Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия
Обзор книги Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия
Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович
Современная идиллия
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Современная идиллия
1877-1883
Спите! Бог не спит за вас!
Жуковский
I
Однажды заходит ко мне Алексей Степаныч Молчалин и говорит:
- Нужно, голубчик, погодить!
Разумеется, я удивился. С тех самых пор, как я себя помню, я только и делаю, что гожу.
Вся моя молодость, вся жизнь исчерпывается этим словом, и вот выискивается же человек, который приходит к заключению, что мне и за всем тем необходимо умерить свой пыл!
- Помилуйте, Алексей Степаныч! - изумился я. - Ведь это, право, уж начинает походить на мистификацию!
- Там мистификация или не мистификация, как хотите рассуждайте, а мой совет - погодить!
- Да что же, наконец, вы хотите этим сказать?
- Русские вы, а по-русски не понимаете! чудные вы, господа! Погодить ну, приноровиться, что ли, уметь вовремя помолчать, позабыть кой об чем, думать не об том, об чем обыкновенно думается, заниматься не тем, чем обыкновенно занимаетесь... Например: гуляйте больше, в еду ударьтесь, папироски набивайте, письма к родным пишите, а вечером - в табельку или в сибирку засядьте. Вот это и будет значить "погодить".
- Алексей Степаныч! батюшка! да почему же?
- Некогда, мой друг, объяснять - в департамент спешу! Да и не объяснишь ведь тому, кто понимать не хочет. Мы - русские; мы эти вещи сразу должны понимать. Впрочем, я свое дело сделал, предупредил, а последуете ли моему совету или не последуете, это уж вы сами...
С этими словами Алексей Степаныч очень любезно сделал мне ручкой и исчез. Это быстрое появление и исчезновение
очень больно укололи меня. Мне казалось, что в переводе на язык слов этот факт означает: я не должен был сюда прийти, но... пришел. Во всяком случае, я хоть тем умалю значение своего поступка, что пробуду в сем месте как можно менее времени.
Да, это так. Даже руки мне порядком на прощанье не пожал, а просто ручкой сделал, как будто говорил: "Готов я помочь, однако пора бы к тебе, сахар медович, понять, что знакомство твое - не ахти благостыня какая!" Я, конечно, не буду уверять, что он именно так думал, но что он инстинктивно гак чувствовал и что именно это чувство сообщило его появлению ту печать торопливости, которая меня поразила, - в этом я нимало не сомневаюсь.
По обыкновению, я сейчас же полетел к Глумову. Я горел нетерпением сообщить об этом странном коллоквиуме, дабы общими силами сотворить по этому случаю совет, а затем, буде надобно, то и план действий начертать. Но Глумов уже как бы предвосхитил мысль Алексея Степаныча. Тщательно очистив письменный стол от бумаг и книг, в обыкновенное время загромождавших его, он сидел перед порожним пространством... и набивал папироски.
- Ты что это делаешь? - спросил я.
- А вот, подходящее, по обстоятельствам, занятие изобрал. Утром, восстав от сна, пасьянс раскладывал, теперь - папироски делаю.
- Представь себе, ко мне Алексей Степаныч заходил и то же самое советовал!
- А я так сам догадался. Садись, вот тебе гильзы - занимайся.
- Позволь, однако, надо же хоть объясниться сперва!
- А тебе что Алексей Степаныч сказал?
- Да ничего путем не сказал. Пришел, повернулся и ушел. Погодить, говорит, надо!
- Чудак ты! Сказано: погоди, ну, и годи, значит. Вот я себе сам, собственным движением, сказал: Глумов! нужно, брат, погодить! Купил табаку, гильзы - и шабаш. И не объясняюсь. Ибо понимаю, что всякое поползновение к объяснению есть противоположное тому, что на русском языке известно под словом "годить".
- Помилуй! да разве мы мало до сих пор годили? В чем же другом вся наша жизнь прошла, как не в беспрерывном самопонуждении: погоди да погоди!
- Стало быть, до сих пор мы в одну меру годили, а теперь мера с гарнцем пошла в ход - больше годить надо, а завтра, может быть, к мере и еще два гарнца накинется - ну, и еще больше годить придется. Небось, не лопнешь. А впрочем, что же праздные-то слова говорить! Давай-ка лучше подумаем, как бы нам сообща каникулы-то эти провести. Вместе и годить словно бы веселее будет.
Затем мы в несколько минут начертали план действий и с завтрашнего же дня приступили к выполнению его.
Прежде всего мы решили, что я с вечера же переберусь к Глумову, что мы вместе ляжем спать и вместе же завтра проснемся, чтобы начать "годить". И не расстанемся до тех пор, покуда вакант сам собой, так сказать, измором не изноет.
Залегли мы спать часов с одиннадцати, точно завтра утром к ранней обедне собрались. Обыкновенно мы в это время только что словесную канитель затягивали и часов до двух ночи переходили от одного современного вопроса к другому, с одной стороны ничего не предрешая, а с другой стороны не отказывая себе и в достодолжном, в пределах разумной умеренности, рассмотрении. И хотя наши собеседования почти всегда заканчивались словами: "необходимо погодить", но мы все-таки утешались хоть тем, что слова эти составляют результат свободного обмена мыслей и свободно-разумного отношения к действительности, что воля с нас не снята и что если бы, например, выпить при сем две-три рюмки водки, то ничто бы, пожалуй, не воспрепятствовало нам выразиться и так: "Господа! да неужто же, наконец..."
Но теперь мы с тем именно и собрались, чтобы начать годить, не рассуждая, не вдаваясь в исследования, почему и как, а просто-напросто плыть по течению до тех пор, пока Алексей Степаныч не снимет с нас клятвы и не скажет: теперь - валяй по всем по трем!
Мне не спалось, Глумов тоже ворочался с боку на бок. Но дисциплина уже сказывалась, и мысли приходили в голову именно все такие, какие должны приходить людям, собравшимся к ранней обедне.
- Глумов! ты не спишь?
- Не сплю. А ты?
- И я не сплю.
- Гм... не зажечь ли свечу?
- Погоди, может быть, и уснем.
Прошло еще с полчаса - не спится, да и только. Зажгли свечу, спустили ноги с кровати и сели друг против друга. Глядели-глядели - наконец смешно стало.
- Постой-ка, я в буфет схожу; я там, на всякий случай, два куска ветчины припас! - сказал Глумов.
- Сходи, пожалуй!
Глумов зашлепал туфлями, а я сидел и прислушивался. Вот
он в кабинет вошел, вот вступил в переднюю, вот поворотил в столовую... Чу! ключ повернулся в замке, тарелки стукнули... Идет назад!!
Когда человек решился годить, то все для него интересно; способность к наблюдению изощряется почти до ясновидения, а мысли - приходят во множестве.
- Вот ветчина, а вот водка. Закусим! - сказал Глумов.
- Гм... ветчина! Хорошо ветчиной на ночь закусить - спаться лучше будет. А ты, Глумов, думал ли когда-нибудь об том, как эта самая ветчина ветчиной делается?
- Была прежде свинья, потом ее зарезали, рассортировали, окорока посолили, провесили - вот и ветчина сделалась.
- Нет, не это! А вот кому эта свинья принадлежала? Кто ее выхолил, выкормил? И почему он с нею расстался, а теперь мы, которые ничего не выкармливали, окорока этой свиньи едим...
- И празднословием занимаемся... Будет! Сказано тебе, погодить - ну, и жди!
- Глумов! я - немножко!
- Ни слова, ни полслова - вот тебе и сказ. Доедай и ложись! А чтобы воображение осадить - вот тебе водка.
Выпили по две рюмки - и действительно как-то сподручнее годить сделалось. В голову словно облако тумана ворвалось, теплота по всем суставам пошла. Я закутался в одеяло и стал молчать. Молчать - это целое занятие, целый умственный процесс, особливо если при этом имеется в виду практический результат. А так как в настоящем случае ожидаемый результат заключался в слове "заснуть", то я предался молчанию, усиленно отгоняя и устраняя все, что могло нанести ему ущерб. Старался не переменять положения тела, всякому проблеску мысли сейчас же посылал встречный проблеск мысли, по преимуществу, ни с чем несообразный, даже целые сказки себе сказывал. Содержание этих сказок я излагать здесь не буду (это завлекло бы меня, пожалуй, за пределы моих скромных намерений), но, признаюсь откровенно, все они имели в своем основании слово "погодить".
Наконец, уже почти совсем сонный, я вымолвил:
- Да, брат! а насчет ветчины - все-таки... Это, брат, в своем роде сюжет!
- Сюжет! - тоже сквозь сон ответил мне Глумов, и затем голова моя окончательно окунулась в облако.
Проснулись мы довольно рано (часов в девять), но к ранней обедне все-таки не поспели.
- Впрочем, и то сказать, - начал я, - не такой город Петербург, чтобы в нем ранние обедни справлять.
- Будешь и к ранней обедне ходить, когда момент наступит, - осадил меня Глумов, - но не об том речь, а вот я насчет горячего распоряжусь. Тебе чего: кофею или чаю?
Я задумался. Обыкновенно я пью чай, но нынче все так было необыкновенно, что захотелось и тут отличиться. Дай-ко, думаю, кофейку хвачу!
- Кофею, братец! - воскликнул я и даже хлопнул себя по ляжке от удовольствия.
Подали кофей. Налили по стакану - выпили; по другому налили - и опять выпили. Со сливками и с теплым калачом.
