Панас Мирный - Гулящая
- Так вы уже женаты? - удивился Рубец.
- С полгода как женился.
- Я и не знал. Поздравляю! Что же вы одни?.. Разве жена больна?
- Да нет... Она у меня домоседка.
Рубец хотел что-то сказать, но тут как раз прибежал официант.
- Готово-с! - произнес он, останавливаясь перед Проценко и бойко перекидывая салфетку через плечо.
- Где? - спросил Проценко.
- Пожалуйте-с! - расталкивая народ, он побежал в сторону от вокзала.
- Ты куда это? - крикнул вслед ему Проценко.
-Там-с! - ответил официант, показывая рукой на стену акаций, темневшую вдали.
- На кой черт такую глушь выбрал? - строго спросил Проценко.
- Здесь все заняты-с!
Проценко остановился.
- Да ничего, пойдемте. Там меньше любопытных глаз, не будут подсматривать,- сказал Кныш, и все двинулись за официантом.
В конце широкой аллеи, в укромном уголке в чаще акаций темнела маленькая беседка; дойдя до нее, официант сказал: "Здесь-с".
Посреди беседки стоял стол, накрытый белоснежной скатертью, на столе горели две свечи под стеклянными колпачками, вокруг стола стояли зеленые скамеечки.
- Как тут уютно,- сказал Рубец, усаживаясь и осматривая беседку.
- Так ты еще ничего не приготовил? - спросил Проценко поморщившись.
- Что прикажете-с?
- Черт бы тебя побрал! Хоть бы чаю дал! - выругался он с досады.
- Сколько прикажете-с? - твердит официант.
- Старый обычай такой...- начал Рубец.
- Хватть сперва по одной,- улыбаясь, закончил Кныш.- Я сам то же думаю.
- Как хотите. Что же мы закажем? - спрашивает Проценко.
Стали совещаться. Кныш пожелал битков в сметане, Проценко - перепелку, а Рубец положился на них: пусть что хотят, то и берут, лишь бы поскорее.
- Графин водки! бутылку красного! битки, перепелку, а третье, что у вас есть самое лучшее?
Официант стал скороговоркой перечислять все блюда.
- Дай мне котлет, это мне как раз по зубам,- решил Рубец.
- Отбивных, пожарских, рубленых? - снова так и сыплет официант.
Рубец воззрился на него, решительно не зная, что выбрать.
- Пожарских! - крикнул Проценко.
- Хорошо-с! - И официант собрался бежать.
- Постой! Принеси пока графин водки, селедку, может, у вас есть там хороший балык, икра, тогда тоже подай.
Пока официант бегал, стараясь поскорее и подать и заказать все, что потребовали, начался обычный разговор. Проценко расспрашивал Рубца про город, про Пистину Ивановну, про детей. Рубец рассказывал не спеша, уснащая свою речь присловьями и прибаутками, как это любят делать мелкие чиновники в глухой провинции, и вызывая невольную улыбку то у Проценко, то у Кныша. Рассказ его затянулся бы надолго, если бы официант не принес водку и закуску. Когда графин из чистого, как слеза, стекла засверкал на свету сизым огоньком и приятно зазвенели рюмки, покачиваясь на высоких ножках, все сразу забыли, о чем шла речь; глаза невольно устремились на графин с белой водкой и залюбовались игрой в вине едва заметных искр, рука потянулась к рюмке, и у всех слюнки потекли при виде оранжевого балыка, черной икры, отливавшей серебром селедки.
- Будем здоровы! - сказал первый Проценко, поднимая большую рюмку водки. За ним выпил Кныш, затем Рубец.
Закусив, опрокинули еще по одной.
- Вы, кажется, этого зелья не потребляли? - спросил Рубец, глядя, как Проценко чисто ходит около стекла.
- Не потреблял, не потреблял. Молод был.
- Вы тогда больше по дамской части,- засмеялся Кныш.
- Случалось, да и то робел. Глуп был! Теперь бы и понаторел, так жена не дает,- признался Проценко.
- Барышни да молодые дамы и сейчас еще вас вспоминают,- прибавил Рубец.
- Вспоминают? - переспросил Проценко.- Счастливая пора! Эх, давайте хоть выпьем за них!
Не успел он налить рюмку, как официант принес жаркое. Прямо с плиты, оно так приятно пахло, щекотало во рту, возбуждало еще больший аппетит.
- А вино? - спросил Проценко.
- Сейчас,- засуетился официант.
- А после вина чай. Слышишь? И бутылку рома хорошего.
- Слушаюсь,- и побежал.
- Так выпьем за здоровье тех, кого мы когда-то любили и кто нас любил! - поднимая рюмку, со вздохом сказал Проценко.
Кныш чокнулся с ним. Чокнулся и Рубец. Выпили. После четвертой даже у Рубца загорелись глаза и покраснело бледное лицо.
- Чего в молодости не бывает? - опустив голову, сказал он.- Я, помню, так влюбился в свою крепостную девушку, что подумывал даже жениться, хорошо, что покойный отец такую мне задал трепку, что сразу вся любовь прошла.
- А я? я? - воскликнул Проценко.- Это ведь было у вас на глазах. Помните Христю? Я ведь хотел жить с нею гражданским браком. Если бы стал жить, может, потом и женился бы. А теперь... где она? Что с нею?
- Так и пропала. После того как я рассчитал ее, еще был слух, что она живет в городе у Довбни. Жена Довбни шлюха почище ее. На первых порах она ее и приютила. Довбня увидел, что Христя красивей жены, да и стал за нею прихлестывать. Довбниха заметила и прогнала ее со двора. Потом она, говорят, у покойного капитана с недельку пожила: тот, как человек военный, любил их менять. А уж капитан как будто бы сплавил ее евреям, ну а после этого и слух о ней пропал. Так и неизвестно, куда она делась. А жаль, хорошая была работница, хорошая, ничего не скажешь! - пожалел Рубец.
- Да, она была даровитая. Очень даровитая,- подумав, сказал Проценко.Куда даровитее этой попадейки. Как ее? Наталья... Наталья... взбалмошное существо!
- Царство ей небесное! - сказал Рубец.- Отравилась. И поп в монахи постригся. Оба они были с придурью.
- Взбалмошное существо! - твердил Проценко.
- В городе тогда поговаривали, что из-за вас,- прибавил Кныш.
- Может быть. Может быть. Чем же я виноват? Вольно человеку забрать себе дурь в голову. Вечной любви желала... Глупая! Как будто может быть вечная любовь!
Кныш и Рубец расхохотались, а Проценко заерзал и, почесав затылок, сказал:
- Уж эти мне бабы! Ну и бабы...
Официант принес чай, вино и ром.
- Ах, вот это хорошо! - произнес Проценко и придвинул себе стакан.
Стали пить чай. Чтобы остудить его, Кныш и Рубец подлили рому, а Проценко стал ждать, пока чай остынет. Он часто вскакивал, прохаживался по беседке, выходил в сад, снова возвращался. Притронется к стакану - горячий, снова выйдет, а через минуту возвращается назад. Видно, ему было не по себе: то ли его от выпитой водки мутило, то ли разговор о прошлом не давал покоя. Его молодое лицо покраснело, глаза потускнели, он часто снимал пенсне, протирал и снова надевал на нос.
- Григорий Петрович! Здравствуйте! - поздоровался с ним кто-то звучным басом, когда он снова вышел пройтись.- Вы одни? Что это вы тут разгуливаете?
- Нет, я с компанией. Ах, кстати, хотите видеть земляка?
- Ну, а как же! Земляка да не захотеть видеть. Кто он? Где он? произнес тот же голос, показавшийся Рубцу страшно знакомым.
Не успел Рубец спросить у Кныша, с кем это Проценко разговаривает, как тот появился на пороге беседки, ведя за руку рослого, упитанного мужчину с багрово-красным лицом, блестящими глазами и черными усами. Рубец сразу узнал Колесника. Тот же голос, звонкий и раскатистый, сам такой же высокий и молодцеватый. Только одет иначе. Прежде он ходил в длинном суконном кафтане, а теперь на нем был надет короткополый сюртук, штаны уже были не синие китайчатые, заправленные в сапоги, а какие-то пестрые на выпуск, сапожки маленькие скрипучие, сорочка с воротничком, на шее болтается золотая цепочка от часов, на руках сверкают перстни с дорогими камнями.
- Антон Петрович, что это вас слыхoм не слыхать, видoм не видать? Сколько лет, сколько зим! - крикнул Колесник, подбежав к Рубцу, и полез целоваться.- Ишь где они устроились! Собрались себе земляки втроем и... чаек попивают. Великолепно. Вот это великолепно. Выпью и я с вами рюмочку рому.
- Константин Петрович! А может, чайку? - предложил Проценко.
- Нет. Чай сушит. Я вот этого дива. Это по нашей части. А то и в земстве говорят, что я мужик. Так уж я мужиком и буду. Будем здоровы! - и он залпом выпил рюмку.
- Ну, как же вы поживаете? - спросил он у Рубца.- Слышал я, службу переменили, по земству пошли. Вот это по-моему. Хорошо, ей-богу хорошо. Только служба хлопотливая. Иной раз и на месте не посидишь, гоняют тебя в хвост и гриву. Туда мостик поезжай строить, сюда плотину насыпать. Хлопот по горло! И в городе спокойно не посидишь. Господа, они везде господа. Вот и мои друзья выбрали себе барское занятие - сидят да пописывают. А ты, Колесник, катай, валяй. Спешить не спеши, а поторапливайся! Только перед собранием и отдохнешь. А там - айда! С повозки не слезаешь.
- Однако вам, Константин Петрович, езда впрок идет, ишь как раздобрели,- улыбнулся Кныш.
- Хорошо, что такой уродился. А будь я тощий, не крепкий... Грязь, дождь, непогодь, а ты лети. Дело не ждет. Ах, да! Забыл спросить,обратился он к Проценко.- Видели диковинку?
- Какую диковинку? - спросил тот, прихлебывая холодный чай.
- Как какую диковинку? - воскликнул Колесник.- Арфисток! Ну и Штемберг! Вот чертов еврей! Вот это арфистки - просто мое почтение! Грудь во! Платьица коротенькие - по сю пору! ножки - прелесть, обтянуты голубыми чулочками. А личики - одно тебе роза, другое - лилия. Отродясь ничего лучше не видывал. Особенно одна - Наташка. Как там в сказках говорится: во лбу месяц, в затылке ясны звезды?
