Николай Гарин-Михайловский - Том 1. Детство Тёмы. Гимназисты
— Не надо, — с комическим достоинством ответил Корнев, ограничившись пожатием.
— Он вам протянет когда-нибудь руку при гостях, — заметила Аглаида Васильевна.
— Что ж? Поверьте, с удовольствием пожму.
— Ну, я хотела бы посмотреть.
— Да могу вас уверить… да накажи меня бог… да лопни мои глаза.
Сама Аглаида Васильевна не могла удержаться от смеха.
— Мне нечего и спрашивать, как вам понравилась деревня, — обратилась она к Корневу.
— Совершенно справедливо, — ответил он, — я никогда еще себя таким теленком не чувствовал.
Он сделал несколько туров по террасе и запел:
Невольно к этим грустным берегам
Меня влечет неведомая сила.
Он пел верно и в высшей степени выразительно.
— У вас прекрасный голос, — похвалила Зина.
— Откуда это? — спросила Наташа.
— Есть такая опера: «Русалка»… слова Пушкина.
— Пропойте все.
— С удовольствием, если нравится.
Оказалось, Корнев знал много романсов и арий.
Вместо чтения все время до обеда прошло в пении, причем то Зина, то Наташа аккомпанировали Корневу. Он и сам играл с удовольствием, хотя медленно разбирал ноты. В антрактах он не оставлял своих комичных выходок, и Степан представлял для него в этом отношении неиссякаемый источник.
— У вас большой юмористический талант, — заметила Аглаида Васильевна.
— Мне говорили, что я мог бы сделать карьеру на этом поприще.
— Отчего же вы не делаете? — спросила Наташа.
— Отчего вы в монастырь не идете? — повернулся к ней Корнев и, увидя вспыхнувшее лицо Наташи, быстро проговорил уже серьезно: — В монастырь… в оперу… всех нас, наверное, куда-нибудь тянет, но все идут одной дорогой: наше время ремесленное, да и дело наше маленькое, и мы маленькие — нечего и соваться с суконным рылом в калашный ряд.
— При чем тут это, — возмутилась Зина, — если у вас есть талант.
— Талант положительно есть, — поддержала ее Аглаида Васильевна, — но, конечно, сперва надо сделать свое прямое дело…
— Э-э! — перебила Зина, — так и пойдет шаг за шагом…
— Я согласна с Зиной, — сказала Наташа.
— И я согласна, — присоединилась Маня.
Тринадцатилетняя Маня произнесла это серьезно, как взрослая. Зине резнуло ухо, и она заметила:
— Ты еще, Маня, слишком мала, чтобы высказывать свое мнение о таких вещах.
— Отчего мне не высказывать? — Маня сделала спокойно-пренебрежительное движение плечами. Она смотрела, наклонив голову, своими круглыми какой-то красивой птицы глазами, и на ее тоненьком и бледном лице играло что-то вызывающее и дразнящее.
— Оттого, что тебе тринадцать лет.
— Мне будет и больше, — ответила Маня и, властно тряхнув головой, рассмеялась.
Ее смех выходил каким-то звуком «кар», легким, гортанным, мягким и веселым.
— Вы заметили, — обратился Корнев к Аглаиде Васильевне, — как смеется Марья Николаевна? и приятно, и вместе с тем неприятно: этот несимпатичный гортанный звук напоминает какую-то птицу… Какую птицу?
— Ворону, — ответила Аглаида Васильевна.
— Совершенно верно…
— Ха-ха-ха! Маня, благодари!
— «Кар!»
— Но так же, как вот иногда урод напоминает красавицу… Я вот так похож на свою мать.
— Ну, нечего скромничать.
— Да я вовсе не скромничаю. Но если бы я не сознавал, кто я и что я, то заслуживал бы презрения… — с комичным достоинством произнес Корнев и затем сильно и выразительно запел:
Гей, выводите та и выводите
Та на ту высоку могылу,
А с тыи могылы
Видна вся Вкраина…
— Нет, положительно я никогда себя так не чувствовал, как у вас.
— Это высшая любезность хозяйкам, — улыбнулась Аглаида Васильевна.
— Это не любезность, это правда, — резко перебил Корнев.
— Тем приятнее… Но где пропадает Тёма?
— Я его видела в саду, а потом не знаю, куда он ушел, — ответила Маня.
— Он ушел к батюшке, — сказал, входя и конфузливо садясь, Сережа.
— Ах, кстати, покажите мне капеллу вашего прапрадедушки.
— Только пра, — сказала Зина.
Все пошли в капеллу.
В низкой длинной комнате возвышался у противоположной стены помост, стоял тяжелый четырехугольный стол, вместо образов — распятия, — и русские и католические, и в центре других большое, темное, с очень большим выпуклым изображением черепа. В разноцветные окна пробивался свет, бледно играя на всех предметах. На подставке лежала бархатная малиновая шапочка.
— Ничего особенного, — резюмировал свои впечатления Корнев, останавливаясь перед изображением мадонны. Это было изображение прекрасной женщины с золотистыми волосами и глазами почти круглыми, необыкновенно выразительными: что-то было доброе, ласковое, своеобразное в этих глазах, во всем лице и позе.
— Вот Марья Николаевна! — воскликнул Корнев.
— Правда, похожа? — спросила Зина.
— Поразительно.
— Это портрет прабабушки… Она умерла молодой… Прадедушка где-то в Италии заказал этот портрет.
— Замечательная работа!
— Говорят, замечательная.
— А вот и мы все, — обратила внимание Корнева Наташа на другую картину, где был изображен Христос, благословляющий детей. В числе детей были все дети Аглаиды Васильевны. Наташа, маленькая, стояла лицом к зрителю, вбок к Христу, и смотрела в упор своими большими черными глазами.
Корнев чрезвычайно долго всматривался.
— У вас всегда были большие черные глаза, — произнес он.
— Вы очень наблюдательны, — прошлась на его счет Зина.
Над картиной было кругом написано: «Если не будете как дети — не войдете в царство небесное».
— В каком смысле? — спросил Корнев Аглаиду Васильевну.
— В самом прямом.
— Отличительная черта детей, — проговорил Корнев, принимаясь за ногти и косясь на Аглаиду Васильевну, — их прямолинейная логика.
— Чистая, — вставила Аглаида Васильевна.
— Конечно.
К обеду пришел Карташев.
— Ну, что отец Даниил?
— Ничего.
— Вот от него всегда такие сведения, — заметила Зина.
— Ну, пойди сама, — огрызнулся Карташев.
— Конечно, пойду.
— Он сам придет после обеда, — сказал Карташев.
— Постарел? — спросила Аглаида Васильевна.
— Нет, все такой же.
— А я все-таки на вашем месте сделалась бы актером, — заговорила Маня, садясь против Корнева.
— Ну, вот ты так и сделай, — усмехнулась Зина, — кстати, у тебя голос, кажется, будет, — поступай в оперу.
— Если будет, то и поступлю.
— Только если первоклассный, — прибавила Аглаида Васильевна.
— Первоклассным у всех быть не может, — вмешался Корнев.
— В таком случае незачем и поступать.
— А я все-таки поступлю.
— Даже если мама против?
— А если мне хочется?
— Очень грустно в таком случае.
Корнев скорчил Мане гримасу. Маня заглянула ему в лицо, как бы ища ответа.
— Я бы подождала, пока все умрут.
— Ну, тогда делайте, что хотите, только на могилу ко мне не ходить…
— А я приду, — сказала Маня, лукаво и в то же время просительно глядя на мать, так что Аглаида Васильевна ласково усмехнулась.
— Дурочка ты…
— Гм! Гм! — заерзал Корнев.
Маня весело смотрела на него.
— Вот никогда не думала, чтобы вы были такой веселый, — сказала Зина.
— Мне теперь кажется, что я всегда такой.
— Вы всегда вот какой…
Зина исподлобья посмотрела, грызя ногти.
— Нет, это уж Наташа пусть представит, — сказала Аглаида Васильевна, — она замечательно вас копирует.
— Вот как… много чести!.. не знал… Пожалуйста…
— Я не умею.
— Ну… пожалуйста… умоляю… на коленях прошу.
Корнев закончил отчаянной рожей.
— Кар! — передразнил он Маню.
— У вас хороший «подражательный талант», — кивнула ему Наташа.
— Вы похожи, говорите, на вашу маму? — спросила Маня и, подняв головку, лукаво ждала ответа.
— И это в тринадцать лет! — воскликнул Корнев. — О, благодарю тебя, создатель, что к ее времени я уж буду стариком.
— К ее времени вы начнете только жить, — улыбнулась Аглаида Васильевна.
— А теперь, позвольте узнать, что мы делаем?
— А теперь вы только скользите по поверхности жизни.
— Как водяные пауки, — вставила Зина.
— Понимаю, — ответил Корнев и, повернувшись к Мане, сказал: — Во всяком случае, вы замечательно оригинальная… И что-то мне напоминаете… я никак не могу выразить… Вы видали картины Рубенса, Рембрандта… Я одинаково не видал ни одной картины ни того, ни другого, но это все равно… А вот это «кар» я уж окончательно не знаю, чему приписать.
— Вороне же, — напомнила Зина.
