Алексей Писемский - Взбаламученное море
Бакланов сидел около нее с испуганным лицом и держал ее руку.
– Как можно быть такой неосторожной! – заговорил он наконец, видя, что Софи несколько успокоивается.
– Что ж, когда мне грустно!.. тошно!.. скучно! – воскликнула она со слезами на глазах.
– Все оттого, что ты ничем не хочешь заняться. Ты читать даже не хочешь и не любишь.
– Ты много сам читаешь? – возразила она ему с насмешкою.
– Наконец это путешествие тебя, я вижу, нисколько не занимает.
– Что же, ахать по-твоему на каждом шагу?
– А главное, ты никого не любишь!
Последние слова Бакланов проговорил и потупился.
– Он-то любит! Кто бы говорил, только не ты! – вскричала Софи с досадой. – Отойдите от меня, мне и так душно!.. – прибавила она.
Бакланов отошел.
Софи между тем начала мало-по-малу смыкать глаза. Обрадованный этим Бакланов, свернувшись кое-как на диванчике, тоже начал дремать.
Когда они проснулись, полдневное солнце совершенно сняло с окружающих видов таинственный характер вечера и рассветающего утра, и очень уж хорошо было видно, что там, пониже, вблизи человеческих жилищ, гораздо лучше, чем на этих голых мертвых вершинах.
– Поедем отсюда поскорее! – было первое слово Софи.
– Сейчас, – отвечал Бакланов, проворно вставая.
– Только, пожалуйста, где бы этих гор проклятых не было: противны они мне! – восклицала Софи.
– Самое лучшее в Веве: там нет ни гор ни людей, отдохнем и вполне насладимся деревней.
– Да, – подтвердила Софи.
Бакланов вышел распорядиться. Софи встала и потянулась. Она чувствовала ломоту во всем теле. Цвет лица у ней был очень нехорош.
– О, какая скука это путешествие! Все болит, вся грязная!..
И Софи чуть не заплакала.
При съезде с горы, она не шалила больше и не гнала лошадь, и хоть смело, но как-то мрачно смотрела вниз.
Бакланов шел около нее пешком.
Когда они проехали первую долину, то, обернувшись назад, оба невольно и в голос воскликнули:
– Господи! Где мы были!
Дорожка, по которой они сходили, казалась тоненькою леноточкой.
Вдруг на ней появилась движущаяся масса.
– Это monsieur англичанин едет, – сказал проводник.
– Чтобы чорт его драл! – произнес Бакланов.
Но Софи ничего не сказала.
6. Жан-Жак Руссо, Шильонский узник и Вольтер
Веве – красивое местечко на берегу Женевского озера. Набережная у него отделана базальтом. Впереди рисуется противоположный берег своими мягкими очертаниями. Шире, нежней, привольней этого ландшафта трудно что-нибудь себе вообразить.
Бакланов и Софи сидели на набережной и любовались этою водой, этими горами и облаками.
По небу беспрестанно пролетали птицы и точно восхищались тем, что видели.
Бакланов толковал о Руссо, о том, как этот философ желал возвратить человечество к более естественному и натуральному состоянию.
– Что за глупости! – сказала ему на это Софи.
Потом он объяснил ей, как madame Варран и из каких побудительных причин полюблила юного и мечтательного Руссо.
– Что за гадости! – сказала на это Софи.
Они долго потом, почти до самых сумерек, гуляли рука об руку.
Софи, впрочем, была более скучна, чем весела.
На другой день она решительно отказалась итти гулять, говоря, что ей не очень здоровиться; но, оставшись одна, сейчас же заперла дверь и написала французскую записочку:
«Si vous voulez me vour, je serai a Paris dans une semaine et je m'arreterial a l'hotel de Bade.
Sophie Leneff».
На конверте она обозначила: «a Paris, monsieur Plumboque, poste restante».
Запечатав письмо с своею обычною, несколько лукавою физиономией, она спросила у горничной, где почта и сама сходила и отнесла его.
Бакланов, желая показать, что ему ужасно весело в Веве, целое утро ходил по окрестностям, но на самом деле ему под конец стало очень скучновато. Красота природы пригляделась, а другим ничем он не был связан с представляющейся ему жизнью.
Впрочем, возвратясь домой, он уговорил Софи съездить покататься на лодке.
Они поехали. Вдали виднелась башня.
– Знаешь ли, Софи, какая это знаменитая башня? – спросил ее Бакланов.
– Нет!
– Это Шильонский замок!
Софи из этого названия ничего не поняла.
– Да неужели же ты не знаешь поэмы Байрона?
И это нисколько не пояснило дела.
– Переведенной Жуковским? – сказал Бакланов.
– Мало ли у него поэм! Где ж их запомнить? – отвечала наконец Софи.
– Эта очень известная, – отвечал ей, с некоторою досадою, Бакланов и желал, видно, пополнить ее сведения в этом случае: – их три брата были посажены тут и прикованы к столбам. Один из них видел, как двое братьев его умирали, и не мог ни подать им руки, ни принять их прощального взора. Наконец освободили человека, а он не идет, не хочет: в темнице своей все похоронил, и любовь свою и молодость!
– А долго ли он сидел? – спросила Софи.
– Долго.
– Когда же это было, давно?
– Давно.
– А за что его посадили?
На этот вопрос Бакланов решительно не знал, что отвечать.
– За совершенно правое и законное восстание, во время, знаешь, этих религиозных войн и всего этого вообще движения, – отвечал он ей общею фразой.
– Может быть, это и не правда, – заметила Софи.
– Все равно это!.. Тут главное дело в ощущениях узника которые схвачены у поэта неподражаемо! – подхватил Бакланов.
Но Софи, кажется, оставалась совершенно равнодушна к этому достоинству.
– А вот это ведь Женева велеет. Это Женева? – спросил он гребцов.
– Qui, monsieur! – отвечали те в один голос.
– Вот, около нее, – продолжал Бакланов, обращаясь снова к Софи: – в Фернее жил другой философ, Вольтер, «сей циник, поседелый», «умов и моды вождь, пронырливый и смелый»! Знаешь эти стихи?
– Знаю, – отвечала Софи и сказал неправду. – А что, в Париж чрез Женеву надобно ехать? – прибавила она.
– Через Женеву.
– Так поедемте лучше туда. Здесь решительно больше нечего делать.
– Как нечего? Гулять надобно! – возразил Бакланов.
– Мы и то уж нагулялись, – заметила на это Софи.
– Вот кататься бы в лодке! – продолжал Бакланов.
– Сегодня накатались! – опять объяснила Софи.
На другой день они в самом деле поехали на пароходе в Женеву.
При виде каменных тротуаров и с большими окнами магазинов, героиня моя точно ожила. Не теряя времени, она пошла и купила себе цепочку, часы, бинокль.
– У тебя ведь все это есть! – заметил было ей Бакланов.
– Но у меня все такое дрянное, – отвечала Софи.
– Где ж дрянное? – возразил он и пошел нанимать коляску, чтоб ехать в Ферней.
Проезжая мимо маленького, с памятником островка, Бакланов сказал Софи с увлечением:
– Это остров Жан-Жака Руссо!
Она кивнула головой, как бы дело шло о знакомом и надоевшем предмете. Дорога шла все в гору. Когда поднялись на довольно значительную вышину, извозчик обернулся и, указывая хлыстом на даль, проговорил:
– Это Монблан!
– Чудо, прелесть! – восклицал Бакланов.
Софи сидела молча.
Наконец они доехали до цели своей поездки.
– Это такой-то замок! – воскликнула Софи, увидя весьма небольшой домик.
Бакланов стал по ступеням крыльца подниматься с каким-то благоговением.
– C'est le salon de monsieur Voltaire! – произнес провожавший привратник.
Софи осмотрела кругом.
– Печи точно у старинных помещиков в домах, – проговорила она, как бы даже с сожалением.
На урне, стоящей на пъедестале, было написано:
«Son esprit est partout,
Et son coeur est ici!»
– Тут пепел от его сердца хранится! – пояснил Бакланов.
Софи ничего ему на это не сказала, но сделала больше насмешливую, чем уважительную мину.
В спальне великого мыслителя и поэта они увидели альков с оборванным потолком и портрет императрицы Екатерины.
– Каким же образом тут портрет нашей императрицы? – спросила Софи Бакланова.
– Она была друг Вольтера, неужели ты этого не знаешь? – отвечал он ей.
– Очень мне нужно было это знать! – произнесла Софи.
Бакланов покачал только головою.
Он уж очень хорошо понимал, что подруга его для искусств, для поэзии, для красоты природы была решительно существо непроницаемое!
7. Бакланов в Париже
Поезд железной дороги не шел, а летел.
На станциях все красивей и красивей стали попадаться наполеоновские жандармы.
Софи свое запыленное личико обтерла одеколоном и поправила несколько свой костюм.
Бакланов, в каком-то лихорадочном волнении, беспрестанно заглядывал вперед.
– Видать уж! – произнес он, почти со слезами в голосе и откидываясь на спинку дивана.
– Я остановлюсь в гостинице Баден; а ты, пожалуйста, где-нибудь в другом отеле! А то в Париже пропасть русских… – сказала ему Софи.
– Хорошо… ты это мне пятый раз говоришь! – отвечал он ей с досадой.
Стали наконец мелькать дома чаще и чаще, и наши путешественники въехали под арки вокзала.
Вышли.
– Что-то увидим? – произнес Бакланов.
– Да и у меня сердце бьется, – отвечала ему Софи.
