Владимир Одоевский - Русские ночи
Своими прямыми высказываниями рассказчик В. Одоевского часто как бы переводит повествование в высокий и обобщенный план. Он придает бытовым и фантастическим сюжетам вид философской притчи или легенды, смешивая при этом бытовое и фантастическое. Именно так происходит, например, в рассказе «Игоша» (одном из самых поэтических у В. Одоевского), где Гомозейко говорит: «…житейские происшествия отдалили от меня даже воспоминание о том полусонном состоянии моей младенческой души, где игра воображения так чудно сливалась с действительностию»; близкое этому по смыслу говорит Гомозейко в повести «Привидение»: «…наш ум, изнуренный прозою жизни, невольно проникается этими таинственными происшествиями, которые составляют ходячую поэзию нашего общества и служат доказательством, что от поэзии, как от первородного греха, никто не может отделаться в этой жизни» (Повести, с. 298).
Во второй половине 30-х годов В. Одоевский пишет ряд повестей, которые некоторыми исследователями причислялись к разряду «мистических». Это повести «Сильфида», «Саламандра», «Косморама». П. Н. Сакулин характеризовал эти три повести как «самые значительные и наиболее отделанные произведения мистического содержания». Справедливо ли такое определение?
О тяготении В. Одоевского к мистике пишет и современный исследователь Ю. Манн: «Примерно в то же время, когда Одоевский стал отходить от принципов философии тождества, обнаружилось его тяготение к мистике. Одоевский изучает сочинения древних каббалистов и алхимиков, крупнейших мистиков XVI–XIX веков — Якова Бёме, Эккартсгаузена, Юнга-Штиллинга и особенно Сен-Мартена и Пордеча…».
Факты, которые приводит Ю. Манн, бесспорны, но они имеют отношение более к научным исканиям В. Одоевского, нежели к его литературному творчеству. Как бы ни относился сам Одоевский к мистическим учениям, как бы ни увлекался ими в плане научно-философском, мистические элементы в его литературных произведениях, когда они в них присутствовали, носили характер формальный, а не содержательный.
В этом отношении показательна повесть «Сильфида». Герой ее под влиянием книг различных каббалистов и алхимиков начинает верить в чудеса, отказывается от невесты, которую прежде любил, от привычного уклада жизни и живет в необыкновенное мире, исполненном таинственной красоты и возвышенной мысли. Все случившееся с героем имеет в повести реальную мотивировку: болезнь. Другу героя с помощью врачей удается излечить его, вернуть к нормальной жизни. Но вместе с возвращением к нормальному пропадает для героя и все высокое и прекрасное, чем он жил во время болезни.
Легко заметить, что мистические элементы в «Сильфиде» — каббала, алхимия и проч. — не имеют отношения к идее повести. Повесть эта — о высших стремлениях человеческой души и о несоответствии этим стремлениям того, что человек находит в повседневной реальности. Во всем этом мистицизма не больше, чем можно обнаружить его, например, в рассказе «Игоша». Мистические элементы в «Сильфиде» по существу выполняют ту же функцию, что и фантастика в «Пестрых сказках». Они отрешают от повседневного и бытового, переключают повествование на «высокую волну», придают ему философское звучание.
Одна из проблем, которая особенно интересует В. Одоевского в 30-е и 40-е годы, касается смысла и ценностей человеческого существования. Ему особенно близки и дороги обыкновенные человеческие ценности: добро, великодушие. Ценности, по его понятиям, и самые обыкновенные, и вместе с тем самые высокие.
В рассказе, который первоначально назывался «Три жизни», а затем был назван «Филологический опыт», В. Одоевский показывает три типа людей: алхимика, гордого «своей полновластною мыслью» и презирающего мир житейский; любящую молодую чету по соседству, упивающуюся своим счастьем и презирающую алхимика; прохожего, полного любви и доброжелательства ко всем, радостно благословляющего и алхимика, и юных возлюбленных. Идеал В. Одоевского — в прохожем. В. Одоевский против всякой односторонности в человеке: он мечтает о человеческой доброте, которая не знает пристрастий и исключительности.
Эта мысль-мечта В. Одоевского получит своеобразное выражение в некоторых важных мотивах его незавершенного романа «Иордан Бруно и Петр Аретино…». Замысел этого романа относится еще к 1825 г. В. Одоевский работал над ним около 10 лет и так его и не закончил. Между тем мысль произведения, насколько об этом можно судить по сохранившимся рукописным отрывкам, обещала быть философски глубокой и значительной.
В центре романа должна была находиться личность итальянского ученого Джордано Бруно, философа и поэта, «мученика новой науки». Герой задуман как трагически одинокая, возвышенная, романтическая личность. В нем живет сильное гуманистическое начало, которое не находит ни в ком отклика. Его споры с богословами и учеными всегда во имя и во славу человека, против всякого рода посягательств на его жизнь и достоинство.
Бруно не могут понять ни папа, ни кардиналы, ни друг, ни жена. Он принужден быть всегда один со своей истиной. Сжигают его сочинения, угрожают сжечь его самого, но ничто не может заставить его отказаться от того, что он считает правдой. Бруно погибает как мученик идеи, поборник истины, как подлинный герой.
Но есть для В. Одоевского нечто не менее высокое, чем героизм, не менее значительное, чем верность идее. Это тоже истина, но не та, за которую погиб Бруно, а которая освещала всю его жизнь. В рукописях романа имеется сцена, которая, по-видимому, должна была стать ключевой и в композиционном, и в идейном отношении: «Дня через два после казни два старика с молодою женщиною собирали хладный пепел Бруно и плакали… „Что вы плачете над Еретиком?“ — сказал кто-то из проходящих. „Если бы ты знал его, ты бы не сказал это — он был истинно добрый человек — хороший муж…“».
Традиционная романтическая антитеза выглядит в незавершенном романе В. Одоевского не только как «мудрец — непосвященные», «герой — толпа», но и как «добрый человек — и недобрый, враждебный ему мир».
Особое место в творчестве В. Одоевского занимают две его сатирические повести на современном материале — «Княжна Мими» и «Княжна Зизи». Написанные в 30-е годы (в 1834 и в 1839 гг.), повести эти в свое время пользовались широкой известностью. Высокую оценку им дал Белинский. «Княжну Мими» он назвал «одною из лучших русских повестей».
Повести посвящены изображению светской жизни. В отличие от предшествующих произведений В. Одоевского на ту же тему — от аполога «Старики, пли Остров Панхаи» или некоторых из «пестрых сказок», — повести лишены элементов фантастики и аллегории. Они богаты точными деталями — как психологическими, так и бытовыми. Может быть, по этой именно причине повести «Княжна Мими» и «Княжна Зизи» иногда называют «реалистическими».
Основываясь на особой писательской манере В. Одоевского в этих повестях, Е. Хин приходит к выводу, что «в творчестве Владимира Одоевского во второй половине 30-х годов наблюдается отход от романтических позиций» (Повести, с. 27). С этим трудно согласиться. Вопрос о романтизме или реализме литературного произведения отнюдь не простой, и его нельзя решать без учета всей системы воззрений писателя, вне контекста всего его литературного творчества. «Княжна Мими» и «Княжна Зизи» никак не выпадают из романтической системы В. Одоевского и, при всем их своеобразии, органически в нее укладываются. В этих повестях, в каждой по-своему, на современном материале освещается и раскрывается знакомая нам и соответствующая романтическому мироощущению В. Одоевского антитеза: добрый человек — и недобрый, враждебный ему мир. Что же касается беспощадно правдивого изображения жизни, которое характерно для этих произведений, то само по себе оно еще не является показателем реализма. Беспощадно правдивое, критическое отношение к действительности может быть органически присуще не только реалистическому, но и романтическому искусству.
На своем литературном пути В. Одоевский менял писательскую манеру, но он никогда не изменял своей романтической вере. Его сатирические повести из светской жизни стоят в одном литературном ряду с другими его литературными произведениями. Существует внутренняя преемственная связь не только между повестями 30-х годов и ранними беллетристическими и философскими опытами В. Одоевского, но и между этими повестями и романом «Русские ночи». В свое время недаром Белинский, сравнивая повесть «Княжна Мими» с новеллами «Бригадир», «Бал» и «Насмешка мертвеца», вошедшими в «Русские ночи», отмечал в них одинаковое «направление таланта автора».
* * *Роман «Русские ночи» — самое значительное произведение В. Одоевского, вобравшее в себя многие его замыслы, синтезировавшее его воззрения на жизнь, выразившее в цельном и концентрированном виде его любимые философские идеи. Это итоговое произведение в точном смысле этого слова. Роман вышел в свет в 1844 г. В следующем, 1845 г. старый друг В. Одоевского Кюхельбекер писал ему: «В твоих Русских Ночах мыслей множество, много глубины, много отрадного и великого, много совершенно истинного и нового, и притом так резко и красноречиво высказанного… Словом, ты тут написал книгу, которую мы смело можем противопоставить самым дельным европейским».
