Николай Лейкин - В гостях у турок
— Съ особеннымъ удовольствіемъ выпью передъ такимъ мѣстомъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ.
XCIV
— Вотъ дворцы отъ посланники… Разъ, два, три, четыре… Смотри на моя рука… — указывалъ Карапетъ Николаю Ивановичу на высокій европейскій берегъ. — Это мѣсто, гдѣ дворцы отъ посланники, называется Терапія, дюша мой… Самый здоровы мѣсто и за того тутъ нѣмецки, французски, англійски и тальянски посланниковъ живутъ. Видишь, дюша мой, эфендимъ, какого красиваго мѣсто!
— Вижу… — равнодушно отвѣчалъ Николай Ивановичъ и спросилъ:- Но что-же коньяку-то? Куда это виночерпій провалился?
— Сейчасъ, сердце мое. Фу, какой ты безъ терпѣнія! Подойдемъ къ пристань Буюкдере и коньякъ будетъ.
Наконецъ, пароходъ ударился бортомъ въ деревянную пристань Буюкдере. Двѣ рюмки съ коньякомъ стояли уже на скамейкѣ, поставленныя слугой кабакджи.
— За Европу! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, схватилъ рюмку и опорожнилъ ее.
— Слушай! — слезливо крикнула Глафира Семеновна мужу. — Если ты не бросишь пьянствовать, сегодня-же вечеромъ я буду жаловаться на тебя нашему консулу или посланнику.
— Ого-го! Да мы за здоровье консуловъ-то и посланниковъ сейчасъ и выпили, — отвѣчалъ тотъ и шепнулъ армянину:- Теперь опять къ азіатскому берегу поѣдемъ?
— Да, дюша мой, — кивнулъ Карапетъ.
— Надо почетъ Азіи повторить, а то объ одной азіатской хромать будемъ. Закажи-ка слугѣ еще по одной мастикѣ… Только потише, чтобы жена не слыхала, — шепнулъ Карапету Николай Ивановичъ.
Пароходъ опять отошелъ отъ пристани. Босфоръ съуживался. Живописные виды то на европейскомъ, то на азіатскомъ берегу чередовались. Проходили мимо старыхъ укрѣпленій, мимо развалинъ византійскихъ построекъ, но Николай Ивановичъ мало обращалъ на нихъ вниманія. Онъ ждалъ, когда пароходъ пристанетъ къ азіатскому берегу, а послѣ Буюкдере, какъ на зло, слѣдовали двѣ европейскія пристани Мезаръ-Бурунъ и Ени-Махале. Николай Ивановичъ началъ сердиться.
— Но отчего ты не предупредилъ меня, что будутъ европейскія пристани, — говорилъ онъ Карапету. — Я потребовалъ бы европейской выпивеи.
— Да что-же тутъ такого, эфендимъ! Можно и около европейскаго берегъ азіятскаго водка выпить, — отвѣчалъ Карапетъ.
— Ты думаешь? Порядка никакого не будетъ. Системы нѣтъ. А впрочемъ… Валяй! Мы вотъ что сдѣлаемъ: Европѣ Азіей честь отдадимъ, а Азіи Европой…
— Вѣрно, дюша мой. Какой ты умный, дюша мой, эфендимъ!
Карапетъ позвонилъ въ электрическій звонокъ, ведущій съ палубы въ буфетъ, и передъ самой пристанью Ени-Махале, какъ изъ земли выросъ буфетный слуга съ рюмками мастики. Николай Ивановичъ схватилъ рюмку и воскликнулъ, обратясь къ берегу:
— Привѣтъ Европѣ!
Но только что онъ успѣлъ выпить содержимое, какъ сзади его раздался пронзительный крикъ Глафиры Семеновны: «Охъ охъ! Умираю…» Николай Ивановичъ обернулся и увидалъ жену откинувшеюся на спинку скамейки съ склоненной на бокъ головой.
— Здравствуйте! Обморокъ! Карапеша, бѣги за водой, — проговорилъ онъ и подскочилъ къ женѣ, спрашивая:- Глашенька! Что съ тобой! Съ чего ты?..
— Прочь поди, прочь, мерзавецъ, пьяница… — шептала она.
Николай Ивановичъ откинулъ съ лица ея вуаль. Лицо было блѣдно и глаза были закрыты. Онъ вытащилъ изъ кармана платокъ и сталъ махать ей въ лицо. Но тутъ къ нему бросился евнухъ, заговорилъ что-то по-турецки, опустилъ руку въ широчайшій карманъ халата, вытащилъ оттуда флаконъ, открылъ его и сталъ совать въ носъ Глафирѣ Семеновнѣ. Прибѣжалъ Карапетъ съ горшкомъ воды, стоялъ около Глафиры Семеновны и спрашивалъ Николая Ивановича:
— На голова ей лить, дюша мой?
— Что ты! Что ты! Шляпку испортишь! Новая шляпка… Въ Вѣнѣ куплена! — закричалъ на него тотъ. — И зачѣмъ ты съ такимъ большущимъ горшкомъ? Ты ей попить принеси.
Евнухъ запросто оттолкнулъ армянина отъ Глафиры Семеновны, грозно проговоривъ ему что-то по-турецки, и сѣлъ рядомъ съ ней, держа флаконъ около ея лица.
Карапетъ не обидѣлся и, улыбаясь, проговорилъ:
— О, они своего дамскаго дѣла хорошо знаютъ! Оставь его, эфендимъ, — обратился онъ къ Николаю Ивановичу. — Этого господинъ обученъ для дамски дѣловъ.
И точно. Вскорѣ Глафира Семеновна открыла глаза и, увидавъ евнуха, не отшатнулась отъ него, а тихо сказала ему:
— Мерси, мосье…
Евнухъ говорилъ что-то по-турецки, упоминалъ слово «корсетъ» и протягивалъ руки къ ея таліи.
— Корсетъ хочетъ твоей барыня растегнуть, — перевелъ Карапетъ.
— Не надо, не надо! Нѣтъ, не надо! — замахала руками Глафира Семеновна.
Евнухъ улыбался ей и продолжалъ говорить по-турецки. Карапетъ опять перевелъ:
— Онъ говоритъ, что ей надо идти въ сервисъ-гаремъ и полежать на диванѣ.
Глафира Семеновна поднялась со скамейки и стала оправляться. Евнухъ показывалъ ей руками внизъ и приглашалъ идти за собой. Она ласково кивнула евнуху и опять сказала: «мерси», потомъ двинулась по направленію къ лѣстницѣ и, проходя мимо мужа, скосила на него глаза и пробормотала:
— Пьяная скотина!
— Да ужъ слышали, слышали, душечка, — кротко отвѣчалъ тотъ.
Она стала спускаться съ лѣстницы. Евнухъ слѣдовалъ за ней.
— Скажи на милость, какой кавалеръ выискался! проговорилъ Николай Ивановичъ, — Кто-бы могъ подумать, что жена попадетъ подъ покровительство евнуха!
— О, они эти человѣки всякаго даму такъ тонко знаютъ, такъ тонко, что даже удивительно, дюша мой! — отвѣчалъ Карапетъ и чмокнулъ свои пальцы.
— Непремѣнно напишу объ этомъ происшествіи Василію Кузьмичу, рѣшилъ Николай Ивановичъ. — Евнухъ и Глаша! Вотъ происшествіе-то!
Онъ спустился внизъ за евнухомъ и вскорѣ вернулся вмѣстѣ съ нимъ на верхнюю палубу.
— Отправили въ гаремное отдѣленіе. Она тамъ вылежится, — сообщилъ онъ Карапету, схватилъ евнуха за обѣ руки и сталъ его благодарить:- Мерси, мосье Ага, мерси… Шакюръ…
Евнухъ улыбался и учащенно кивалъ головой, какъ китайская кукла.
— Выпить ему съ нами предложить нельзя-ли? — спросилъ Николай Ивановичъ Карапета и прибавилъ:- Переведи ему по-турецки. Скажи, что за Азію пьемъ.
Карапетъ перевелъ и отвѣтилъ:
— Благодаритъ. Не хочетъ.
Евнухъ кланялся и прикладывалъ ладонь руки къ чалмѣ и къ сердцу.
— Вздоръ! Выпьетъ, рѣшилъ Николай Ивановичъ и сказалъ Карапету:- Заказывай три рюмки коньяку. Теперь Азію Европа будетъ чествовать. Ни разу съ евнухомъ не пилъ, а тутъ такой хорошій случай…
Карапетъ нажалъ кнопку и далъ звонокъ въ буфетъ.
XCV
Явившемуся слугѣ были заказаны опять три рюмки коньяку. Тотъ скалилъ зубы и улыбался.
— Закажи, дюша мой, для евнухъ лучше лимоннаго вода съ вареньемъ. Онъ лимоннаго вода будетъ лучше пить, — посовѣтовалъ Карапетъ Николаю Ивановичу.
— Лимонадъ? Отлично. Тогда и мы на лимонадъ съ коньякомъ перейдемъ, — отвѣчалъ тотъ. — Заказывай, заказывай… Да пусть ужъ кабакджи-то твой полъ бутылки коньяку принесетъ. Такъ выгоднѣе будетъ, оптомъ всегда дешевле. А супруга — тю-тю… Въ гаремъ спроважена. Опасаться теперь некого… — махнулъ онъ рукой и улыбнулся пьяной улыбкой, фыркнувъ носомъ.
Подъѣзжали къ Канледже, послѣдней пароходной пристани на азіатскомъ берегу Босфора. Вдали синѣлъ темнымъ пятномъ выходъ въ Черное море. Около прохода высились на утесахъ внушительныя турецкія укрѣпленія. Карапетъ тотчасъ-же указалъ и на проходъ, и на укрѣпленія Николаю Ивановичу.
— Видишь, дюша мой? Это вашего руски Чернаго море.
— Вижу, вижу! Матушка, Русь православная! восторгалъ тотъ. — Вотъ надо-бы передъ Чернымъ-то моремъ русской водочки выпить, да вѣдь здѣсь ее на пароходѣ достать нельзя…
— Нельзя, нельзя. Да ты, эфендимъ, не туда смотришь.
— Какъ не туда? Я въ лучшемъ видѣ все вижу.
Но Николай Ивановичъ былъ уже пьянъ и ничего не видѣлъ. Глаза его ушли подъ лобъ и самъ онъ изрядно покачивался на ногахъ, языкъ его заплетался. Карапетъ былъ тоже пьянъ, но выглядѣлъ бодрѣе своего товарища. У него только съузились глаза и лицо побагровѣло еще болѣе.
— Канледже! закричалъ матросъ внизу. — Канледже! — выставилъ онъ съ лѣстницы свою голову въ фескѣ и заглядывая на верхнюю палубу.
Еще двѣ-три минуты и пароходъ ударился бортомъ о деревянную палубу и заскрипѣлъ своей обшивкой. На верхней палубѣ стоялъ слуга съ подносомъ, рюмками и бутылками и кланялся.
— Принесъ? Отлично! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Исправный слуга. За это получишь потомъ хорошій бакшишъ. Ну, господинъ Ага, пожалуйте!.. Же ву при, мосье Бей… Выпьемте! обратился онъ къ евнуху. — Мы теперь пьемъ за Азію. Легонькое… съ лимонадцемъ… Дамское… Даже дамы пьютъ.
Евнухъ кланялся, прикладывая руку къ чалмѣ и къ сердцу, и благодарилъ, но Николай Ивановичъ не отставалъ и лѣзъ къ нему со стаканамъ. Евнухъ взялъ стаканъ, пригубилъ изъ него и поморщился.
