Борис Зайцев - Том 8. Усадьба Ланиных

1. Если бы я обладал стихом суровым и бичующим,
Как приличествует для печального отверстия,
Над которым громоздятся все остальные скалы,
4. То я выжал бы сок своей мысли
Более полно; но так как у меня нет его,
То не без страха принимаюсь говорить,
7. Ибо нешуточное это дело –
Описать средоточие всего мира
И не по силам языку, лепечущему папа, мама.
10. Но да помогут лире моей те Жены,
Что помогали Амфиону строить Фивы,
Дабы слово мое не отошло от дела.
13. О превыше всех проклятое племя,
Обитающее в месте, о котором тяжко говорить,
Лучше б тебе быть в мире стадом коз или овец!
16. Когда мы оказались в глубине темного колодца,
Под ногами гиганта, гораздо ниже их,
И я все еще глядел на высокую стену,
19. Вдруг раздался голос: «Осторожнее иди;
Становись так, чтобы не наступить подошвой
На головы бедных истомленных братьев».
22. Я обернулся, и увидел пред собой
И под ногами озеро, морозом обращенное
В стекло и не похожее на воду.
25. Не создает зимой в течении своем столь
Толстого покрова ни Дунай в Австрии,
Ни Танаис под холодным небом,
28. Как было здесь; ибо если бы Таберник
Свалился сюда сверху, или Пьетрапана,
Не раздался бы и на поверхности треск.
31. И как сидит, квакая, лягушка,
Высунув из воды морду, в то время года,
Когда часто видит во сне жатву крестьянка –
34. Так, посиневшие до мест, где выступает стыд,
Заключались во льду жалобные тени,
И подобно аистам щелками зубами.
37. Все они вниз обращали лица:
Через рот холод, чрез глаза скорбное сердце
Свидетельствовали о себе в них.
40. Когда я несколько огляделся вокруг,
То взглянул под ноги и увидел двоих столь слитых,
Что волосы на головах их перепутались.
43. «Скажите, вы столь тесно сблизившие груди, –
Сказал я, – кто вы?» И они отогнули шеи;
И когда подняли на меня лица,
46. Глаза их, бывшие доселе влажными,
Заструили к губам слезы, и холод заморозил
Капли на ресницах и сковал их.
49. Доску с доской не вяжет никогда скоба
Так прочно; и тогда они, как два козла,
Сшиблися лбами: такова была их ярость.
52. И вот один, лишившийся обоих ушей
От холода, продолжая склонять голову
Сказал: «Почему всматриваешься ты так в нас?
55. Если желаешь знать, кто эти двое,
То долина, по которой изливается Бизенцио,
Принадлежала их отцу Альберто и им.
58. Из одной утробы они, и по всей Каине
Мог бы ты искать, и не нашел бы тени,
Более достойной погрузиться в мерзлоту.
61. Ни тот, у кого пробита грудь и тень,
Одним ударом, рукою короля Артура;
Ни Фокаччиа; ни этот, столь мешающий мне
64. Головой, что я не вижу ничего
И кого звали Сассоль Маскерони;
Если ты из Тосканы, то уже знаешь, кто был он.
67. И чтобы ты не вводил меня в долгие рассказы,
Знай, что я был Камиччион де Пацци,
И жду Карлино, который меня оправдал бы».
70. Затем увидел я тысячи полиловевших
От холода лиц; меня охватила дрожь
И всегда будет охватывать пред замороженными лужами.
73. И пока двигались мы к тому средоточию,
Куда устремляется всякая тяжесть,
Я трепетал в этом вечном мраке.
76. Было ли то желание, или рок, или случай,
Не знаю; но проходя посреди голов,
Сильно ударил я одну ногой в лицо.
79. В слезах она вскричала: «Что ты меня топчешь?
Если пришел не с тем, чтобы усилить месть
За Монтеаперти, то почему же меня мучишь?»
82. И я: «Учитель, подожди меня немного здесь,
Дабы я разрешил свое сомнение о нем,
А затем я буду, сколько пожелаешь, быстр».
85. Вождь остановился, и я сказал тому,
Все еще грубо поносившему:
«Кто ты, что упрекаешь так другого?»
88. «А ты кто, проходящий в Антеноре,
Ударяя, – ответил он, – другого в щеку
Так, что и для живого это было бы чрезмерно?»
91. «Я жив, и для тебя может быть ценным,–
Был мой ответ, – если ты ищешь славы,
Чтобы я помянул имя твое среди других».
94. И он: «Я жаждаю обратного.
Уйди отсюда и не мучь более меня,
Ибо плохо ты умеешь обольщать в этом болоте».
97. Тогда схвативши его за загривок
Я произнес: «Ты назовешь себя,
Иначе не останется у тебя здесь больше волоса!»
100. Он же в ответ: «Хотя ты и лысишь меня,
Я не скажу, кто я, и не обнаружу этого,
Хотя бы ты тысячу раз на меня ринулся».
103. Я намотал уже его волосы на руку,
И вырвал их не одну прядь,
Он же все лаял, опустив глаза долу,
106. Когда некто другой вскричал: «Что с тобой, Бокка?
Мало тебе ляскать челюстями,
Ты еще лаешь?  Что за дьявол трогает тебя?»
109. «Теперь, – сказал я, – не желаю, чтоб ты говорил,
Злобный изменник, ибо к твоему позору
Я доставлю верные о тебе вести».
112. «Уходи, – отвечал он, – и повествуй о чем угодно,
Но не умалчивай, если отсюда выйдешь,
О том, у кого язык был столь проворен.
115. Он оплакивал здесь золото французов:
Я видел, сможешь ты сказать, Буозо да Дуэра
Там, где грешники не могут портиться.
118. Если б тебя спросили, кто еще с ними,
То вот сбоку – тот Беккериа,
Которому Флоренция перепилила горло.
121. Джиани дель Сольданиер, как кажется,
Там дальше, Ганелон и Тибальделло,
Что отворил Фаэнцу, когда все спали».
124. Мы удалились уже от него,
Когда я увидал двоих, леденеющих в отверстии,
Так что голова одного была покрышкою для другого.
127. И как пожирается хлеб при голоде,
Так же верхний водрузил нижнему зубы
Туда, где мозг соединяется с затылком.
130. Не иным образом грыз Тидей,
В бешенстве, виски Меналиппа,
Чем этот сделал с черепом и всем остальным.
133. «О ты, высказывающий столь скотским образом
Ненависть к тому, кого пожираешь,
Скажи мне о ее причине, – вымолвил я, – и условимся,
136. Что если ты за дело на него плачешься,
То узнав, кто вы и каков грех его,
Я отплачу тебе в том верхнем мире,
139. Если язык, которым говорю, не иссохнет».

1. Над ужасной пищей приподнял рот
Этот грешник, обтирая его волосами
Головы, которую разрушал сзади.
4. И начал: «Ты желаешь, чтоб возобновилась во мне
Безнадежная скорбь, давящая мое сердце
При одной мысли, прежде чем заговорю.
7. Но если словам моим надлежит стать семенем
Позора для изменника, которого я грызу,
То говорящего и вместе плачущего ты увидишь.
10. Не знаю, кто ты и каким ты способом
Спустился вниз; но флорентинцем
Кажешься, поистине, когда тебя слышу.
13. Ты должен знать, что я был графом Уголино,
А этот архиепископом Руджиери;
Теперь скажу тебе, почему я так с ним рядом.
16. Как, благодаря злым его советам,
Доверившись ему, я был захвачен
И затем погиб, рассказывать излишне.
19. Но о том, чего не можешь знать,
То есть, сколь была ужасна моя смерть –
Услышишь и узнаешь, что он сделал мне.
22. Маленькая дыра в той клетке,
Что благодаря мне получила имя голода
И где другим надлежит еще быть заключенными,
25. Показала мне в своем отверстии
Уже много лун, когда я увидел дурной сон,
Разодравший предо мной завесу будущего.
28. Вот этот представился мне вождем и предводителем,
Гнавшимся за волком и волчатами к горе,
Что заслоняет от пизанцев Лукку;
31. С тощими псами, усердными и отборными,
Гваланди и Сисмонди и Ланфранки
Выслал он вперед всей своры.
34. В недолгом беге, показалось мне, измучились –
Отец и его сыновья; и острые клыки,
Мерещилось мне, рассекли их бока.
37. Когда же я поднялся, пред рассветом,
То услыхал, что во сне плачут мои дети,
Находившиеся со мной, и просят хлеба.
40. Сколь ты жесток, если уж не скорбишь
При размышлении о том, что возвещалось моему сердцу!
И если ты не плачешь, то о чем же можешь плакать?
43. Они уже проснулись, и час близился,
Когда обыкновенно подавали пишу,
И все были в сомнении благодаря снам.
46. И я услышал, как внизу заперли вход
Ужасной башни; тогда я посмотрел
В лица сынам своим и не сказал ни слова.
49. Я не заплакал, так окаменел я весь,
Они же плакали, и Ансельмуччио мой
Сказал: „Ты смотришь так! Отец, что же с тобой?“
52. Но я не прослезился и не отвечал им
Во весь тот день и в следующую ночь,
Пока другое Солнце не взошло над миром.
55. Когда же слабый его луч проник
В горестную темницу и я увидел
В четырех лицах собственное отраженье,
58. Обе руки укусил я себе в горести.
И они, думая, что сделал это я от желания
Есть, все одновременно поднялись,
61. И воскликнули: „Отец, гораздо легче будет нам,
Если ты нас начнешь есть; ты нас облек
В эту жалкую плоть, ты и лиши ее“.
64. Я тогда стал покоен, чтобы не усиливать их скорби.
Тот день и следующий мы безмолвствовали.
О, твердь земная! Почему ты не разверзлась?
67. Когда мы до четвертого дня дожили,
Гаддо, распростершись, бросился к моим ногам,
Воскликнув: „Отец, почему же ты мне не поможешь?“
70. И тут же умер. И как ты меня видишь,
Видел я смерть троих, одного за другим,
На пятый день, и на шестой; тогда я принялся,
73. Уже слепой, сверху обшаривать их,
И звал два дня, хотя они были уж мертвы,
А затем сильнее горя оказался голод».
76. Произнося это, он скосил глаза
И снова взялся за жалкий череп зубами,
Которые на кости крепки, как у пса.
79. О Пиза, поношение людей
Той восхитительной страны, где звучит Si;
Если соседи ленятся наказывать тебя,
82. Тогда пусть двинутся Капрайа и Горгона,
И да запрудят устье Арно,
Чтоб затопить всех твоих жителей.
85. Ибо если о графе Уголино прошла слава,
Что он предал твои твердыни,
Ты не должна была обрекать на такой крест детей.
88. Невинны были, по своему юному возрасту,
О новые Фивы! – Угуччионе и Бригата,
И другие двое, упомянутые в песне выше.
91. Мы прошли далее, туда, где лед
Крепко связывает других людей,
С лицами не вниз, но откинутыми назад.
94. Сам плач не позволяет плакать там,
И горе, находя в глазах препятствие,
Обращается внутрь и увеличивает тоску,
97. Ибо первые же слезы образуют скопление,
И наподобие кристального забрала
Наполняют всю впадину под ресницами.
100. И хотя, уподобляясь в том мозоли,
От холода перестало лицо мое
Быть сколько-нибудь чувствительным,
103. Мне показалось, что я ощутил некий ветер.
Поэтому я спросил: «Учитель, кем же движется он?
Разве не угашены здесь внизу все пары?»
106. И он мне: «Скоро уже будешь там,
Где глаз даст тебе ответ на это,
Ибо увидишь причину, изливающую дыхание».
109. И один из скорбных ледяной коры
Вскричал нам: «О души, столь свирепые,
Что последняя глубина вам назначена,
112. Снимите с моего лица жесткие покровы,
Дабы горе, напитавшее мое сердце, я излил
Хотя немного, прежде чем застынут слезы».
115. Я же ему: «Если желаешь, чтобы я помог тебе,
Скажи мне, кто ты и если я тебя не облегчу,
Пусть в самую бездну льда направят меня».
118. Он мне ответил: «Я Фрате Альбериго,
Я из плодов злого огорода;
Здесь я получаю финик вместо фиги».
121. «О, – сказал я, – неужели ты уж умер?»
И он мне: «Как живет тело мое
В верхнем мире, ничего не знаю.
124. Такое преимущество у этой Толомеи,
Что нередко душа низвергается сюда,
Прежде чем толкнет ее Атропос.
127. И чтобы ты охотней соскоблил
Остекленевшие слезы с моего лица,
Знай, что лишь только предаст душа,
130. Как сделал это я, телом ее завладевает
Демон, который им и управляет,
Пока все время его не исполнится.
133. А душа обрушивается в такой колодезь,
И может быть, является еще вверху тело
Тени, что зимует там за мной.
136. Ты должен знать ее, если сошел сюда недавно.
Это сер Бранка д'Ориа, и уже много лет
Прошло со времени как он заключен тут».
139. «Думаю, – сказал я, – что меня обманываешь,
Ибо Бранка д'Ориа еще не умер,
И ест, и пьет, и спит, и одевается».
142. «В верхний ров, – сказал он, – Злых Когтей,
Туда, где кипит клейкая смола,
Еще Микеле Цанке не спускался,
145. Когда этот вместо себя оставил дьявола
В своем теле, и в одном своем родственнике,
Который вместе с ним свершил предательство.
148. Но протяни же, наконец, руку сюда;
Открой мои глаза». И я их не открыл ему,
И вежливостью была для него грубость.
151. О генуэзцы, люди отдаленные
От всякой доблести, исполненные пороками,
Почему не изгнаны вы из мира?
154. Ибо с наихудшим духом из Романьи
Нашел я одного из вас такого, что за дела свои
Купается уже душой в Копите,
157. А телом кажется еще наверху живым.