Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»
Теперь письмо ее и ея мужа вызывало вновь всѣ тревоги, которыя было улеглись на время. Но въ головѣ Вронскаго всегда все укладывалось ясно и просто. «Она объявила мужу – прекрасно. Это давно пора было сдѣлать. Мужъ чувствуетъ себя оскорбленнымъ и, вѣроятно, вызоветъ меня. И это прекрасно. Il est le bien venu.[1207] Я сдѣлаю то, что должно, – думалъ Вронскій, – а будетъ, что будетъ. Это одна сторона вопроса. Другая – какія теперь будутъ наши отношенія. Если она согласится оставить мужа и этаго мальчика съ голубыми глазами, въ которомъ не понимаю, что она можетъ видѣть, то, разумѣется, я брошу службу, которая и такъ мнѣ надоѣла, и мы уѣдемъ за границу. Она одна изъ тѣхъ женщинъ, съ которыми не можетъ наскучить. Да и что бы не было, я долженъ не оставить ее. Если же нѣтъ, то она останется съ мужемъ, и наши отношенія останутся прежнія, и тѣмъ лучше. Бѣльскій правъ, есть что то страшное, безповоротное въ сожительствѣ съ женщиной.[1208] Fais ce que dois, advienne ce que pourra».[1209]
И то, что долженъ былъ дѣлать въ этомъ случаѣ Вронскій, было ему такъ ясно и просто, что ему нисколько не страшно было, и онъ ѣхалъ въ самомъ веселомъ и спокойномъ расположеніи духа. Сидя въ просторной каретѣ и поднявъ ноги съ шпорами къ окнамъ, онъ улыбался самъ съ собою. Ему радостно было чувствовать свѣжій ночной воздухъ, ласкавшій его разгоряченное лицо, чуять здоровье и энергію всего своего сильнаго тѣла и спокойствіе души. Онъ закинулъ одну ногу на колѣно другой, взялъ[1210]
* № 85 (рук. № 56).
Что то во всемъ тонѣ его сказало ей о спокойномъ его, удовлетворенномъ счастіи.[1211]
– Къ лучшему, – повторила она, – если бы ты зналъ, какъ я страдала, а ты спокоенъ....
– Я? я жду что ты рѣшишь? Ты мнѣ не велѣла говорить, но ты знаешь мои желанья – одни.
– Неправда, ты не желаешь, ты не чувствуешь за меня, – вдругъ съ слезами въ голосѣ вскрикнула она.
Вронскій чувствовалъ, что она хотѣла, чтобы онъ былъ взволнованъ, а онъ на бѣду чувствовалъ себя спокойнымъ. Но[1212] онъ притворился взволнованнымъ.
– Я умоляю и умоляю тебя оставить его. Мы такъ будемъ счастливы, – сказалъ онъ, обнимая ее и пригибая къ себѣ.
Хотя онъ искренно думалъ и желалъ то, что говорилъ, тонъ его рѣчи былъ притворно взволнованъ, и она весь смыслъ его рѣчи обвинила въ притворствѣ.
– Ахъ, ради Бога не говори неправды. Я за искренность люблю тебя. Мнѣ дороже всего искренность. Лжи мнѣ и тамъ довольно. Ты не хотѣлъ этого сказать. Ты думалъ, что я вызываю тебя на это.
– Анна, за что ты оскорбляешь меня.....
– Нѣтъ, нѣтъ! Я не хотѣла и не хочу этаго. Пойми и знай… Я однаго хочу – твоего счастія....
[1213]Кучеръ обернулся, спросивъ куда ѣхать.
– Все прямо, все прямо, – сказалъ Вронскій.
Но рѣчь ея была прервана, и потому ходъ мысли прервался тоже – не прервался ходъ чувства. Чувство ея было оскорбленіе за то, что она хотѣла вызвать его на предложеніе оставить мужа, любовь къ нему, для выраженія которой она рада была найти случай жертвы и желаніе обмануть свою гордость и доказать себѣ, что она не въ унизительномъ положеніи, а въ такомъ, которымъ она гордится.
– Да, я говорила.... – продолжала она, – что я не хочу отъ тебя жертвъ.
– Да не жертвы.
– Измѣнить положенья нельзя и не нужно. Теперь, я вижу, я должна ѣхать къ нему.
– Да, но развѣ можно… развѣ тебѣ не уни…
– Оставь мнѣ знать, что для меня унизительно и не унизительно. Ты пойми, что моя любовь къ тебѣ не можетъ уронить меня никакъ, что я выше, чище стала, что я не то, что эти. Я не любовница твоя. Я не могу стыдиться. Я… горжусь собой и тобой, – сказала она, и слезы стыда въ противность ея рѣчи наполнили ей глаза – голосъ дрогнулъ, и она замолчала.
* № 86 (рук. № 62).
Слѣдующая по порядку глава.
Вернувшись домой, Вронской нашелъ каретнаго извощика въ юбкѣ со сборками, который объяснилъ, что барыня сѣла къ нему на перекресткѣ у версты и, доѣхавъ до Юсовскаго сада, велѣла ѣхать сюда, передать записку и привезти барина.
Въ письмѣ было 6 словъ: «Мнѣ необходимо васъ видѣть сейчасъ. А.»
Вронской сѣлъ въ карету и велѣлъ ѣхать какъ можно скорѣе.
Онъ спрашивалъ себя о причинѣ, по которой ей нужно было его сейчасъ видѣть и вслѣдствіи которой она такъ неосторожно вызвала его на свиданье, но мысли его не могли останавливаться на этомъ. Обычная причина свиданій представлялась его воображенію, и ожиданіе всегда новаго счастія охватывало его все съ большей и большей силой, чѣмъ ближе онъ подъѣзжалъ къ Юсовскому саду. Смутное сознаніе той ясности, въ которую были приведены его дѣла, смутное воспоминаніе о дружбѣ и лести Серпуховского-Машкина, считавшаго его нужнымъ человѣкомъ, чувство физическаго возбужденія и силы и ожиданіе свиданья – все соединялось въ одно общее впечатлѣніе радостнаго чувства жизни. Тотъ самый ясный, холодный августовскій день, который такъ безнадежно дѣйствовалъ на Анну, казался ему прелестнымъ. Онъ безсознательно любовался рѣзкими очертаніями обмытой зелени, построекъ и длинныхъ, косыхъ тѣней отъ заходящаго солнца.
Издалека еще онъ увидалъ у калитки сада стройную фигуру женщины, одѣтой въ черное, и по тому чувству радости, которое охватило его сердце, онъ не могъ не узнать ее. Но когда онъ подъѣхалъ, фигуры не было. Онъ выскочилъ изъ кареты, подошелъ къ калиткѣ и увидалъ ее. Она шла ему на встрѣчу по дорожкѣ сада. На ней была знакомая ему черная шляпа съ вуалемъ, покрывавшимъ лицо. Онъ обхватилъ радостнымъ взглядомъ линіи плечъ, полныхъ и стройныхъ, обрисовывавшихся изъ подъ тонкаго ватерпруфа, и упругую походку сильныхъ и стройныхъ ногъ; и тотчасъ же какъ электрическій токъ пробѣжалъ по его тѣлу: онъ радостно почувствовалъ всего себя отъ движенія ногъ легкихъ то положеніе губъ, которыя, какъ бы щекочимыя чѣмъ то, складывались какъ то иначе.
Она быстро подошла къ нему, пожала его руку и откинула вуаль. Она оглядѣла его. И на минуту остановилась въ нерѣшительности, куда идти: къ каретѣ или въ садъ. Вдругъ она улыбнулась и двинулась назадъ, въ садъ.
Она сѣла на скамейку и молча смотрѣла на него. Чѣмъ больше она смотрѣла на него, тѣмъ больше проходили ея сомнѣнія и страхъ. Она не понимала ужъ теперь, чего она могла стыдиться.
* № 87 (рук. № 65).
Проѣхавъ 100 верстъ въ тарантасѣ, Левинъ радъ былъ отдохнуть у пріятеля и на охотѣ отъ неопредѣленности своего душевнаго состоянія. Но всѣ впечатлѣнія его путешествія и пребыванія у его пріятеля съ особенной силой отражались на немъ, какъ бы нарочно больше и больше поддерживая то недовольство своимъ дѣломъ, отъ котораго онъ уѣхалъ.
На половинѣ дороги у богатаго дворника, у котораго онъ кормилъ, онъ былъ пораженъ благоустройствомъ довольно большаго хозяйства, которое велось дворникомъ. Дворникъ мужикъ снималъ 300 десятинъ помѣщичьей земли, сѣялъ 40 десятинъ картофеля и 50 десятинъ огорода, завелъ вѣтряную мельницу, торговалъ скотиной и въ 7 лѣтъ, во время которыхъ Левинъ не былъ у него, сдѣлался богатымъ человѣкомъ. Но не богатство, а благоустройство его хозяйства въ сравненіи съ своимъ поразило Левина. И картофель былъ уже 3 раза пропаханъ и цвѣлъ, хлѣба были лучше, чѣмъ у Левина, пахота паровая начата и отлично сработана. Гумно, садъ (все это обходилъ Левинъ) – все было акуратно, хозяйственно прибрано. При немъ на крупныхъ лошадяхъ пріѣхали въ ситцевыхъ рубахахъ 2 сына, племянники и работники къ обѣду. Левинъ за чаемъ сталъ жаловаться хозяину на неурядицу и невыгоду своего хозяйства.
– Съ работниками гдѣ же вести дѣла, – сказалъ старикъ. – Мы сами все. Ну, и идетъ кое-какъ.
– А работники вѣдь тоже есть.
– Да что работники. Вѣдь наше дѣло мужицкое. Вотъ того малаго выкупили изъ солдатства. Такъ безъ расчету живетъ. Ну, a тѣ тоже глаза да глаза. Плохъ – и вонъ. Мы и своими управимся.
«Возможно, стало быть, но не какъ у насъ», думалъ Левинъ.
Еще сильнѣе подѣйствовалъ на Левина послѣдній разговоръ, который онъ имѣлъ съ своимъ пріятелемъ, при которомъ чуть не поссорился съ нимъ.
* № 88 (рук. № 67).
Свентищевъ былъ умный и хорошій человѣкъ, однихъ лѣтъ съ Левинымъ, но женатый и вполнѣ твердый и опредѣлившійся человѣкъ. Онъ жилъ то за границей, то въ деревнѣ, гдѣ у него шло большое и на усовершенствованную ногу заведенное хозяйство, которое онъ любилъ, но на которое постоянно жаловался.
Левинъ заговорилъ съ нимъ послѣ охоты о хозяйствѣ дворника и своемъ. Свентищевъ изложилъ ему свой смѣлый взглядъ.
– Хозяйство у насъ разрушено, – сказалъ онъ, – освобожденіемъ. Вы понимаете, что когда я былъ маленькій и боялся говорить свое мнѣніе, я тоже кричалъ, какъ и всѣ: «Свободный трудъ, свободный трудъ!» Но теперь я вижу, что это. Свободный трудъ бываетъ только на самой низшей ступени образованности, у самоѣдовъ, или, можетъ быть, будетъ на самой высшей, у коммунистовъ, но у насъ онъ не мыслимъ. Самоѣдъ больше ничѣмъ не умѣетъ жить, какъ кормить олѣней и бить чекушкой тюленей. Тамъ можетъ быть свободный трудъ. Но у насъ въ хозяйствѣ каждая ступень усовершенствованія требуетъ новыхъ орудій, къ которымъ онъ имѣетъ отвращеніе, и я долженъ принуждать его. Прежде я принуждалъ его палкой, и было прекрасно, а теперь хитростью, ростовщичествомъ [1 неразобр.], это труднѣе, и мы всѣ должны спускать уровень хозяйства или страшными усиліями поддерживать его, что я и дѣлаю. Мужикъ дикій, онъ ненавидитъ все образованное. Онъ нарочно все переломаетъ. – И Свентищевъ съ желчью и злобой разсказалъ случай порчи умышленно и вреда. – Одно средство, что ихъ порютъ въ Волостномъ Правленіи. Я этимъ держусь.[1214]
