Николай Переяслов - За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы)
Кроме того, по мнению Б. Рыбакова, заяц расценивался славянами и литовцами ещё и как представитель «кощьного мира», что объясняет нам его роль в сказках: заяц — охранитель КОЩЕЯ (что пригодится, когда Игорь «выседе из седла злата, а въ седло КОЩИЕВО...»).
Ну и в довершение нельзя не вспомнить о таком мифологическом персонаже как Дид, которому, согласно древнеславянской мифологии, молились о благополучном СУПРУЖЕСТВЕ и деторождении и который являлся в то же время и хранителем рода, блюстителем главных родовых принципов морали (для Ольговичей такими принципами явлалась дружба с половцами).
Таким образом, мы и в этом случае имеем дублирование системы Див Тенгри, где «благожелательное божество Руси» накладывается на охранителя кощея (а «кощей» — это ведь ещё и КОЧЕВНИК), являя собой понятный обеим сторонам охранно-предупредительный образ, служащий Игорю своеобразным пропуском для беспрепятственного прохождения через Степь к месту свадьбы. (К похожему выводу приходил и Г. Карпунин, писавший в своей книге «По мыслену древу», что «Дива можно истолковать и как русский воинский знак: древо — древко стяга, Див — навершие в виде какого-либо изображения или полотнища». О том же говорит и параллель из «Задонщины»: «Уже бо ввержен СКИПЕТР на землю...»)
Конечно же, двигаться ночами, как это предполагают в своих рассчетах сторонники воинского прочтения поэмы, русичи не могли: помимо того, что они вели с собой обоз и гнали табуны животных («галици стады»), они еще, во избежание случайных столкновений с некоалиционными Кончаку половцами, должны были обеспечить видимость своего охранного знака. Помните, мы задержали наше внимание на компоненте Divo, совпадающем с «индоевропейским названием обожествляемого ДНЕВНОГО света»?.. Это — тоже подтверждает то, что Игорь не мог передвигаться по Степи ни в какое другое время суток, кроме дня, и шел он, не прячась от взоров, а наоборот — стараясь, чтобы его не просто обнаружили, но и хорошо разглядели высоко несомое на шесте изображение Дива. Дива, объяснявшего степнякам, куда, к кому и зачем ведет своих спутников Игорь.
Именно так ими этот знак и был понят: едва над обозом стал различим опознавательный контур Дива, как половецкие дозорные «неготовами дорогами побегоша къ Дону великому», — причем, сказать, что они тоже это сделали незаметно, как того требовала бы стратегическая ситуация, имей Игорь и вправду агрессивные цели, нельзя, ибо поэма прямо сообщает, что при этом у них «крычатъ телегы полунощы, рци, лебеди роспущени...»
Что касается «неготовых» дорог, то особенных трудностей для понимания этого термина нет — это степная целина, «дорога, которая не проложена заранее», хотя нам это место может быть интересно также сопоставлением круга сходных терминов, включающих соотношения латинского pons — мост и армянского hun — брод, которое, по наблюдениям Потебни, может вывести нас на русское МОСТЫ — СЕНИ, играющее большую роль — опять-таки! — в свадебных текстах.
«Кричащие» телеги — это, как очень верно подметил Г. Сумаруков, не столько поэтический образ, сколько реалистическое описание половецкой степной эстафеты, передающей весть о появлении Игоря от кордона к кордону, от кибитки к кибитке. Это не тележные оси скрипят в ночи подобно лебединому крику (хотя сам по себе этот образ и достаточно красив), это — кричат сами погонщики, глашатаи, завидевшие в Степи русский обоз и поспешившие доложить Кончаку, куда нужно идти, чтобы приготовить свадебные вежи: «Скажите лебедям распущенным, что Игорь к Дону своих родичей ведет!...»
(Вот что пишет по этому поводу Л. Наровчатская: «Рци — древний «телеграф»: ручей звуковых сигналов, световых (костры-маяки) древних, который варьируется у народов: свист, крик «на всю Ивановскую», костры, барабанный звук и тому подобное... Скорость «звуковой депеши» у галлов и римлян от поста к посту равнялась 100 км/час.)
Лебеди — тотемный знак рода Кончака, чье племя после неудачного приближения к русским границам в марте 1185 года откочевало куда-то в глубь Степи, то есть — было РАСПУЩЕНО на весенние пастбища ввиду того, что встрече Кончака с Игорем на берегах Сулы помешало вышедшее из Киева войско Святослава.
«Рци лебеди распущени,» — вполне допустимая для XII века форма написания фразы «скажи лебедям распущенным», что подтверждается массой примеров употребления именительного падежа множественного числа взамен всех прочих:
«...начати старыми словесы трудныхъ повестей...»
«...а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони...»
«...летая умомъ подъ облакы...»
«...не буря соколы занесе чрезъ поля широкая...»
«...великая поля чрьлеными щиты прегородиша...»
«...подъ шеломы възлелеяни...» — и так далее.
Таким образом, из данного эпизода текста следует, что степная эстафета просто сообщала Кончаку о продвижении русского обоза по Степи, которая — и этого все-таки забывать нельзя, — являлась для русичей в XII веке территорией чужой и небезопасной.
Родственные или дружественные Кончаку племена, хоронясь по лесам и оврагам, незримой тенью сопровождали перемещение Игоревых дружин вглубь Степи, пытаясь предохранить их от различных непредвиденных случайностей. В свете показанного Г. Сумаруковым соответствия зверей и птиц «Слова» половецким родовым тотемам можно вполне уверенно предположить, что нападение на русичей ДОРОГОЙ было абсолютно исключено, ибо сразу же по пересечении Игорем границы Поля его приняла под свою «опеку» одна из кочевавших в то время поблизости половецких орд. Несчастье могло произойти только тогда, когда они довели русичей до условного места и убрали «конвой» — то есть уверились в его полной безопасности. Произошло это уже за Сюурлием, после того, как русские встретились с высланным им навстречу свадебным обозом Кончака. Летописный рассказ об этом событии удивительно напоминает собой ритуал прибытия свадебного поезда с традиционным «непусканием» жениха и устраиванием «заломов», когда «при приближении свадебного поезда стреляли из ружей, чтобы отпугнуть нечистую силу».
Вот как об этом сообщает Летопись:
«...И когда приблизились к реке Сюурлию, то выехали из половецких полков стрелки и, пустив ПО СТРЕЛЕ в сторону русских, ускакали. Еще не успели русские переправиться через реку Сюурлий, как обратились в бегство и те половецкие полки, которые стояли поодаль за рекой...»
Передавая свою версию рассказа об этом событии, Радзивилловская летопись прямо говорит: «И стояша на вежахъ три дни, ВЕСЕЛЯЩЕСЯ».
Не менее сомнительно с точки зрения «героичности» выглядит эта сцена и в самом «Слове»:
Съ зарания въ пятокъ
потопташа поганыя плъкы половецкыя,
и рассушясь стрелами по полю,
помчаша красныя девкы половецкыя,
а съ ними злато, и паволокы,
и драгыя оксамиты...
Картинка с визжащими девками, согласитесь, напоминает не столько битву, сколько некий обряд «умыкания» («помчаша»?), упоминаемый в традициях именно северян Повестью временных лет: «Браци не бываху в нихъ, но игрища межю селы, схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бесовськая песни, и ту умыкаху жены себе...»
Не лишне также отметить и то, что вышеуказанное событие произошло не когда-нибудь, а именно «въ пятокъ» — то есть в пятницу, в день, который был посвящен богине Фрейе-Макоши и был связан с весенними праздниками Лады и Лели, почитавшихся у славян как «покровительницы ЛЮБВИ и БРАКОВ».
«Девицы, — пишет А. Афанасьев, — желающие выйти замуж, обращаются с мольбою к Пятнице: Матушка Пятница-Параскева! покрой меня (или: пошли жениха) поскорее».
Но куда уж скорее, чем в обряде УМЫКАНИЯ?
...И рассушясь стрелами по полю,
помчаша красныя девкы половецкыя:
«А съними злато, и паволокы,
и драгыя оксамиты!...»
Как видим, метод «разделенного языка», дающий возможность словосочетание «а съ ними» прочесть как «а съними», снимает с данной сценки последнюю неопределенность, превращая строку из простой констатации награбленного в по-мужски понятное повеление: «А сними-ка золото и паволоки, и все, что на тебе понавешано...»
И далее Автор «Слова» сообщает:
Орьтъмами, и япончицами, и кожухы
начашя мосты мостити по болотомъ
и грязивымъ местомъ...
Думается, что в свете всего выше сказанного вряд ли стоит трактовать данные строки как описание погони русичей за половцами, во время которой им якобы приходилось бросать эти предметы под копыта лошадей для того, чтобы преодолеть заболоченные участки. Более нелепой картины, чем конница, во время ПРЕСЛЕДОВАНИЯ ВРАГА бросающая себе под ноги кожухи и тюки шелка, трудно и вообразить! Если здесь только что проскакали убегающие половцы, то почему не могут пройти кони русичей? А если болото на их пути и впрямь такое, что не выдерживает всадника с лошадью, то неужели же можно всерьез поверить, что его проходимость улучшится от брошенных на его поверхность кожухов?..
