Светлана Петрова - Слушайте птиц на рассвете
Разве это расскажешь?
- Ты, Стасик, сначала выпей и закуси. Вот хорошо. А дело было так. На нас немцы напали, и мне пришлось из укрытия вылезти, чтобы связь наладить. Но далеко ползти не пришлось, с другой стороны наш парень подоспел со своим проводом. Только его убило. А я что? Так и просидела в воронке, дожидаясь, пока наши подойдут. Правда, один раз провод снарядом перебило, но разрыв произошел недалеко, метрах в десяти, так что я быстро его устранила и опять юркнула в свою безопасную ямку - два раза-то по одному месту никогда не попадет. Вот и все геройство.
- Ну, ты, мать, даешь! А если бы в том бою победили немцы? Тебя бы прямо в воронке и пристрелили.
Анна Васильевна засмеялась.
- Если бы да кабы...
- А тому связисту, которого убили, орден или медаль дали?
- Не знаю.
Они выпили, не чокаясь, за память.
Гимнастерка висела тут же на стуле и не давала Стасику покоя. Он потрогал заскорузлым пальцем с траурным ногтем неброскую Красную звездочку и орден Отечественной войны, или, как его звали фронтовики, "колючку".
- А эти за что получила?
- Не помню. Их всем давали, кто воевал и до Берлина дошел. Отвяжись!
Водка размягчила слесарю нутро, он сделался болтлив с потугой на философию.
- Всем - да не всем. На таких, как ты, Васильевна, Россия стоит!
Хозяйка смутилась:
- Откуда тебе знать, на чем она стоит? Глупости все это.
- Да нет, не глупости, - возразил слесарь, сподобившийся до осознания
истины. - Настоящие герои всегда такие, что и не подумаешь.
- Ладно, - сказала Анна Васильевна, отвлекая внимание собеседника от своей персоны, - съем-ка я колбаски, а то еще захмелею. Отвыкла пить.
- Не захмелеешь. Фронт прошла, а поллитры испугалась? За твое драгоценное здоровье!
Когда водка кончилась, Понятовский ушел. Анна Васильевна, все еще взволнованная свершившимся наконец делом, взяла кисть, открыла стамеской банку заранее припасенного сурика и покрасила батарею - под суриком железо долго не ржавеет, это ее лодочник научил. Через пару дней можно покрыть белилами. Она убрала краску, а кисточку - уже не раз пользованную поленилась мыть в растворителе, завернула поплотнее в газету и сунула в целлофановый пакет, чтобы не воняла, подумала: завтра выброшу, сегодня что-то голова кружится, боязно на лестничную площадку выйти.
Возбуждение, которое поначалу сообщило телу спиртное, сменилось опасной легкостью, больше похожей на слабость. Ноги противно дрожали. Из-за запаха краски Анна Васильевна легла в лоджии, хотя уже неделя, как перебралась в комнату. К счастью, денек выдался солнечный, сырости не ощущалось, слышно было, как люди разговаривают внизу, не спеша заходить в квартиры. Какая-то обманутая возвращением тепла цикада надсадно кричала в одиночестве. Небо вызвездило, похоже, и завтра погода побалует земных тварей, а птицы будут петь особенно вдохновенно. Хорошо бы вот так всегда - отдыхать и слушать по утрам пение птиц. Благодать.
Анна Васильевна легла на спину, расслабилась, расправила уставшее тело и сразу почувствовала облегчение. Это в молодости она любила спать калачиком, теперь, когда поворачивалась на бок, начинали ныть ноги, а лицо перетекало на сторону. Ощущать дряблость тела, которое переставало приносить удовольствие хотя бы самой себе, было неприятно. Втройне неприятно оттого, что сама она тяжести лет не чувствовала и, когда шла куда или с кем разговаривала, представляла себя внутренним зрением если и не совсем молодой, то уж никак не старухой. Она от нечего делать и волосы стала подкрашивать, морщин у нее особо не было, только вот щеки опустились, как брыла у собаки. Конечно, в зеркале она выглядела не так приятно, как отпечаталась в собственной памяти, но своего возраста ей, точно, никто и не давал.
И только в нынешнем году, как раз на День Победы, она с этой своей иллюзией распрощалась. В районной библиотеке устраивали вечер встречи с ветеранами. Местные власти дали денег на пачку чая в пакетиках, печенье и два килограмма конфет, карамельных, но в бумажках. Анну Васильевну уговаривали прийти, она не хотела, стеснялась - неловко выставляться перед людьми, у которых пенсия в два раза меньше, чем у нее. Ну, воевала, так тогда все воевали, а в тылу порой бывало даже труднее. Уговорили-таки. Села сзади, за чужими спинами спряталась, а когда вызвали, чтобы грамотку вручать и красную гвоздику подарить, пошла бодренько, военную выправку вспомнила, подбородок задрала кверху и, как всегда, почувствовала себя молодой.
После чая были танцы, старые, вальс и фокстрот, танцевали все больше шерочка с машерочкой, потому что мужиков, что воевали, почти совсем не осталось. Кто-то из молодых мероприятие на видео отснял. Потом заведующая библиотекой, старая знакомая, ей пленку показала. Лучше бы не показывала. Анна Васильевна расстроилась. Она все ждала в приятном оживлении, когда увидит себя на экране, и чуть не пропустила - не узнала: с заднего ряда поднялась сутулая, тяжелая старуха, с вытянутой по-старчески вперед головой и двинулась к столу какими-то неверными, нащупывающими шагами. "Господи! - с душевной тоской воскликнула про себя Анна Васильевна. - Неужели прожита жизнь?"
Однажды ночью, размышляя, она сделала странный вывод: многие события прежних лет помнились отчетливо, порой даже в мелочах, но начали забываться ощущения, которые эти события вызывали. Поэтому прошлое с каждым днем уходило дальше и дальше, оставляя все больше простора для сожалений, для печальной памяти сердца.
Одно из таких щемящих воспоминаний возвращалось к ней каждый год, да по нескольку раз. Как-то давно у входа в рынок Анна Васильевна приметила между стенками ларьков молоденького солдатика, совсем мальчишку. Откуда ему тут взяться? Дезертир? От части отстал? Может, дачу какому-нибудь генералу бесплатно строит? У солдата двигались только глаза, ощупывая прохожих, сам он стоял непо-движно, засунув руки в карманы грубошерстной шинели - намокнув под мелким осенним дождиком, она стала похожа на песью шкуру да и пованивала соответственно. Анна Васильевна прошла мимо и долго толкалась в торговых рядах, выбирая овощи и фрукты подешевле и послаще, останавливалась, чтобы поприветствовать знакомых и продавщиц, поинтересоваться, как здоровье. На выходе она снова встретилась глазами с молчаливым солдатиком, и он, выделив ее из толпы, вдруг робко и тихо - так тихо, чтобы не слышали другие попросил у нее денег на хлеб. Анна Васильевна милостыни никогда не подавала принципиально, знала всех попрошаек в округе: или забулдыги, потерявшие человеческий облик, или ленивые цыгане. Кроме того, в кошельке у Анны Васильевны мелочи не было, остались от пенсии последние пятьдесят рублей, и те, как нарочно, одной купюрой. В общем, она опустила голову и сделала вид, что не расслышала.
От рынка до дому недалеко, но шла она непривычно медленно и с каждым шагом все тяжелее, в конце концов развернулась и поспешила обратно, на ходу вынимая деньги. Однако солдатика и след простыл. Анна Васильевна долго еще бродила растерянно, заглядывая во все закоулки и расспрашивая прохожих. Никто его в глаза не видел. Померещилось ей, что ли? Только с тех пор в ее сны часто вторгалось юное, еще безусое лицо. Со временем черты его стерлись, но обреченный взгляд остался в памяти. И вот сегодня она опять увидела его не во сне, потому что еще не спала, а вроде как наяву - и почувствовала непонятную тревогу.
Но нынешняя победа над батареей к грусти не располагала. Анна Васильевна до сих пор не могла прийти в себя, поскольку от своего старого тела и заячьей, как ей казалось, души такой прыти не ожидала. Тряхнула-таки стариной! Между прочим, завтра-то у нее день рождения! Чуть не забыла. Вот новый радиатор и будет ей от себя в подарок. Праздновать так праздновать, значит, гостей придется позвать. Друзей, к сожалению, не осталось - всех пережила, но соседи-то есть, пусть погуляют, покушают. Надо купить кубанских куриных бедрышек два кило, сварить картошки, овощи можно взять из заготовленных на зиму - и огурцы с помидорами, кабачковая икра и, конечно, тушеные баклажаны по-молдавски - собственный фирменный рецепт. Селедку можно взять на рынке, а водку - в дорогом магазине, чтобы не нарваться на самопальную. Ту бутылку, что была в запасе, они со Стасиком сегодня уговорили.
Анна Васильевна улыбнулась в темноте, представляя, как обрадуются неожиданному угощению люди, и задумалась: а сколько же ей стукнет? И вдруг сердце екнуло: неужели те самые восемьдесят?
Еще до войны - ей было лет двенадцать - умерла мамина сестра, молодая женщина. Аня впервые вблизи увидела покойника, и реальность смерти, от которой не в состоянии защитить даже возраст, произвела на нее настолько сильное впечатление, что она невольно, как заклинание, произнесла про себя: "Я доживу до... - Она запнулась лишь на мгновение. - До восьмидесяти!" С равным успехом она могла сказать "Я буду жить вечно", ибо восемь десятков находились тогда от нее так же далеко, как звезды.
