Алексей Ремизов - Том 2. Докука и балагурье
И как стал Миша в доме свой человек, тут его за книгу дьяконица и засадила. Напечет блинов, между листами переложит, даст Мише книгу, а он блины ищет, листы перебирает, мормкочет.
— Ну, как настоящий профессор, — потеха!
И за какую неделю медведь с книгою, как в лесу с медом, управлялся.
— Вот тебе, дьякон, и вся хитрость.
Дамаск Александре Петровне в ноги: еще бы, теперь-то уж помилуют, станет он по-прежнему под большие праздники паремии читать, заберет верха — на всю церковь.
3В субботу Дамаск служил всенощную. Словно после долгой болезни или после поста на страстях так истово служил дьякон и молебно: сердце его было полно радостных ожиданий. И уж как ночь провел, один Бог знает, едва утра дождался, и как служил обедню, ничего не помнит.
По обедне пошел Дамаск к старосте, медведя повел.
— Медведь читает, как профессор!
Усмехнулся староста — чудное дело! — положил перед зверем книгу.
А Миша у дьяконицы-то привык к блинам, и сейчас же за книгу, да лапой и ну перелистывать, блинов искать.
— Мор, мор, мор, — мормкочет.
Ай, да дьякон, ну, и медведь!
— Сущий профессор! — гоготал Чижов, отгоготаться не может.
А медведь, знай, ищет, листы перебирает, на своем языке мормкочет.
И не только снял староста вину с Дамаска: читай паремии, хоть всякую субботу, и сколько влезет! — а и наградил за потеху.
Да и гости, кто случился у старосты после обедни за чаем из прихожан знатных, дьякона так не пустили.
И пошел Дамаск домой к дьяконице: рожа во — сияет!
Скажет дьякон спасибо Александре Петровне: с такой ничего не страшно, с такой не погибнешь на сем белом и горьком свете.
Лукавая*
По закону жить Вере весь век свой с Ильей.
И жила Вера с мужем сколько лет в любви и мире.
Да сердцу-то закон не писан: полюбился ей Никита. Думала она, думала, — жизнь-то, ведь, одна! — тайком и сдружилась с Никитой. И все шито-крыто. Уж дите растет, а Илья ничего не подозревает.
Жили они втроем, как в законе.
Да не знаешь, где тебя настигнет.
Поехал Илья в командировку. Что-то не вышло в делах и нежданно вернулся, и вошел в комнату неожиданно — думал-то жену удивить, а больше сам удивился: сидел с женой приятель Никита, и показалось Илье, уж очень по-домашнему что-то.
Или это ему показалось?
Нет, нет, что-то было. И боится Илья признаться, и не может не думать: да неужто ж правда, жена изменяет?
И совсем не узнать Илью, стал раздражительный, ко всему придирается.
Да и Вера ходит хмурая, — захмуришься!
Пропала жизнь.
И пропала б, да Вера-то не такая.
— Хочу, — говорит, — поговеть.
— Ну что ж.
Илье-то будто и полегчало.
Рассудительный был Илья, понимал: мало ли какой грех наскоком бывает, а покается и опять по-старому жизнь пойдет.
На исповеди Вера во всем призналась. Выслушал ее о. Спиридон, хороший батюшка, правильный.
— Вот что, — говорит, — Вера Васильевна, лучше всякого поста и покаяния, откроися-ка ты мужу по всей по правде.
Хорошо сказать: «откройся» — только такое дело надо делать очень умеючи, а то не вышло бы такого и на свою да и на чужую голову.
Вера не такая, стой! — придумала.
Да надолго дела не откладывая, после обедни ж зашла в табачную лавку и сторговала себе страшенную маску с сивой бородой, длиннющей, — вот она какая!
Вернулся со службы Илья, поздравляет.
— Не знаю, — говорит Вера, — что с Колькой сделать: плачет и плачет. Надо б его попугать!
— А как же это сделать?
— А надень ты маску, Колька увидит тебя такого, забоится и перестанет плакать.
И подала мужу страшенную маску с бородою, сама в детскую. Раздразнила мальчонку, ну, тот и заревел.
Илья надел маску да тихонько к детской.
А Вера Кольку на руки да навстречу.
— Иди прочь, дед, не дам тебе, не дам! Не твое, дед, дите, другого отца!
Мальчонка с перепугу и утихнул.
И Вера повеселела: открылась!
А Илья на радостях забыл всякое сердце.
И пошла жизнь у них по-прежнему, как ничего и не бывало.
Клещавая*
Помирая, наказывал Кузьма Орине:
— Попомни ж, Орина, как помру, продай ты быка, и сколько возьмешь, пожертвуй в церковь по душу.
— Что ты, Кузьма, быка! Я и еще чего из домашнего продам, будет по тебе помин.
Помер Кузьма, похоронили.
Поплакала Орина, потужила, да в первый же базарный день и повела быка на торг, да еще и Василия кота прихватила.
Ну, и идет Орина, а навстречу мясник.
— Что, бабка, за быка просишь?
— Да мне много не надо: две семитки.
Посмотрел мясник.
— Полно смеяться, говори толком.
— Истинная правда, две семитки. Только быка без кота не продаю.
— А много ль за кота? — усмехнулся мясник: бабка-то, видно, того.
— Сорок рублей.
Мясник прикинул: дорогонько за кота, да ради быка купить стоит.
— Ну, по рукам! — и отдал Орине сорок рублей, да еще и две семитки.
Идет Орина домой — довольна: кот Василий назад придет и деньги за кота при ней останутся — сорок рублей, а по душе дар — цена быка, хозяйству не велика убыль.
Зашла Орина в церковь, положила две семитки.
Благодарила Орина Бога:
— Душенька упокоится, волю исполнила.
Костяной дворец*
У царя Кирбита построен был дворец дубовый, по всей земле чище его дворца не было. Со всех концов наезжали к Кирбиту гости, на дубовый его дворец любоваться.
А хозяйка его взята была дальняя, баба фуфырная.
— Ах, — говорит, — царь Кирбит, хорош твой дворец, а ведь изгниет же!
— Как так?
— А ты бы, Кирбит, такой дворец построил, чтобы не изгнил.
— А из чего ж его строить?
— Да у тебя лесов, полей, лугов не обозришь, сколько птиц живет там, разные жертвы едят: мясо обирают, а кости не трогают. Собери эти кости, построй ты себе костяной дворец.
Понравилось царю: костяной дворец!
— А как эти кости-то собрать?
— А которая птица какую жертву ела, она кости оставила знает где, она и принесет. А потом муравьев напусти, муравьи дочиста выглодут, и кость готова.
— А какую же птицу послать, чтобы птиц оповестила.
— Синицу! Лучше синички нет никого.
2Царь Кирбит жену послушал. А и в самом деле, лесов, полей и лугов у него вдоволь, птицы живут, жертвы едят, костей сколько хочешь — сколько даром добра пропадает! — наберет он этих костей, дворец построит костяной.
И посылает царь синицу оповестить птиц.
Полетела синица, облетела всех птиц:
— Где какое мясо потребляете, кость не бросайте, а несите к царю Кирбиту: перед дворцом свалка.
Поднялись птицы лесные, полевые и луговые, несут кости к Кирбиту.
И нанесли птицы из лесов, из полей и лугов разные кости, косточки, костки, — целую гору костяную перед дворцом наклали.
3Призывает Кирбит синицу:
— Все ли птицы за работой?
— Все, — говорит синица, — одного сыча нету.
— Почему сыча нету?
— А я и не знаю.
— Так ступай, повести сыча: если не желает на моей земле жить, пускай вон убирается.
Повестила сыча синица.
Сыч к Кирбиту.
— Почему, Сычев, костьё не носишь?
— Извини, царь Кирбит, я законы просматривал.
— Какие еще там законы?
— «А кто бабу слушает…»
— Стой! — перебил Кирбит, — я костяной дворец хочу строить.
— Есть такие, по дворам ходят, кости для сахару собирают, костянки.
Царю и неловко.
И приказал царь птицам разнести кости за дворец в ров, а ров велел засыпать, чтобы и следа не осталось, — неловко!
Тушица*
Печник Василий много на своем роду где бывал, по путям-путинам не мало хаживал, Бог хранил, на одной путине осекся, до сей поры память.
Зашел Василий в одну деревню в сумерки, о ночлеге подумывал, да куда ни попросится — нигде не пускают.
А скоро и ночь, и совсем отчаял духом.
«Дай, — думает, — хоть в баню заберусь, там до утра кое-как прокоротаю».
Стояла на краю деревни баня, Василий туда тихонько, дверь отворил, — баня топлена! — да на полочек и запрятался. Хорошо — полеживай!
Одна беда: есть больно хочется.
Лежит Василий, — сосёт: есть больно хочется! — и вдруг слышит, вошел кто-то.
— Семён! Семён!
— Чего? — откликнулся Василий.
— На тебе бутылку вина и пирог с рыбой. Я через час приду.
Поставила на лавку, а сама за дверь.
Слез Василий с полка, выпил, закусил. Бутылку под лавку, а сам вон из бани.
«Придет настоящий, даст взбучку!»
А куда скрыться? Неподалеку овин. Василий в овин. В овине ничего нет. На цепях сани подняты. Василий взобрался в сани и залег. И только что разместился поудобнее, идут.
![Барбара Картленд - Милая чаровница [Милая колдунья]](/uploads/posts/books/6706/6706.jpg)
