Мирза Ибрагимов - Слияние вод
- Да, не в тебя пошел, - посетовала мать, - в его годы ты был как огонь!
- Ничем не могу помочь, - поклонился Рустам. - У кого сынок удался в отца, а у кого - в мамочку...
- Неправда, - безжалостно вмешалась Першан. - Гараш весь в тебя, вылитый Рустамов. Такой же упрямый, взбалмошный, так же с женой не считается...
Отец потянулся, чтобы ухватить ее за косы, но Першам умчалась в свою комнату, прихлопнула дверь. Однако Рустам позвал к себе Гараша.
- Сынок, - сказал он, стараясь не смотреть на исхудавшего, мрачного парня, - бери-ка машину и слетай к Кара Керемоглу, попроси взаймы скаты для грузовика. Скажи: Рустам, мол, получит на базе и вернет.
Гараш молча повиновался, спустился с крыльца, снял с гвоздика ключ от сарая, но тут его догнала Сакина, велела переодеться:
- Срам какой, рубашка мятая, воротничок покоробился, как береста...
Пока сын надевал белую шелковую рубашку и новый костюм, она уговорила мужа отпустить и ее с Першан.
- Можете там и ночевать, - ответил Рустам. - Родной дом-то, как видно, не мил!
10
Привыкнув к семье Зейнаб Кулиевой, Майя взяла на себя некоторые домашние заботы, даже корову научилась доить... Ей нравилось слушать, как, ударяясь о стенки подойника, звенят струйки молока, вдыхать теплый, сладковатый запах хлева...
Зейнаб научила ее деревенской песне, которую хозяйки напевают при дойке.
- У этой рыжей нежное сердце, - объяснила она Майе, - Не порадуешь песенкой - ни капли молока не даст.
В этот вечер, выйдя с полным подойником из хлева, Майя столкнулась с Рагимом: он загонял кур.
- Сестричка, у меня правое веко запрыгало! - крикнул мальчик. - К радости!
Майя улыбнулась: в каждой деревне свои приметы. И сколько их! Удивительных, забавных, накопленных столетиями, то наивных, то мудрых...
- А чего ты ждешь? Пятерки небось?
Мальчик презрительно выпятил губы: пятерок и так хватает, а ждет он письма от сестры. С тех пор как Садаф уехала учиться в институт, Рагим заскучал.
- Я каждую ночь ее во сне вижу... - таинственно сообшил он.
- Счастливица!... - вздохнула Майя. - Какой у нее брат любящий... Да не тоскуй, не заметишь, как зима пролетит, а летом Садаф приедет на каникулы.
Взойдя на веранду, она увидела, как с шоссе свернула на деревенскую улицу легковая машина, и вдруг сердце Майи сжалось, а когда "победа" остановилась у ворот, на нее напал дикий страх. Если бы приехал один Гараш, - убежала бы через сад в ночное поле и блуждала бы там до рассвета... Но из машины вышли Сакина и Першан, постучались в калитку. Рагим побежал отворять, и Майя стояла, вцепившись в перила, будто боялась, что половицы уплывут из-под ног.
К счастью, Першан не дала ей времени раздумывать, бросилась на шею, расцеловала и стала расспрашивать, купила ли Майя обновы: будто могла теперь та думать об обновах...
Сакина была сдержанна, прежде всего пожелала благополучия хозяйке дома. Зейнаб почтительно пригласила желанных гостей к столу и крикнула Гарашу, который остался у машины:
- Заводи "победу" во двор, а сам поднимайся на веранду!
Вначале разговор не ладился: Зейнаб и Сакина вяло обменивались замечаниями об урожае, о трудоднях, а Майя и присевший на край тахты Гараш молчали, боялись встретиться глазами.
Наконец, собрав все силы, Гараш сдавленным голосом сказал:
- Майя, прошу тебя, выйдем в сад минут на пять...
"Да, нужно объясниться", - подумала Майя, а свекровь радостно подхватила:
- Идите, деточки, идите погуляйте!...
Майя не торопилась, и, заглянув в ее глаза, Гараш увидел, что они чужие, спокойные, словно жена подчинилась судьбе и не ждала от жизни перемен.
Со старой яблони почти облетели листья, и даже в полутьме были видны крупные красные яблоки. Около нее и остановились Майя и Гараш, не зная, с чего начать разговор, как вести себя. Сколько раз бессонными ночами Майя представляла себе эту минуту, ожидала, что Гараш приедет прямодушный, сильный, мужественный, каким она знала его прежде, но вот он рядом, близко, а Майя не верит ему, ей кажется, что этот вероломный человек явился, чтобы вновь издеваться над ней, И почему-то Гараш молчит, будто надеется, что Майя первая сделает шаг к примирению.
- Ну, говори, что тебе нужно, - холодно сказала она.
Гараш потянул к себе яблоневую ветку.
- Что я могу сказать? Виноват, во всем виноват...
Он надеялся, что после этого жена упадет в его объятия и, счастливые, они вернутся домой, но Майе показалось, что он и сейчас лукавит, притворяется.
- Не ты, а я виновата, - резко сказала она. - Да, да, молчи! Я была наивной и не знала, что любовью можно играть, что у мужчин в груди два сердца: одно для пылких уверений и клятв, другое - для вероломства.
Глаза ее горели, голос звучал сурово, но Гараш еще не терял надежды.
- Я ранил твое сердце, знаю, но и моя жизнь отравлена, я покоя себе не нахожу, прости...
Воспоминания о пережитом унижении, о днях безнадежного отчаяния с новой силой охватили Майю: примирение представилось немыслимым и унизительным.
- Уходи!... Обмануть можно только раз. Я не хочу тебя видеть!
Гараш вздрогнул, выпустил ветку из рук, и она заметалась, роняя яблоки в траву. Отцовская, рустамовская гордость заговорила в нем, он отстранился от Майи.
- Меня привела сюда любовь. Если ты ценишь ее дешевле яблока, пусть в траве валяется! Ни перед кем унижаться не стану, хотя сердце все отдано тебе. Не попрошайничать пришел, а мириться... Прощай!
Гараш выбежал из сада, и Майя услышала, как у ворот он сказал Рагиму:
- Сынок, я поехал за скатами: скажи матери и сестре, как услышат гудок, пусть выходят на улицу...
Нагретая за день трава еще не остыла, и Майя почувствовала ее тепло, упав в слезах на землю.
11
Когда мальчишки сказали тетушке Телли, что председатель вызывает ее в правление, старуха встревожилась: она всегда отважно ругалась с Рустамом, не щадя себя, до хрипоты, и все-таки испытывала перед ним трепет. Войдя в кабинет, она глазам своим не поверила: Рустам был присмиревший, потухший, словно подернувшийся золою степной костер...
- Где Керем? - без предисловий спросил он, - К обеду придет? Пришли его сюда.
- К добру ли, дядя? - Голос тетушки дрогнул.
- На прежнее место хотим поставить, доверить всю ферму.
- Ай, дядя, видишь, как вышло! - Зашумев юбками, тетушка опустилась на стул. - Сам же отрубил себе правую руку, а теперь замахнулся на левую?
- Сестрица, я и без того умер. - Рустам сжал ладонями лицо. - Не топчи труп!
Сердце у тетушки было жалостливое, любвеобильное, и она мгновенно простила Рустаму все зло, какое он причинил и ей и сыну.
- Эй, послушай, брось-ка эти разговоры! - с обычной грубоватостью крикнула она. - Детьми и внуками клянусь, соберу все село, со знаменем в райком двинемся, а тебя, старик, защитим. Волоса твоего не тронут.
Вон как все обернулось-то! Стариком уже называют, подумать только: тетушка Телли берет его под свое покровительство... Рустам отвернулся.
- Спасибо, сестрица... Ни к чему это. Пришли Керема.
Он уткнулся в бумаги, чтобы скрыть покрасневшие глаза.
Через полчаса, выйдя из правления, председатель приказал конюху оседлать серую кобылу. Лихо взлетев в седло, Рустам поскакал к Куре. Он собрался посмотреть озимый клин и проверить, как промыли солончаковый участок. Но главное было не в этом: просто он веселел в седле, и, когда резвый конь галопом нес его по опустевшей степи, студеный ветер как бы сдувал накипь горьких воспоминаний. "Ничего, ничего, - шептал Рустам, путь-то остался открытым, светлый путь... И Гараш и Першан не свернут с этого пути. Им будет легче, чем отцу". Показались изумрудные озимые, сулящие богатый урожай. Старик остался доволен: да, по правилам посеяли, по правилам и полили... Ширзада участок. А Ширзад из молодцов молодец - и умен и благороден. Как несправедлив был к нему Рустам, как не ценил юношу!...
Лошадь повернула к берегу. Кура, отражавшая пламень заката, катила багровые волны, у реки было еще прохладнее, свежее, и легче дышалось, и ровнее билось сердце старика.
Войдя в кустарник, кобыла вдруг навострила уши, прыгнула с тропы в сторону, ломая ветви. Рустам, привстав на стременах, увидел сидевших на бугре Салмана, Ярмамеда и Немого Гусейна. Бутылка коньяку торчала из травы, на рваной скатерке лежали куски мяса и хлеба, лица приятелей покраснели, они сидели, близко склонившись друг к другу.
- Эй, чего прячетесь? - зычно крикнул Рустам, с трудом удерживая пляшущую кобылу.
Приятели замерли от неожиданности; Немой Гусейн даже зажмурился, Ярмамед ничком распластался на земле, словно надеялся, что укроется от гневного взора Рустама; лишь Салман не потерялся, подбежал, взял коня за повод.
- Добрый вечер, дядюшка! Надеюсь, ты в добром здравии?
Плеть была сплетена из четырех ременных полос, и от первого же удара Салман скорчился, прикрыл лицо руками, жалобно завыл:
- Не убивай! Сойди с коня, объяснимся!
А взбешенный Рустам наносил удар за ударом, но подбежали Гусейн и Ярмамед, схватили за руки.
