Михаил Пришвин - Цвет и крест
Вот что приблизительно говорил мне о. Спиридон в своем деревянном домике за долгими вечерними беседами.
<Рецензия>: С. Дурылин. Церковь Невидимого града (Сказание о граде Китеже)
Книгоиздательство «Путь». М., 1913
Руководящая мысль автора этой небольшой, но содержательной книжечки состоит в том, что современное интеллигентное общество в своем служении церкви принимает ее видимую часть за целое. На это «сбиваются роковым образом все рассуждения Толстого, Мережковского и русской интеллигенции». Народная душа, наоборот, если видит несовершенство в земной церкви, находит себе утешение в церкви небесной, невидимой: так создалось сказание о граде невидимом Китеже. Мысль эта совсем не новая, но вышитая на узоре необыкновенно поэтического сказания о невидимом граде Китеже и притом очень заботливо, искренне и талантливо, увлекает. Жаль только, что автор мало анализирует факт, почему же Толстой и другие именно «роковым» образом смотрят на церковь видимую. И что без этих роковых писаний современного человека может дать факт народного устремления в церковь невидимую? Как странно, что никто из писавших о Светлом озере и граде Китеже не останавливается на моменте безысходной мрачности своих впечатлений. В самом деле, отбросим на мгновение поэтическую этнографию Китежа и перенесемся в другой край. Совершенно та же апокалипсическая легенда о низ-ходящем граде, совершенно та же религиозная психология людей, и вот мы что видим в одном уголке Кавказа: десятки лет священным долотом и священным топориком люди долбят каменную гору, веруя, что град, украшенный аметистами и топазами, низ-шел в эту гору. Не то ли и в Китеже:
– Старушка, ветхая, сморщенная, лезет ползком к коряге, подле овражка, и что-то тычет туда, за корягу, в валкий, провалистый мох, образующий что-то вроде отдушины.
– Бабушка, что ты?
– Пообносились угоднички-то. Ризы ветхие, холстинки им сунула. Не прогневались бы!
Тихо плескалась вода…
Отбросьте эстетику умиления автора – получится дыра Кавказа: представьте роковую душу интеллигента, потомка этой старушки, ищущего видимую церковь на земле, – и будет трагедия, и с нею смысл.
Отклики жизни (Желтый город)
Мы ехали посмотреть один, судя по объявлению, очень выгодно продающийся дом на окраине Петербурга, в этом многоверстном кольце деревянных строений, охватывающем каменный город. Казалось, что расчет наш был точный и разумный: вместо того, чтобы платить тысячу двести рублей ежегодно за квартиру в пять комнат в казенном доме, купить дом в деревянном и расходовать деньги для себя, а не для домовладельца; и потом какое же сравнение воздуха в части каменной и деревянной, а проезд каких-нибудь лишних двадцать минут – пустяки. Самое же главное – не выгода материальная, а простор душе. Приятель мой, чиновник Министерства народного просвещения, сохранил от своих предков стремление обзавестись собственным домиком и жить в нем независимо, как жил его дедушка, дьякон в Лебедяни, полвека тому назад. Портрет этого старика возле бревенчатого мещанского домика с палисадником висит у чиновника на видном месте. Не раз в мечтах о прошлом приятель мой снимал эту лебедянскую фотографию и, глядя на нее и представляя родной город, приходил в умиление: душу свою он сравнивал с душой Лебедяни, как у Роденбаха сравнивается это в «Мертвом Брюгге». С трудом выносил я эти признания: во-первых, душу героя сопоставлять с городом в России невозможно, просто нет этого у нас, а потом какая же в Лебедяни душа? Но приятель мой страдал разными болезнями, ему хотелось покоя физического, – я не спорил и с удовольствием поехал с ним покупать идиллический домик в деревянном Петербурге, будто бы похожем на Лебедянь.
Теперь в большой моде в Петербурге разглядывать различные архитектурные сооружения прошлого времени: раньше Петербург считался очень скучным и некрасивым городом, теперь его только что открыли. Я лично могу понимать красоту городских архитектурных сооружений только по книгам, когда они там отдельно от других строений и жизни улицы прекрасно воспроизведены на блестящей бумаге. А так все боишься, как бы не попасть под трамвай, и решительно ничего не видишь. В этом смысле благодаря многим вновь изданным книгам я вполне присоединяюсь ко всеобщему мнению, что Петербург вновь открыт. И в этот раз, проезжая Дворцовую набережную, мы с приятелем любовались дворцами, только чувствовали, как скучно в этих роскошных строениях, и с душевным трепетом ожидали простых деревянных Лебедянских домов. Скоро они и начались, желтые домики в охре. Погода была превосходная, мы сошли с извозчика и решили пройти две-три версты до желанного домика пешком. Несколько времени шлось очень хорошо, но потом желтое стало утомлять глаз.
Мне кажется, что архитекторы вообще совсем еще не научились ценить окраску домов: все у них лишь линии, но почему же не краски? Сколько раз я останавливался на красоте форм какого-нибудь дома только благодаря тому, что рядом был некрасивый, но подходящим образом окрашенный дом. Теперь же в деревянном городе вокруг нас была одна только охра, мы шли по какому-то кошмарному желтому городу. На улицах никого не было. Два хулигана, сипло бася, попросили у нас «ради Христа». Пристала чужая, очень ласковая собака. А главное, – что все было желтое в ярком солнечном свете.
Трудно передать, что мы увидели, когда пересекли всю толщу желтого города: там речка с черной водой и бабы белье полощут, фабричные трубы, болотные кочки и перелески, заборы, капустники. Это была помойная яма огромного города, и тут где-то мы разыскали наш дешевый домик. Он был, конечно, желтого цвета и довольно большой, со множеством отдельных квартирок. В переднюю часть коридора выходили двери квартир, в задней – одна к одной двери от необходимых мест с замочками; все невыразимо смердило и оканчивалось помойной ямой. Вся местность была здесь как помойная яма. Дым серой птицей с огромными крыльями висел над большим каменным городом. Там что-то варилось, сюда лилось… Мы бежали скорее-скорее по желтому городу туда, под темные крылья каменного…
Ежегодно пятьдесят тысяч нового населения, прибывающего в Петербург, вытесняют людей из желтого города, и они бегут, как мы, неминуемо к центру, под серые крылья. Вот почему такой ужасающий рост цен на жилища, такая переполненность города, такая строительная горячка, такая борьба, движение и мечта о дедушке-дьяконе в лебедянском деревянном домике с палисадником. Недавно я узнал, что есть на свете какие-то города-сады и что в Петербурге даже организовалось Общество городов-садов. Я подумал, что это какое-нибудь новое Общество петербургских мечтателей, и поехал смотреть чудаков. И мне пришлось встретиться с совершенно для меня новой породой мечты, которая меня сейчас очень увлекает: мечта людей не деревенских, как мой приятель, а выросших на камне, людей чисто городских, мечтающих о новом городе. Показывали диапозитивы этого нового города, устроенного где-то в Англии «по системе Гоуарда». Перед нами была типичная картина средневекового скученного города, но окруженного не желтым кольцом деревянных строений, как у нас, а полями и рощами. В новом городе скученность домиков куда больше, чем у нас в самом тесном дачном поселке: один дом тесно примыкает к другому, и по улице нет ни одного дерева. Сады скрываются за домами, приходятся как раз на месте наших помойных ям, и такой величины, чтобы один чиновник мог сам обработать лопатой, т. е. пять-десять квадратных сажень. Все подлинно сельское возмущается в душе, когда видишь эти диапозитивы с квадратиками в несколько сажень для каждого чиновника, но в том-то и дело, что это не сельская расплывчатая мечта о дьяконе, а строгая умственная мечта горожанина. Сколько думал тут человек над планировкой улиц, над этой паучиной сетью, окружающей центральный парк! Оказывается, все эти наши широкие петербургские улицы – совершенно непроизводительная трата пространства и труда на мощение. Нужен только один проездной путь, и вовсе не нужно остальных улиц мостить целиком. Мостовая только, чтобы двум разъехаться, остальная часть – под газоном. Тогда не нужно и разбирать мостовую для прокладки водопроводных труб и проводов: все это – под газоном. Есть и фабрики, и настоящие улицы, но все это на своем месте. Главное, что отличает мечту о новом городе от сельской мечты, это – не подчинение стихии, а господство над ней; сельская мечта оканчивается помойной ямой, городская – квадратиками линий по белой бумаге.
Мой взгляд, что совершенно бесплодной мечты не бывает: при известной ловкости ее всегда можно бывает превратить в денежное и даже весьма полезное дело. Так случилось и с мечтой о городе-садике. Пусть эти квадратики – недостигаемый идеал, но посмотрите, что навертелось вокруг этой затеи. Прежде всего, ясно стало, что жить в таком квадратике можно только с товарищами, которым можно доверяться и положиться на них. Значит, необходима кооперация; новый город строится на кооперативных началах. И если главный принцип нового города – кооперация, то почему бы с идеей нового города не обратиться в старый и строиться тут на кооперативных началах?
