Зинаида Гиппиус - Том 2. Сумерки духа
– Лебедева? – машинально проговорила Раиса.
– Неужели он вам ничего не сказал? Не верю, вы друзья! Ах, какой скрытник! Я понимаю, в таком случае, что вы должны сердиться на него, когда он не приходит по вашему зову. Да позвольте, не далее, как вчера…
– Довольно, – произнесла Раиса. – Не хочу знать ваших целей, но вижу ваше неискусное притворство. Боже мой! Как я могла слушать!
Она вышла, даже не убрав работу. Игнатий весело посмотрел ей вслед и подумал:
«Разгневаться изволили! Не поверили! Ну, авось немножко и поверили, а нам только немножко и нужно. Остальное сделается само собою…»
XIIЯн остановился в темной передней, у порога своей собственной комнаты, и не мог сделать ни шагу дальше. Он не стал бы подслушивать, если б сообразил, что подслушивает, но он был слишком поражен.
Он ходил к сестре. После больницы Ян обещал поехать к Белозерским обедать, там же должен был быть и Самохин. Но Ян чувствовал себя расстроенным, озябшим (стояли сильные морозы), и он решил перед Крестовским зайти домой обогреться. Теперь он стоял почти без мыслей и слушал. Говорившие в соседней комнате две женщины не подозревали его присутствия. Он узнал голос Оли, которая всегда смотрела за бабушкой, когда он уходил; собеседница ее была Раиса.
Дверь оказалась полуотворенной. Ян бессознательно, не веря ушам, подвинулся вправо – и тотчас же увидал их обеих, рядом, на широком, стареньком турецком диване. Оля была в своем розовом кашемировом платьице, вся беленькая, с растрепавшимися пепельными кудрями, серьезная, испуганная. Раиса держала ее за руки. Она не сняла черной, толстой жакетки, в которой ходила обыкновенно гулять; только перчатки сдернула и подняла вуаль. На бледных щеках едва заметно горели два розовых пятна.
– Какая ты милочка, – говорила Раиса. – Ты, верно, не знаешь, что ты такая хорошенькая. Ты прежде не была такая. Я бы тебя не узнала.
Раиса крепко несколько раз поцеловала Олю.
– Я так рада, что нашла тебя… Иван Иванович, Самохин – все знали тебя и ни разу, случайно, не назвали твоей фамилии… Но как только Самохин сказал «Лебедева», – я сейчас же поняла, что это ты. Мы с тобой, кажется, в одно время оставили гимназию… Меня увезли за границу, тебя взяли домой.
– Да, я помню… Только тогда ты была другая… Я тебя боялась… – прибавила Оля простодушно. – Знаешь, я тоже, когда мне этот Самохин говорил, я никак не могла предположить, что это ты…
– Самохин тебе говорил обо мне? – живо обернулась Раиса. – Что он говорил?
– Нет, нет – смущенно залепетала Оля. – Ничего… Я ошиблась… Я не знала, что это он про тебя.
– Глупенькая девочка! Разве я тебе не друг? Я даже знаю о тебе маленькую тайну, нечего скрывать! Кто вам нравится, сударыня? Признавайтесь!
Ольга испуганно отшатнулась, хотела встать, но Раиса держала ее крепко, обняв за плечи маленькими, сильными руками, и улыбалась, все ближе наклоняя лицо:
– Ну, право, какая ты дурочка… Чего ты испугалась? Уж если я говорю, что знаю? Иван Иванович славный, добрый, мой друг… Я так обрадовалась за него… Ведь ты его любишь? Скажи, не бойся.
– Люблю, – прошептала Оля с отчаянием. Цепкие руки Раисы охватывали, ласкали, не пускали ее, и она чувствовала себя пойманной. – Ради Бога, – прибавила она, – пойдем ко мне. Здесь я боюсь… Он может вернуться… Застать тебя…
– Нет, он не вернется. Я звала его к нам обедать. Так ты любишь? Крошка моя милая! Ну а он? Тоже любит тебя? Говори скорей!
Что-то повелительное сквозь ласку проскользнуло в голосе Раисы. Ольга поспешила ответить:
– Я не знаю…
– Как не знаешь? Разве ты сомневаешься в его словах?..
– Он мне ничего не говорил…
– Неправда! Видишь, ты не откровенна. Скажи скорее, что было между вами? Не бойся, я все устрою.
Ольга оживилась и с надеждой взглянула в лицо подруге. Запинаясь, недоумевая, сама рассказала она сцену в саду, стараясь точно и правдиво передать мельчайшие замечания Яна. Раиса жадно слушала, не двигаясь и не отрывая глаз от Олиного лица.
– Так это в августе было?
– Да… Еще ночи стояли теплые…
– И он говорил об отражении? Говорил, что облака – это не сами облака, а, может быть, только отражения каких-то других, нездешних облаков?
– Да, да… Вроде этого… Я не поняла и заплакала, и сказала ему, что люблю его.
– И он обнял тебя? Крепко? Вот так?
– Рая, Рая, мне больно! Зачем ты жмешь меня? Верно, от твоих колец мне так больно, они острые. Да, он обнял.
И она торопливо и смущенно передала подробности сцены.
– Ну, а после? В следующие дни?
– Ничего. Я боялась заговорить, и он ничего. Недавно, когда Самохин мне про тебя наговорил, я ему сказала: лучше бы вы к ней реже ездили. Я не знала, Раичка, что это ты. Он говорит: «Хорошо, только не огорчайтесь».
– Обещал к нам редко ездить?
– Да… Рая, почему ты смеешься? Ты сердишься? Ведь я ничего не знала… О, как ты опять больно жмешь меня!
– Глупенькая! Чего ты боишься? Теперь все будет хорошо. Ведь ты веришь мне?
Они так, обнявшись, и встали с дивана. Раиса была чуть-чуть выше ростом и худощавее.
Оля, розовая и беленькая, казалась ребенком около Раисы, с ее ласковым и злым выражением узкого, желтовато-бледного лица.
– Как тебя не любить? – продолжала Раиса. – Ты видишь себя часто в зеркале? Ты знаешь ли, какая ты хорошенькая? Он именно такую должен любить, беленькую, пухленькую. – И она опять засмеялась. – Знаешь, мне самой тебя зацеловать, защекотать хочется… Вон какая у тебя складочка под шейкой… Точно ниточкой перевязано… Дай я тебя поцелую в шейку… Ты не боишься, что я тебя укушу?
Ольга отбивалась и тоже смеялась, но как-то невесело. Ей хотелось, чтобы подруга поскорее ушла. Она добрая, хорошая, красавица, Оля ей благодарна от всей души… Но как-то хотелось, чтобы теперь она ушла.
– Мне пора, душенька, – проговорила Раиса, торопливо схватив перчатки.
– Пиши мне обо всем, да? А я заеду, когда можно. Но ты непременно пиши, и если даже он опять непонятно, про отражения, скажет… я все пойму. А кто это кашляет, бабушка его?
– Да. Хочешь посмотреть? Бедная старушка.
– Нет, не надо. Я боюсь старых. Особенно когда они такие… без сознания. А ты не боишься?
– Я привыкла.
Раиса опять крепко поцеловала Ольгу, они направились к двери. Ян машинально отодвинулся в темный угол, за вешалку. Он так был убит всем слышанным, что даже не мучился мыслью, что он это подслушал. Он и понял мало, и думать не мог, он только хотел, чтобы его не заметили теперь.
Через несколько минут Ян шел пешком по направлению к Крестовскому. Было очень холодно. Мороз жег уши и лицо. Но Ян не замечал. Он уже думал, хотя мысли его были несложны. На Ольге мысли не останавливались. Он думал только, что та, другая, непонятная девушка, чуждая и удивительная, которую он привык считать иным существом, почти не живым, как отражение в зеркале, она захотела знать, любит ли он Ольгу. Ей нужно было знать, он это чувствовал.
XIIIРаиса несколько раз была с Яном в больнице у его сестры. Мисс Вудли ждала в карете, внутренно удивляясь своеволию и храбрости Раисы, которая одна решается идти в столь неприличное для девушки место.
Вера в первый раз сдерживалась и поглядывала на незнакомую барышню искоса, но скоро освоилась и перестала ее замечать. Раиса молчала и слушала. А кругом шумела, пела, стонала и толкалась тесная толпа женщин в серых капотах.
В одно из воскресений Раиса заехала за Яном.
– Вы меня только довезите, – проговорил Ян, усаживаясь в карету против Раисы и мисс Вудли. – Сестре хуже. Мне и самому тяжело.
– Нет, я пойду с вами, – угрюмо сказала Раиса. – Тяжело… Какой вздор! Я хочу к ней.
– Раиса Михайловна, – робко вымолвил Ян. – Скажите мне, я никак не могу понять: зачем вам Вера? Зачем вы к ней ездите?
Тень пробежала по лицу Раисы. Она хотела что-то сказать, но сдержалась. И через минуту проговорила просто:
– Я там учусь.
Ян не посмел спросить объяснения.
Они подъехали к запертым воротам больницы.
В приемной, среди однообразного гула голосов, среди удушливого, теплого, кислого запаха, Яну и Раисе пришлось ждать долго. Ян опять обратился к сиделке с лицом деревянным и ожесточенным, прося вызвать Веру Зыбину.
– Вера Зыбина? Да она никак на буйном. А может, и вышла. Чего-то она больная: дохнет все.
Ян хотел попросить узнать точнее, но в эту минуту вошла Вера.
Она не казалась больной и слабой. Напротив, походка у нее была твердая, решительная, движения живые. Худеть и темнеть она все равно больше не могла. Но Ян сейчас же заметил, что она возбуждена свыше меры. Голову она держала высоко, надменно, лицо было серьезно и так необычно, что Раиса невольно подвинулась к Яну и сказала ему тихо:
– Что у нее в глазах? Это не безумие… Я не могу понять, но чувствую.