Валериан Скворцов - Гольф с моджахедами
- Спасибо, Бэзил.
- С Центром сейчас говорит Филиппенко?
Он рассмеялся, очень грустно.
Шпионаж - преступление, не оставляющее вещественных доказательств. А если они появляются, это уже не шпионаж. Нечто менее благородное. Вроде подделки документов ради получения денег с чужого вклада... Теперь Ефим Шлайн, если захват Камерона его рук дело, протащит бедолагу через всю его жизнь. Возможно, а скорее всего, это именно так. Праус Камерон искренне считал, что он может быть тем, кто он есть, гордился собой и своими успехами и на закате, как говорится, лет полагал себя близким к тому, что называется победой над судьбой... После того как Ефим Шлайн протащит его на допросах через всю его жизнь, Камерону в конце долгих разговоров станет ясно, что это жизнь раздела его донага, а не он её.
- Я сожалею, что Камерон сумасшедший, - сказал я и подумал, что, может быть, в таком объяснении и следует искать выход из положения.
- Пожалуй, ты действительно был прав, когда первый раз предположил это, - ответил Ортель.
Я почувствовал, что Макс полностью понял намек и принял решение вписаться в предложенный мною маневр. В сущности, мы вступали в сговор. Они, Ортель и Филиппар, здорово помогли мне, взяв на себя заботу о Наташе и Колюне. А я - им, хотя в их случае и с печальным исходом.
- Ты и своего нашел? - спросил Ортель. Он хотел сказать: именно так выставишь дело Камерона перед начальством?
- Похоже на то, - ответил я.
Мы разъединились одновременно. А что ещё говорить? Общую работу сделали, хотя и с разных концов и без полномочий на то от своих боссов. Не наша вина, что состарившийся Праус Камерон на каком-то этапе свихнулся. И не наша вина, что на каком-то этапе Ефим Шлайн по самонадеянности угодил в плен. Тоже, вроде бы, свихнулся.
Во всяком случае, отчитываться за полученные в Чехии десять тысяч долларов было больше некому.
Неясными оставались две вещи: откуда Ефим Шлайн пронюхал, что Камерон в Краснодаре, и зачем Камерон явился на Кубань?
Репсовые и рисовые поля, залитые у Армавира выкачанными канализацией фекалиями, Ставропольская дорожная полиция считает плодородными даже зимой. Вонь, на десятки километров пронизывающая округу, гонит водителей и заставляет давить на газ. Менты ставят знаки ограничения скорости, садятся в придорожные кусты с "лазерами" и собирают ясачные за превышение...
Вазовскую "шестерку" с двигателем от "оппеля", в которой нас вез от Лазаревского бывший летчик-истребитель, ставший таксистом, поскольку пилотам платили, как он сказал, меньше троллейбусного водителя, не тормозили на контрольно-пропускных пунктах. Фиолетовая бумажка с вылинявшей печатью на ветровом стекле снимала, сказал летчик, все вопросы. Но не вопрос превышения скорости возле Армавира. Заклание шоферов на этом участке шоссе Краснодар-Ставрополь носило ритуальный характер, исключения исключались.
За Ставрополем Заира проложила маршрут на Минеральные Воды и дальше через Моздок в Чечню к Грозному. Карандашом она провела на карте линию почему-то второстепенными, где можно, дорогами.
Мой арсенал, то есть бельевая кольчужка "Второй шанс", "Беретта 92F", "Глок", карабин "Гейм SR30" и его модификация под зонт с затвором для левши, ехал уложенным в металлический пенал. Бывший летчик вдвинул его в приваренный короб, который сходил за технологическую выпуклость под днищем. На правом переднем сиденье стояла коробка-термос с кофе и бутербродами, которые летчик сжевал, чтобы не заснуть за рулем. Ехали мы ночами.
Первые сутки я отсыпался на плече Заиры, гладко зачесанные волосы которой вкусно пахли духами, если я не ошибался, "Ла Нюи" от Пако Рабан или чем-то подобным. Избалованный ароматами, я пробудился от вони у Армавира как раз в момент изложения таксистом причин доходности этого участка северокавказской магистрали. Сон, что называется, в меня больше не вмещался.
Скучавший за рулем летчик обсудил вопрос подъема грунтовых вод и засоления ставропольских почв после сооружения плотины на Тереке, потом перешел, приметив мечеть, на рассуждения о религиях. Нес сущую околесицу, на мой взгляд, и я вспомнил батюшку Афанасия Куги-Куги, который, вне сомнения, промыл бы ему мозги, а затем мысли мои закрутились вокруг будущего устройства дома в Кимрах. Я включил внимание, когда Заира вдруг ответила летчику:
- Иисус две тысячи лет ничего не делает, будто мстит христианам за то, что умер из-за их грехов не на диване... Вот и вся суть религии. Любой...
- И вашей? - спросил я.
- Какой именно?
- Не знаю... Мусульманской, наверное...
Летчик вслушивался, откинув голову.
- Бэзил, вы верующий? - спросила Заира.
В темноте кабины я не мог разглядеть её лицо.
- Крещеный, - сказал я. - В православии. А почему вы спрашиваете?
Летчик совсем запрокинул голову.
Мы проехали, наверное, два километра, когда Заира сказала:
- Существует средневековый суфийский трактат... Суфии - это арабские аскеты. Трактат называется "О трех обманщиках". Имеются в виду Моисей, Иисус и Мухаммед. Все отцы-зачинатели... Трактат говорит, что троица обманула людей, потому что разгласила присутствие Бога в человеческой душе, а такое должно оставаться в тайне.
- Чего же Иисусу-то было таиться? - спросил летчик - задетый за живое землянин, летавший в стратосферу на сверхзвуковом МИГе. Бога он там, конечно, не видел, но теперь, когда жизнь прижала, был уверен, что по чистой случайности. Возможно, слишком увлекся, например, выходом на учебную цель... От напряженного интереса он извернулся за рулем ещё больше и сидел теперь боком.
- Суфии считали, что Христос не был распят, казнили его двойника или даже Иуду. Последние слова Иисуса... я не помню, конечно, точно... но вроде этого - "Боже мой, Боже, почему ты меня оставил?" - означают, что божественный дух покинул Иисуса. А без него он уже не был тем, кем был. Христосу не следовало проговариваться о присутствии Бога в себе. Не следовало ему этого делать...
- А как же проповедовать святую веру, если о Боге молчать? - спросил шофер.
- Я не все знаю, - сказала Заира. - Спросите у какого-нибудь муллы... Но я помню что-то насчет молчания у православного святого и у суфии... Кажется, так... Суфия молчит, потому что его истина вне слов, она не может быть разглашена. Православный молчальник возвещает Бога своим существованием, светом, который от него исходит... Как ходячая икона. Так, скажем...
Мы объезжали площадку, которая называлась "Круг", у поворота на Ставрополь - до него оставалось, судя по указателю, сорок шесть километров. У летчика ушло на них минут сорок, которые мы и промолчали. Религия - как правда, или правда - как религия: чуть больше или чуть меньше, и нет ни того, ни другого. Летчик просто не знал, как выразить это словами. Стал, наверное, до утра православным суфией... Теперь будет что рассказать приятелям за пивом или жене в постели.
Я расплатился с ним у гостиницы "Интурист", к которой мы подъехали в конце бульвара имени Карла Маркса. Густой туман, словно марлей, укутывал слабо горевшие фонари над памятником автору "Капитала".
- Плохо вам будет ехать завтра, - сказал летчик. - Туман на несколько дней. И ляжет гололед.
- Откуда вы знаете? - спросил я.
- Я летное училище в Ставрополе заканчивал, отсюда в двух кварталах...
Заира не ушла ночевать к себе в номер. Спала на кровати у меня, а я, отоспавшись в "шестерке" впрок, чистил арсенал, потом ползал пальцем по дорожной карте.
От Ставрополя начиналась зона непредвиденных опасностей, преддверие Чечни. Наутро предстояло каждые сто пятьдесят или двести километров менять то ли машины, то ли номера на них, а уж водителей на каждом перегоне непременно. Контактами заведовала Заира. Мы тащили не только груду моего оружия. Она везла в Грозный килограммовый слиток золота. Считалось, что я его и охраняю.
На рассвете я помог Заире натянуть кольчужку "Второй шанс". Она продела руки, а густые распущенные волосы мне пришлось с немалой возней вытаскивать поверх прорези у горла. Когда я справлялся с этим, руки Заиры легли мне на плечи, и я увидел близко к своим её глаза: огромные, как на византийских музейных иконах, миндалины с малахитовыми радужками глаз, в которых всплывали и исчезали золотистые искорки. Я обнял холодную кольчужку и сказал:
- Вечно со мной нелепости... Вот бы так до её примерки...
- Ну, не снимать же теперь, - сказала Заира.
3
От Ставрополя, из которого выехали с задержкой, до Баксана в Кабарде мы добрались только к вечеру. Ехали в "Москвиче", который подал к гостинице некий кавказец, всю дорогу он молчал. Трасса обледенела за ночь, и в кюветах каждые два или три километра торчали машины, вынесенные с шоссе скольжением. Водитель, то ли от скупости, то ли по бедности, дважды заправлялся на грязных бензоколонках по двадцать пять литров. Я не вмешивался, потому что не получал на это сигнала от Заиры.
За день, проведенный в машине, она не сказала и слова. Возможно, сожалела об опрометчивом поступке. Себе я запретил думать об этом. Ничего не случилось... Обедали в придорожном ресторане около четырех пополудни, и Заира попросила, чтобы я заказал для неё сто граммов водки. Она улыбнулась, когда я процитировал "кригскамарада" по Легиону, итальянца, который, получив порцию красного, изрекал: "Жаль, что капеллан не объявил питье воды грехом, какая бы она вкусная была тогда, лучше вина!"
