Алексей Ремизов - Том 2. Докука и балагурье
А куда скрыться? Неподалеку овин. Василий в овин. В овине ничего нет. На цепях сани подняты. Василий взобрался в сани и залег. И только что разместился поудобнее, идут.
— Что ты, — говорит, — Дуняшка, так долго?
— Как! Я вам бутылку водки подала и пирог с рыбой.
— Никакой бутылки не видал.
Ну, посердился, посердился, помирились. Разговор про другое, потом совсем замолчали.
А Василию любопытно, приподнялся и давай через головку саней тянуться. А оглобель-то нету, сани как пырнут, он головой на гумно.
Те, как зайцы, и! — разбежались. А у Василия искры из глаз.
Нечего делать, вставай и иди, — и здесь ему не место.
Побрел Василий на деревню. Что будет, что будет. В избенке огонек. Заглянул в окно: старуха собирается куда-то.
— Нельзя ли погреться?
— Ой, батюшка, я в бабки снаряжаюсь. Иди, иди. Сейчас дочка с беседы придет.
Старуха впустила Василия, а сама из избы.
Влез Василий на печку — тепло — разлегся. Скоро и дочка старухина пришла, а с ней ее две товарки.
Разгорелись девки на беседе.
— Ой, — говорят, — сестрица, давай в тушицы поиграем!
Согласились, хохочут: все им смех.
Вышла дочка старухина, подвесили ее девки за ноги к воронцу печи-то; закрутят, она завьется, а ее похлопывают.
— Твоя тушица, моя душица!
Хлопают, хохочут, — весело!
— Твоя тушица, моя душица!
Василий лежал, лежал, любопытство-то разбирает, что за тушица, и потянулся с печи — кирпич полетел, а он с печи да головой об пол.
Поднялся и не помнит, как из избы вылетел, только дома уж опомнился — вот она какая тушица!
Кукушка*
Всех пригожей была девочка Машутка, двенадцать лет ей минуло.
Ходила Машутка на пруд купаться. Плескались и играли на воде подружки. Вот вышли, оделись, а Машутка последняя — и платья ее нету.
— Ну, идите домой, где-нибудь да розыщу.
Села Машутка на бережку, раздумывает: или куда в кусты занесло ее платье?
Выходит Змей из воды.
— Вот ваше платье, идите за меня замуж!
— Как я пойду? Нельзя.
— А ты только слово дай.
— Ну, пойду.
Машутка сказала «пойду», Змей ей платье и отдал.
Оделась она проворно и бегом, догнала подружек, но ничего о Змее, и дома никому ни слова.
Прошло четыре года, выросла Машутка невестой. Просватали ее за одного человека, и назначен был день играть свадьбу.
Слышит Змей — выдают Машутку, ночью вышел из пруда и украл ее.
Приезжает жених, а Машутки нет — пропала.
Потужили, погоревали, да никто пособить не может: судьба уж такая.
2Живет Машутка в пруду у Змея, не Машутка, Марья Змеевна. Ладно живет со Змеем, за три года прижила себе сына и дочку. Хорошо ей в пруду, не на что жаловаться, всего вдоволь, всем довольна, только хочется, хоть разок, дома побывать.
И просится Марья у Змея в гости к отцу, к матери, посмотреть на них, старикам внучат показать.
Змей отпустил.
Забрала Марья ребятишек, да из пруда по дорожке и прямо к дому — так близко, рукой подать.
Увидала старуха, обрадовалась.
— Где, дочка, поживаешь?
Марья ей все и рассказала о пруде, о Змее и как живет она ладно, ни в чем горя не видит, и одно скучно — по родному дому.
Пришел с поля старик, занялся внучатами. Угостили дочку.
Стала мать пытать у ней о Змее.
— Когда приходишь, разговариваешь с ним?
— Как же! Вот вернусь и скажу: «Змей, Змей, отвори мне двери!» Вода раздвоится, окажется коридор, лестница крутая…
Полегли спать.
А старуха не спит, думает все, жалко ей дочери.
До свету взяла она саблю старикову — воевал когда-то старик — да с саблей на пруд, да голосом дочерьным, по-марьиному, и кличет над водой:
— Змей, Змей, отвори мне двери!
Услышал Змей — Марьин голос! — пошел, отворил двери.
А старуха саблей на него, — все головы и снесла прочь.
И замутился пруд кровью.
3Бежит старуха с пруда — чуть заря играет — машет саблей.
Проснулась Марья: что такое?
— Ну, молись, — шепчет старуха: — освободила тебя от напасти! Никогда туда не вернешься.
Догадалась Марья — Змей не жив! — ничего не сказала, взяла детей и вышла из дому, а идти уж некуда — не вернуться в пруд.
Обняла она сына:
— Ой, сынок, навек я несчастна! Ты ударься о землю, сделайся раком, до века ползай.
И ударила мальчика о землю и пополз он к пруду.
Обняла она дочь:
— Ой, дочка, навек я несчастна! Ты ударься о землю, сделайся пташкой, летай до веку.
И ударила девочку о землю и полетела она синичкой к пруду.
— А я, ой, навек я несчастна, полечу я кукушкой, буду век куковать.
И ударилась Марья о землю — и слышно, там за прудом по заре закуковала.
Вот почему кукушка так горько кукует.
Сибирский пряник
Большим и для малых ребят сказки*
Посвящаю С.П. Ремизовой-Довгелло
Про крота и птичку*
Положили уговор крот и птичка: крот обещался пустить зимою птичку в свою нору и поделиться от своих запасов, птичка обещалась, когда по весне вода зальет кротову нору, пустить к себе крота в гнездо на корм и отдых.
Пичужка сдержала слово. И крот из всей ее добычи выбирал только то, что по душе ему было. Так дружно провели они весну и лето.
Осенью, еще до снега, крот, по уговору, пустил птичку в свою нору, но кормил ее отбросом, больше корешками, и изголодавшейся птичке грозило помереть бедной смертью.
В отчаянии, не видя выхода, воскликнула несчастная птичка:
— Как это так! Я тебе отдавала одно только лакомое, а ты — что негоже. На будущий год — врозь!
— Тварь неблагодарная! Ты расточала всю зиму мои запасы и ты еще смеешь!
И крот когтями ударил по темени птичку.
С той поры и летает над землею птичка — кровавый королек, а крот каждую весну, как только вода зальет его нору, выходит на холмик и сидит под ивой, дрожа.
Стожары*
Говорит однажды богатый Кудунгса, по прозвищу Огненный рот, старому своему шаману Чакхчыгыстаасу, что значит Трескучий камень.
— Эй, ты, старый хрыч, откуда берется зимняя стужа?
— А! — отвечает шаман, — это дыхание той вон звезды, что огнем бороздит небеса.
— Эй, ты, ну, конечно, надо разрубить ее нить.
— А! — отвечает шаман, — конечно, я постараюсь, только надо мне два хороших топора.
И по слову Кудунгса дали шаману два крепких роговых топора.
* * *Пятого дня новой половины месяца Сосны, по-нашему на Ивана Купалу, шаман камлает.
Он велел закрыть окна и двери, строго-настрого запретил, — даже носа не смей высовывать наружу! Двум крепким детинам приказал попеременно разжигать огонь. А сам надел волчью доху, шапку с рогом, туго завязал себе рот.
И семь дней и семь ночей без устали камлает шаман.
Нечем дышать от жары, а нет места на нем — весь покрыт инеем, и сосульки текут, леденея. На руках его рукавицы из передних лапок волка, а палец мерзнет, как сук. Топоры же его, роговые, от лезвия и до проуха, затупляясь, стираются.
И каждый раз, как ударит шаман топором, огонь звезды с шумом и брязгом рассыплется.
Семь дней и семь ночей рубил шаман и расколол большую звезду на семь звезд.
* * *Стуча громко в бубен, шумно нисходит шаман на землю.
И ропщет, указывая на хлевное окно:
— Негодная баба высунула харю, и потому не осилил звезду. Однако ж месяца на два я убавил морозу.
С той поры студеные стожары из звезды, подобной луне полнолунной, на семь звезд раскололись, как огни из большого огнива.
Серкен-Сехен*
Вещун земли и мира,
добрый советчик богатырей,
сын старой царицы Тынгырыын,
а по отцу из рода Одун, — Ревущий.
Штаны на нем — брюшко синей белки,
шуба — беличья спинка,
пояс — бельи обрезки,
шапка — белий затылок,
навески — бельи ушки,
шейный кушак — бельи хвосты,
сапоги — бельи задние лапки,
рукавицы — передние беличьи лапки,
посох — костяная трава.
А дом его — на росстани дорог — пень дуплистый.
А жена его старуха — от уха до брыл семь заплатков.
Сам с ноготок,
борода по пупок.
голени — деньги,
руки-ноги — усики.
А звать-позывать вещуна:
Дедко
Серкен-Сехен!
Судьба*
![Барбара Картленд - Милая чаровница [Милая колдунья]](/uploads/posts/books/6706/6706.jpg)
