Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»
– Но отчего же у дворника идетъ?
– Оттого что онъ плутъ.
– Но, стало быть, у насъ не можетъ идти безъ поротья, ростовщичества?
– Не можетъ.
– Такъ лучше бросить.
– Нѣтъ, надо биться. Онъ сломаетъ, я починю и заставлю. Отвратительный народъ!
– Но развѣ вы не думаете, что такое дѣло, которое каждый день идетъ дурно, что такое дѣло само въ себѣ дурно?
– Не дурно, а благо. Картофель, соху – все ихъ выучили. А чтобы учить, надо власть.
Споръ этотъ особенно сильно подѣйствовалъ на Левина. Когда онъ подумалъ, что онъ самъ въ томъ самомъ положеніи, которое такъ противно ему показалось въ Свентищевѣ, онъ рѣшилъ, что ни за что не станетъ вновь въ это положеніе.
Вернувшись въ свою комнату и перебирая вновь въ головѣ весь споръ, ему пришли[1215] аргументы, которые онъ долженъ бы былъ сказать ему. Онъ долженъ былъ сказать ему, что для того, чтобы поднять богатство края, надо устроить рабочую силу такъ, чтобы она имѣла интересъ въ работѣ, какъ племянники у дворника, именно ту силу, которую во всѣхъ руководствахъ сельскаго хозяйства забываютъ. И эта сила можетъ быть удесятеряна, когда вѣрно направлена. «Разумѣется, это не комунизмъ, – сказалъ себѣ Левинъ, давно ужъ обдумавшій его и отвергшій, – но только такое направленіе силъ въ сельскомъ хозяйствѣ, въ земледѣліи. Оно возможно, потому что безъ него нейдетъ. Это я опытомъ знаю. Но какъ? Да, я долженъ былъ сказать ему: сочтите все, что вы получаете. Сочтите, что вы платите рабочимъ силамъ, вычтите. И потомъ представьте, что силы направлены, какъ у дворника. Вы получите вдвое и, раздѣливъ пополамъ, половину рабочей силѣ, разность эта будетъ больше, и рабочимъ больше».
Мысль эта привела Левина въ такой восторгъ. Всѣ неясности изчезли. Хозяйство получило для него удесятеренную прелесть и смыслъ жизни. Онъ не поѣхалъ въ [1 неразобр.] болото на другой день, a рѣшилъ ѣхать домой скорѣе, пока не не посѣяно озимое. У него былъ планъ, который онъ предложитъ мужикамъ. Опять онъ съ новыми мечтаніями, опредѣлившимися во время поѣздки, подъѣзжалъ къ Покровскому.
* № 89 (рук. № 68).
Левинъ заговорилъ съ нимъ послѣ охоты о хозяйствѣ дворника и о своемъ.
– Вѣдь я въ своемъ хозяйствѣ не невозможнаго искалъ. Я только желалъ того, что видѣлъ у этаго дворника мужика. Онъ снимаетъ и пашетъ 300 десятинъ, и надо видѣть, до чего всѣ поля хорошо, во время и разумно обработаны. У меня еще картофель ни разу не паханъ, а у него уже три раза пропаханъ и цвѣтетъ. У меня скотина худа и падаетъ – у него крупныя, превосходныя лошади, и сбруя и телѣги, и все крѣпко, ново, какъ у меня никогда не бываетъ.
– Да, но вы теперь живете въ деревнѣ и все завели, купили, устроили. А потомъ черезъ три мѣсяца все это вамъ надоѣстъ, и вы уѣдете за границу и все бросите. А безъ васъ телѣги изрубятъ на дрова, сбрую порвутъ и свяжутъ веревками, скотину заморятъ и все разрушатъ. А дворникъ вашъ всю жизнь изо дня въ день сидитъ въ своей благоустроенной избѣ и смотритъ за своимъ хозяйствомъ. А кто его работники? Не тѣ, которые нанимаются у насъ и только думаютъ, какъ бы поменьше сдѣлать, а работники его все тѣ же хозяева-сыновья, племянники, которые вмѣстѣ съ народомъ на работѣ и дома за столомъ. Да и при мнѣ вернулись съ поля его два сына и племянникъ и, какъ только отпрягли лошадей, всѣ вмѣстѣ сѣли обѣдать, и сама хозяйка имъ собрала обѣдъ. И я самъ одно время готовъ былъ вести жизнь этаго дворника, но все шло не такъ, и ни мнѣ не было выгоды отъ этаго сближенія съ рабочими, ни они не были довольны.
Свентищевъ изложилъ Левину свой смѣлый взглядъ на хозяйство.
* № 90 (рук. № 68).
Свентищевъ осадилъ его указаніемъ на огромную литературу по этому вопросу, но только поверхностное знаніе этой литературы не смущало его – онъ былъ увѣренъ, что тамъ, въ этой литературѣ, нѣтъ того, чего онъ ищетъ. Если бы было, онъ еще тогда, читая статью объ этомъ, углубился бы въ нее. Но его интересовалъ опять таки самъ Свентищевъ: какъ онъ, знающій всю эту литературу, смотритъ на все это, связываетъ свою жизнь съ этими вопросами.
Какъ только онъ остался съ нимъ одинъ въ огромномъ [кабинетѣ], обставленномъ шкапами съ книгами и съ столомъ и стойками, подраздѣленными ярлыками различнаго рода дѣлъ, онъ опять возобновилъ интересовавшій eго разговоръ.
Свентищевъ сидѣлъ въ качающемся креслѣ и съ большимъ знаніемъ дѣла разсказывалъ про новую школу художниковъ въ Россіи, которая очень была интересна, по его словамъ.
* № 91 (рук. № 69).
– Да вотъ ведемъ же мы свое хозяйство безъ этихъ мѣръ, – сказалъ[1216] Свіяжскій, – я, Левинъ, они.
– Ведемъ, это правда, – сказалъ Левинъ, не знаю, выгодно ли. Я признаюсь, что точно также не вижу никакого выхода. Вести усовершенствованное, простое и разумное, не хищническое хозяйство нѣтъ возможности, я также пришелъ къ этому.
– Вотъ что истинно, отдать въ аренду – это можно, но погубить землю, богатство государства уменьшить. И такъ ужъ большую долю урѣзали.
Свентищевъ все также[1217] равнодушно смотрѣлъ на помѣщика, какъ будто онъ зналъ все, что онъ скажетъ, и не считалъ нужнымъ его оспаривать. Но Левина все болѣе и болѣе интересовалъ помѣщикъ, и хотѣлось его вызвать на разъясненіе.
– Чѣмъ же? – спросилъ онъ.
– Эмансипаціей; вы, Николай Ивановичъ, сердитесь, не сердитесь, погубила Россію эмансипація.
Но Свіяжскій, къ сожалѣнію Левина, которому хотѣлось послушать, какъ погубила Россію эмансипація, перебилъ помѣщика.
– Можетъ быть, и не всегда выгодно. И всякое интересное предпріятіе бываетъ выгодно и невыгодно, но у васъ идетъ, у меня идетъ, у нихъ тоже, – сказалъ онъ, указывая на другаго помѣщика.
* № 92 (рук. № 70).
Въ концѣ Сентября была начата постройка двора на отданной артели землѣ, и было продано масло отъ коровъ и раздѣленъ барышъ. Дѣло шло. И теперь присутствіе его не нужно было, и Левинъ ждалъ поставки мельницы, чтобы получить деньги и ѣхать за границу. Онъ былъ занятъ съ утра до вечера въ полѣ. Вечеромъ онъ дописалъ послѣднія главы 1-й части своей книги.[1218]
Въ 4-мъ часу, только что Левинъ вернулся домой съ постройки, ему сказали, что Парфенъ Денисычъ очень плохъ и присылалъ за нимъ. У Левина была полна дворня старыхъ слугъ обоихъ мужей его матери. Такъ какъ онъ, одинъ изъ братьевъ, жилъ домомъ въ деревнѣ, всѣ пріючивались у него. Эта старая гвардія – тутъ были жены старыхъ управляющихъ, нѣмецъ старикъ, старуха, бывшая шутиха – очень тяготила его; но дѣвать ихъ было некуда, и они жили. Парфенъ Денисычъ былъ старый дядька старшаго брата. Онъ былъ почтенный человѣкъ и ужъ 15 лѣтъ жилъ на пенсіи. Левинъ давно не заходилъ къ нему. Ему было 90 лѣтъ, онъ почти ничего не понималъ, и отъ него была страшная вонь.
– Чтожъ, онъ плохъ очень? – спросилъ Левинъ.
– Соборовали. Катерина говорила, наврядъ до вечера доживетъ. Все васъ звалъ.
Левинъ пошелъ на дворню. На крыльцѣ Семенъ охотникъ встрѣтилъ его. Семенъ былъ совсѣмъ пьянъ и шатался.
– Что ты?
– Да что, сударь! у насъ все собака неладно. Помчишка вчера и нынче корму не ѣла. Вотъ ищу, не стечка ли.
– Чтожъ, запереть, – сказалъ Левинъ проходя.
– Ушла, сударь, не дается. Не пристрѣлить ли?
– Жалко. Ну, да я посмотрю.[1219]
Досадуя и жалѣя собаку и впередъ ужасаясь мысли видѣть умирающаго старика, Левинъ, осклизаясь по грязи, дошелъ до дворни. Дверь старика была отперта. Ужасный запахъ въ соединеніи съ туманомъ выходилъ изъ комнаты. Двѣ женщины лили воду на что то бѣ[л]ое, лежавшее на полу.
– Кончился, – сказала раскраснѣвшаяся Катерина, съ засученными рукавами вышедшая ему на встрѣчу.
Левинъ перекрестился и пошелъ домой. Тотъ самый туманный день, который ему казался такъ хорошъ, когда онъ верхомъ возвращался съ постройки, теперь новымъ ужасомъ обхватилъ его. «Какъ онъ умеръ? Что онъ думалъ? Зачѣмъ звалъ меня?» думалъ онъ, глядя себѣ подъ ноги, шагая по привычной тропинкѣ мимо конюшни.
Подлѣ конюшни что то бѣлое мелькнуло ему на навозной кучѣ. Онъ взглянулъ. Это была Помчишка, она лежала на кучѣ, положивъ желтую съ проточиной на носу голову на лапы.
«И все одно къ одному, – подумалъ онъ. – Неужели она бѣшенная?» Онъ, не останавливаясь, вглядѣлся въ нее. Въ туманѣ онъ не могъ разобрать выраженіе ея лица.
– Помчишка, фертъ – Ha! – свиснулъ онъ.
Собака поднялась шатаясь и двинулась къ нему. Движенія ея показались ему странны, и морозъ ужаса пробѣжалъ по спинѣ. Онъ прибавилъ шагу, чтобы уйти отъ нея, и взглянулъ впередъ, гдѣ ему можно укрыться. Въ 40 шагахъ впереди былъ домъ Управляющаго, въ 20 шагахъ сзади была собака; но она подвигалась къ нему медленно рысью. На ходу онъ разглядѣлъ ее всю. Ротъ былъ открытъ и полонъ слюны, хвостъ поджатъ. И вся эта ласковая, милая собака имѣла волшебно страшный видъ, и чѣмъ болѣе она приближалась, тѣмъ страшнѣе она становилась.
