Виктор Лихачев - Кто услышит коноплянку
...Сначала Киреева будто обожгло. Вода ли была холодной или кожу так нагрело солнце, но вначале Михаилу показалось, что у него на какое-то мгновение остановилось сердце. А потом забилось - быстро-быстро. И - радостно. Вдруг задышалось - легко-легко. Счастливый путник лег на спину, раскинув руки и ноги, и поплыл, отдав себя на волю реке. Солнечные блики играли на его коже, он ловил, а потом опять отпускал "на волю" бурые, желтые и зеленые листья-лодочки. Неожиданно течение вынесло Киреева на очень мелкое место. Листья понеслись дальше, а Михаил, встав на ноги, пошел обратно. Затем повторил все снова. И вновь - обжигающая ласка речных струй, игра солнечных зайчиков на коже, плывущие листья... Вдруг прямо перед Киреевым вынырнула водяная крыса. Мордочка у зверька, оторопевшего от неожиданной встречи, была презабавнейшая. Михаил перевернулся на живот и, протянув к крысе руку, весело закричал: "Привет, микротус террестрис! Как жизнь?" Но микротус террестрис, она же крыса водяная, видимо, не совсем правильно поняв плавающего человека, предпочла исчезнуть под огромной корягой. Киреев потерял счет времени. Он вновь и вновь бросался в прозрачные струи Осереди и сливался с рекой, небом, солнцем, ивами, даже с этим забавным зверьком, сидевшим сейчас в своей норке под корягой. Время от времени Михаил что-то кричал, пел, декламировал. Удивительно, но пока Киреев купался в Осереди, он не увидел ни одного человека. Где-то далеко, будто в другом измерении, шумели моторы проезжающих машин, лаяли собаки, но до сознания Михаила эти звуки не доходили. Только река, небо, деревья и солнце. И еще - необыкновенная, какая-то изначальная, древняя, как Шипов лес, а может, еще старше, тишина. Не та тишина, наступающая, когда умолкают звуки и голоса, а другая, для которой совсем не важны ни голоса, ни звуки. Киреев услышал ее и... На мостик выходил из Осереди совсем другой человек. Не вытираясь, Киреев быстро оделся и покинул берег реки, которую он уносил в своем сердце. Перейдя мост, Михаил последний раз обернулся назад и скрылся в древнем лесу.
До наступления осени оставалось три дня. * * *
- ...так я и оказалась здесь. - Это были последние слова почти двухчасового Юлькиного рассказа. В комнате стало тихо-тихо. Юля сидела на кровати, ее гостья - на единственном стуле. Неожиданно Софья поднялась, села рядом с Юлей и обняла ее. Так они и сидели, обнявшись. В этом порыве Вороновой были и жалость, желание утешить, и благодарность. Селиванова, вспоминая события последних месяцев, не обеляла себя. Она рассказала Софье то, что не узнали ни Киреев, ни матушка Валентина. Чем могла ответить Юле Софья? Какие могла найти слова, что оказались бы способны утешить, поддержать, выразить признательность за искренность, от которой у Софьи мурашки бежали по коже, особенно тогда, когда Юля рассказывала о том, как ломал ее Гнилой. Воронова слушала и пыталась представить себя на месте этой девушки. И не могла представить. Но оказалось, что не всегда слова нужны. И когда Софья обняла Юлю, она тем самым сказала Селивановой все. Юля, опустошенная и признательная, затихла на груди у Софьи.
- Я... так боялась, - сказала наконец Юля.
- Чего? - удивилась Софья.
- Простите ли вы меня.
- Слушай, а ведь мы, кажется, ровесницы?
- Поняла, - шмыгнув носом, ответила Селиванова. - Слава Богу.
- Ты, видно, с Киреевым от души наобщалась. Загадками говорить стала. Что - слава Богу? Что мы будем отныне на "ты"?
- Понимаете... понимаешь, слезы у меня полились. Не от страха, обиды или зависти, а хорошие. Впервые за много лет.
- Хорошие?
- Хорошие. Плачешь, а с души твоей будто кто камень снимает. Слушай, - спохватилась Юля, ты же еще ничего о себе не рассказала. Киреев, кстати, о девочке говорил... Кажется, ее Лизой зовут? Как ее дела?
- Умерла Лиза, - тихо ответила Софья. Девушки вновь замолчали.
- Я тебя завтра заберу, Юля.
- У меня даже ключа от своей квартиры не осталось. Как, впрочем, и паспорта. Киреев говорит, что мне ужасно повезло - жизнь начинаю как бы заново... Кстати, а ты о нем не хочешь спросить? Не интересно?
- Интересно. Только что толку в моем интересе? - грустно улыбнулась Софья. - Лучше скажи, что за парень у тебя в комнате сидел?
- Федор Новиков, - неожиданно смутилась Юля, - водитель грузовика.
- Понятно.
- Знаешь, Соня, я, с одной стороны, по Москве соскучилась, а с другой...
- Что - с другой?
- Федор, матушка Валентина, сестры... Люди здесь хорошие, Соня. Сердечные. Федор мне каждый день молоко носит. Разве обо мне кто так в Москве будет заботиться?
- Может, не поедешь тогда? - Софья пристально посмотрела на девушку.
- Поеду, - Юля о чем-то задумалась, потом очнулась: - Они другие. Думаешь, я не вижу, какими глазами на меня Федор смотрит?
- А как ты на него?
- Ты представляешь меня хозяйкой тридцати соток, коровы, двух поросят и дюжины кур?
- Не очень. Хотя... В жизни ведь все бывает.
- Это точно. Только поеду-ка я завтра в родную златоглавую.
- Опять - массаж, маникюр?
- Все профессии важны, все профессии нужны. Так, кажется? А эта кормит. На хлеб с маслом себе заработаю. - Юля засмеялась. - Я Кирееву рассказала о том, что два года подряд в Строгановку поступала.
- В Строгановку? - удивилась Софья.
- Не похоже? А он мне сказал, что Бог Троицу любит. Обязательно, говорит, в третий раз поступишь. Только я не поняла, куда.
- А ты мне покажешь что-нибудь из своих работ?
- Ой, до этого дожить надо! Сейчас меня волнует, как я домой попаду.
- Попадешь, - улыбнулась Софья. - Впрочем, завтра мы обо всем в дороге поговорим. И о Кирееве ты мне расскажешь, как миленькая. Кстати, а где находится Древлянск? Впрочем, вряд ли он там нас дожидаться будет... Юля, а теперь я бы поспала часиков так десять.
- Десять не обещаю, Софья Николаевна, а восемь гарантирую, если сами не захотите раньше встать.
- Зачем?
- На службу сходить.
- А ты пойдешь?
- Конечно, я ведь последний раз на клиросе петь буду... Представила, что уеду - и даже грустно стало...
- Тогда возьми и меня на службу.
- Хорошо. - Юля посмотрела на часы. - Но тогда отправляйтесь... отправляйся в свою комнату. Если сейчас уснешь, то часика четыре поспишь.
- Гарантируешь?
- Гарантирую. Девушки громко рассмеялись, но, вспомнив, где они находятся, смолкли. Потом Юля еще долго ворочалась с боку на бок, заново переживая утреннюю беседу с матушкой, свой телефонный разговор с Софьей, приезд Вороновой в монастырь. А Соня, едва ее голова коснулась подушки, уснула, как убитая. И уже не слышала, как в монастырском саду запела свою песню, встречая новый день, горихвостка...
Глава сорок первая
Шипов лес тоже остался позади. Как и Бобров - маленький, симпатичный городок на удивительно красивой реке Битюг. Киреев долго ходил по улицам Боброва и думал о Бобренке. И много позже, когда речь заходила об этом городке на Битюге, он вспоминал только Лизу и название одной из улиц Боброва - Ранняя Весна. Затем дорога привела его в райцентр с удивительным названием Анна. Так и шел Киреев по серой и бурой, пыльной и грязной, веселой и грустной дороге. Теперь он понял - ей нет конца, как нет и начала. Пройдя воронежскую землю, разве мог Михаил не пройти по Тамбовщине
- краю своих предков? Когда бабье лето было уже на исходе, Михаил, дошедший до Шацка, резко повернул на запад. Теперь он уже спешил, чтобы попасть в Старгород до холодов и осеннего ненастья. После Осереди Киреев забыл о боли и тошноте. В день он проходил до тридцати верст. Его странствия заканчивались. Но не кончалась дорога. То петляющая, как змейка, то прямая, как стрела, вела она Киреева по России.
Россия... Что Михаил, русский по крови и, как ему казалось, по духу, знал о России? Как оказалось
- ничего. Уже в первые дни своего пути Киреев понял, что жил раньше мифами о стране под названием Россия, мифами, почерпнутыми из книг, газет, телепередач, своего московского бытия. А когда Киреев сбил уже вторую пару кроссовок, когда ностальгия по прежней городской привычной жизни навсегда оставила Михаила, еще один парадокс потряс его. "Для того, чтобы увидеть, как прекрасна моя Россия, какие удивительные люди живут в ней, я должен был заболеть смертельной болезнью", - думал он. И только теперь дошел до него смысл бунинских строк: За все Тебя, Господь, благодарю,
Ты после дня тревоги и печали Даруешь мне вечернюю зарю,
Простор полей и кротость синей дали. Да, чем дольше Киреев шел, тем глубже в самую его душу входило убеждение: нет на свете более прекрасной земли, чем Россия. Ему было обидно: почему-то в каждой области, где он побывал, самые живописные места называли "русской Швейцарией". В какой стране, в какой Швейцарии есть место, подобное Дивогорью? Представьте себе: на большой горе стоят Дивы - огромные меловые столбы, которым за многие века ветер и дожди придали самые удивительные формы. В самой горе, у основания Див, приютилась пещерная церковь. Когда-то здесь на вершине стояла хазарская крепость. Поднявшись на гору, Киреев огляделся вокруг - и у него остановилось дыхание. Он не был восторженным человеком, но то, что увидел, стоя на остром "зубе" одной из Див, заставило его замереть. Стоял тихий летний день. Внизу тоненькой серебряной змейкой протекала Тихая Сосна. В высокой речной траве, в синих струях купалось августовское рыжее солнце. И далеко-далеко, во все стороны горизонта - Россия. Михаил видел и безбрежную степь, и могучий лес, стоявший стеной за Доном. На заливных лугах паслись мирные стада. Пастухов он не смог разглядеть - так было высоко. Под ногами пролетали птицы... Он плакал, и на память приходили слова, написанные неизвестным русским человеком в 1237 году, когда Русь опустошило монгольское нашествие: "О светло светлая и украсно украшена земля Руськая! и многими красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, реками и кладязьми месточестными, горами крутыми, холми высокими, дубравоми чистыми, польми дивными, зверьми различными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обительными, домы церковьными, и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси испольнена земля Руськая, а прававерная вера християньская!" "Светло светлая", - шептал Киреев. Как часто, сидя на кухне с друзьями, он тоже "хоронил" "свою" Россию. Но ведь и тот безвестный русский человек прощался со своей "землей Руськой". А она жива. И в зное августовского дня, в стрекотне кузнечиков, песне жаворонка он не слышал погребального звона. "Светло светлая"
