Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия
Сумрачный образ времени - в конечном счете - создается крупными штрихами, характеризующими действия власти и поведение общества в их основных приметах и проявлениях. Кроме того, сквозь черты современности всюду просвечивает история. В романе много исторических ассоциаций, параллелей, реминисценций, возникающих по разным поводам (прогулки героев по столице с ее памятными местами, генеалогия рода Гадюков-Очищенных, биография князя Рукосуй-Пошехонского, "счет" купца Парамонова). Можно сказать, что в "Современной идиллии" в сжатом виде воспроизведен взгляд Салтыкова на историю российской государственности, сложившийся у него еще с конца 60-х годов {Е. Покусаев. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. М., 1963, с. 22-57.}, - с характерным выбором эпох и фактов, демонстрирующих произвол и развращающую силу самодержавия, политическую беспринципность дворянского общества, забитость социальных низов.
В гротескных персонажах "Сказки о ретивом начальнике", в собирательных образах "исправников", "урядников", "гороховых пальто" и т. д., Салтыков раскрывает природу деспотической власти, которая превращает существование каждого "невинного обывателя" в "шутовскую трагедию" и "катастрофу". Особенно значительны здесь проходящие через основные главы текста сквозные образы вездесущего "горохового пальто", "невидимого" штаб-офицера. Они почти "нематериальны": буквально растворяясь в воздухе и снова возникая из него, но всегда вовремя оказываясь на страже "основ", именно они символизируют в романе атмосферу политического сыска и доносительства реакционной эпохи.
Но герои обуздания - не главные лица в этом произведении Салтыкова, в отличие от "Помпадуров и помпадурш" и "Господ ташкентцев". Не "субъект", а "объект" реакции - общество находится здесь в фокусе изображения.
3
В "Современной идиллии" Глумов и Рассказчик - более "герои", чем в других произведениях Салтыкова ("В среде умеренности и аккуратности", "Недоконченные беседы"), где им принадлежит скорее функциональная роль проводников определенного взгляда на вещи. Писатель связал с этими образами моральные проблемы, очень злободневные и общественно значительные. Они заключают, кроме того, заряд несомненной полемики с идейно-этическими построениями реакционной публицистики и философии.
Оба героя в сочетании воплощают самый широкий, массовый тип российского интеллигента - "среднего культурного человека", с характерной либеральной складкой ("восторги по поводу упразднения крепостного права", "светлые Надежды, возбужденные опубликованием новых судебных уставов" и т. д.). Они непричастны к политическому радикализму, но имеют потребность "свободно мыслить и выражать свои мысли по-человечески" и потому находятся в постоянном конфликте с властями, осуществляющими политический контроль. Автор одного из наиболее проницательных откликов на журнальную публикацию "Современной идиллии" - Г. Градовский отметил, что в романе "сатирически воспроизведено, как нынешние условия нашей жизни отражаются на с_р_е_д_н_е_м русском человеке, на большинстве русского общества и народа" {Грель . Литературные очерки. - "Эхо", 1882, 24 декабря, Э 293.}.
В сложное идейное целое, каким являются центральные образы романа, входит неотъемлемой частью разоблачение "измен и шатаний либерализма" (В. И. Ленин) {В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, с. 372.}. Но было бы ошибкой отыскивать в сюжетной судьбе героев простое отражение истории политической капитуляции "либеральной партии" после 1 марта 1881 г. "Либерализм" в данном случае следует понимать скорее как "нормальную окраску убеждений" средней русской интеллигенции (по выражению Салтыкова). Ирония, сарказм писателя вызваны эфемерностью этого "свободолюбия" - чисто теоретического и ничем не подтверждаемого реально.
"Средний человек" - одна из основных типологических категорий салтыковской сатиры, наиболее точное определение ее объекта в 80-е годы {См. об этом: Вл. Кранихфельд. Десятилетие о среднем человеке. - "Современный мир", 1907, ЭЭ 11 и 12.}. "Средний человек" - посредствующее звено между носителем революционной мысли ("высокоинтеллигентным человеком" в эзоповском словаре "Современной идиллии") и не пробужденной еще "мелкой сошкой" массами. Перед фактом политической неразбуженности народных масс выход революционера из гибельной изоляции и приближение социальных перемен Салтыков, в известной мере, связывает с гражданской активизацией "среднего интеллигента". И обратно: по мысли писателя, исторический застой, торжество реакции ("суматохи", "ябеды", как обозначено в романе) усугубляются и затягиваются, когда идейно деморализованный ("заснувший", "очумевший") средний культурный слой не в состоянии быть для передового деятеля "тою материальною и нравственною поддержкою, которую дает общество и перед которою невольно задумывается самая нахальная беззастенчивость" (см. т. 9, стр. 162).
Глубокую тревогу Салтыкова вызывало то обстоятельство, что под флагом борьбы с политической "крамолой" карательная практика правительства направлялась на гораздо более широкий объект: "Уж не об динамите и цареубийстве идет речь, а о простом человеческом образе мыслей", - писал он Г. З. Елисееву 20 января 1883 г. "Усиленные меры" "наводили ужас" на общество в целом {См. "Дневник М. И. Семевского". Цит. по кн.: П. А. Зайончковский. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1964, с. 95.}. Реакционная "ябеда", утверждается в романе, "захватила в свои тиски "среднего" человека и на нем сосредоточила силу своих развращающих экспериментов".
Рассказчик и Глумов проходят все стадии убывающего свободомыслия, переживают "процесс мучительного оподления", чтобы в финале возмутиться и ощутить "тоску проснувшегося Стыда".
Первый этап их "отрицательной эволюции" - полное погружение в растительное существование. Философию пассивного пережидания трудного исторического момента Салтыков обозначил понятием "годить" ("погодить"). Незадолго до начала работы над "Современной идиллией" он беседовал с Ф. M Достоевским "о трудности определить явление, назвать его настоящим словом" {См.: "Два самоубийства". - "Дневник писателя", 1876, октябрь. Ср.: Ф. М. Достоевский. Полн. собр. художеств. произв. М.-Л., ГИЗ, 1929, т. 11, с. 422.}. Такое "настоящее слово" для общественного тонуса реакционной эпохи было найдено им и сразу оценено современной критикой: "Глумов и Рассказчик возводят в принцип очень обыкновенную способность годить", но, "когда, например, мы "годим", то нам кажется, что это совершается вполне прилично и далеко не так глупо, не так смешно, как у щедринских героев" {Некто из толпы . ОЗ, 1-й 2-й, 3-й ЭЭ, 1877 г. - "Кронштадтский вестник", 1877, 4 мая, Э 53, с. 12.}. Салтыков блистательно реализовал в комическом действии сложившуюся у него еще с 60-х годов систему устойчивых значащих деталей, которые характеризуют быт людей, свободных от умственных интересов.
В романе часто встречаются упоминания первоклассных и второсортных петербургских "рестораций" ("Борель", "Доминик", "Палкин", "кухмистерская Завитаева", "Малоярославский трактир" и т. д.), известных столичных колбасных, булочных, фруктовых лавок, винных "заведений" ("Шпис", "Людекенс", "булочная Филиппова", "Милютины лавки", "Елисеев", "Эрбер", и пр.), увеселительных мест ("балы Марцинкевича", "танцклассы Кессених", "Пале-де-Кристаль", "Демидрон" и т. п.) {См.: Вл. Михневич. Петербург весь на ладони. СПб., 1874; его же. Наши знакомые. СПб., 1884.}. У Салтыкова все подобные упоминания, давая "топонимику" благонамеренности, были сатирически экспрессивны, психологически выразительны: за ними вставала не только живописная картина города, но определенный образ жизни, моральный портрет завсегдатая подобных заведений, хорошо известный современнику.
Вскрывая печальную логику неизбежного перехода "благонамернности выжидающей" в "благонамеренность воинствующую", писатель заставляет своих героев на следующем этапе их приспособленческой карьеры вступить в общение с полицией и взяться за организацию уголовных преступлений. Мотив преступности, уголовщины проходит через все произведение, персонажи, с которыми сближаются герои: аферист Балалайкин, "злокачественный старик" Очищенный, содержанка Фаинушка, Выжлятников - дают представление о разных формах аморальности. Проблема аморализма ставится в романе широко, истолковываясь как "стихия общественной жизни" (И. А. Гончаров), каждый герой подвергнут своеобразной "этической пробе".
Привлекая внимание Салтыкова давно, в полную силу эта мысль зазвучала именно в "Современной идиллии": уголовщина и контрреволюционная политика, "благонамеренность" и "воровство" объединены в романе как безусловно родственные общественные явления.
Реакционная пропаганда хотела найти корни социальной преступности в революционной идеологии. Стремясь дискредитировать своих идейных противников, охранители тенденциозно интерпретировали социалистическое учение о собственности, приписывая революционной среде грабительство в качестве "идейного принципа"; самих революционеров выдавали скорее за уголовных, чем за политических преступников {См.: "Государственные преступления в России в 19 веке". Под ред. В. Я. Богучарского, т. 3. Ростов, 1907, с. 9-10.}. "Московские ведомости" настойчиво внедряли в сознание обывателя, что народники - "чистые воры" {М. Вед., 1877, 9 декабря, Э 305.} и "сама их цель составляет, сколько там ее ни маскируй красивыми словами возведенное в принцип грабительство" {Там же, 22 марта, Э 70.}. Революционная нелегальная пресса была вынуждена выступать с опровержением инсинуаций {"Народная воля", 1879, Э 2 (статья Л. Тихомирова "На чьей стороне нравственность? (Объяснение с литературными и иными охранителями)"}.
