариной, той самой, которой восемнадцать, много пил, и чувствовал себя фигово.
Юля не звонила. Я знал, что она не любит смс, поэтому не писал. Не хотел обязывать её отвечать, одним словом – страдал. Дурацким словом. Рассчитывал на август, на путешествие, на то, что это вывезет нас из тумана, рассматривал Лигурию на турсайтах. Мечтал. Ещё мне представлялась осень, я купил ей три мягких пледа, молочно-белых, три сразу.
Затем будет зима, встреча Нового года в деревянной лапландской избе с северным сиянием над головой и упряжками оленьими. Или собачьими. Я сам мог бы запрячься главной лайкой.
На самом деле, я сходил с ума по ней тогда, по-настоящему. Когда провожал её в аэропорту, чуть не подрался с одним придурком. Он толкнул рассеянную Юлю, причём специально, хотел задеть. Я даже не успел подумать, волна озверения накатила, рванул назад, спотыкаясь в крутящихся стеклянных дверях, схватил его за рукав, тряс, толкал, орал что-то. Он тоже. Нас растащили.
Пришёл в себя не сразу. Юля молчала, ей было неудобно, но она молчала. Так и ушла. Хотелось выть.
Она вернулась из Лондона в новом костюме, с новой стрижкой, с новым ароматом новой туалетной воды и с новым браслетом на запястье, мы поехали к ней, я в машине ещё начал приставать, но она была какая-то чужая, не моя совсем, это нужно было сломать чем-то, а чем, кроме секса?
Еле дождался её из душа, и это был просто нереальный секс в тот день, просто чумовой. Очень медленный, подробный, она не закрывала глаза, как обычно, нет, она всё время смотрела на меня, иногда не видя, и от воспоминаний об этом вот её взгляде, уплывающем, невидящем, у меня встаёт моментально до сих пор.
– Я выхожу замуж, – сказала она полчаса спустя, когда мы уже просто лежали рядом. Я открыл глаза, и посмотрел на неё. На потолок. И снова на неё.
– Чего?
– Я выхожу замуж. Прости. Я не хотела тебе говорить так, сейчас. Но всё это уже как-то слишком для меня. Я выхожу замуж, – в третий раз за одну минуту произнесла, вбила гвоздь, сколько их вбивают обычно? Четыре? Молотки и гвозди в том рюкзаке были, точно. – Ему пятьдесят шесть. Он итальянец. Я выхожу замуж и уезжаю в Италию.
Да, четыре гвоздя, – подумал я. – И крышка теперь прибита накрепко.
– Это ты к нему ездила в мае?
– Да.
– И сейчас?
– Да.
– Ясно.
Я полежал несколько секунд, молча, и потянулся за одеждой. Поднял трусы с пола. Трусы в руке.
– Ты не сваришь кофе?
Она кивнула, встала, зацепив тунику двумя пальцами, и прошлёпала на кухню. Я спокойно оделся. Мне просто не хотелось одеваться при ней. Она выходит замуж, а у меня трусы в руке.
