Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда
– Вы сегодня в дурном настроении, – сказала подруга жеманницы. А жеманница смеялась тихонько, показывая белые зубки, и говорила весело:
– А вот мы ее завтра накажем хорошенько, чтобы она не капризничала.
Евгений спохватился, что наговорил лишнего. Он замолчал сконфуженно и принялся разливать искрящееся, холодное вино. Досадливо думал он, что у Шани слишком много подруг и что она с ними, должно быть, очень откровенна и рассказывает им разные подробности их житья. Эта жеманница, думал он, потому и заговорила о наказании для Шани, что Шаня ей рассказала о его строгостях.
А у Шани в этот вечер сидела еще одна ее здешняя приятельница, молодая художница Альма Раузер. Шаня жаловалась ей на свою судьбу, на Евгения. Сама презирала себя за эти жалобы, но не могла удержаться от них.
Альма, белокурая молодая девушка, высокая и стройная, с решительным выражением лица и с очень точными, уверенными манерами, говорила Шане с обычною своею резкостью:
– Что вы, Шанечка, с ним путаетесь? Нашли сокровище! Альма очень любила употреблять энергичные русские выражения.
– Я его люблю, – отвечала Шаня.
– Не говоря худого слова, вышвырните его за дверь, – говорила Альма. – По крайней мере, будет скучать по вас до тех пор, пока не найдет другой богатой жертвы для эксплуатации.
– А я? Как же я буду жить? – спрашивала Шаня. Альма пожала плечами и решительно сказала:
– Как другие живут.
Шаня задумалась. Она тихо говорила, словно сама с собою, не глядя на свою гостью:
– Скажи он прямо, что разлюбил меня, я бы его оставила. Не пережить бы мне горя, – но оставила бы.
– Вы еще полюбите другого, – сказала Альма, чтобы утешить Шаню. – Вы такая очаровательная, в вас так влюбляются.
Шаня улыбнулась и покачала головою.
– Нет, – сказала она, – кроме него я никого не полюблю. А доживать жизнь без любви, – нет, об этом страшно и подумать.
– А я бы на вашем месте отослала ему все его подарки, – сказала Альма, – и прервала бы с ним все сношения.
Шаня загадочно засмеялась. Потом побледнела и сказала со злостью:
– Нет, милая Альма, это мне трудно сделать.
– Кстати, покажите же, дорогая, мне хоть один его подарок, – сказала Альма.
Любопытно было ей видеть, какой вкус этого человека, странного дикаря, который заставляет плакать и жаловаться милую Шаню. Должно быть, и в подарках его отражается мелкая, вульгарная душа.
Шаня, краснея, сказала:
– Они, видите ли, у меня заложены. Давно из дома денег не присылали, так я заложила пока. На днях пришлют, выкуплю.
На самом же деле Евгений ничего ей не дарил, как и прежде. Альма поверила Шане, но от этого ее мнение о Хмарове не стало лучше. Она сказала серьезно:
– Шанечка, да вы бы хоть у меня заняли. У меня не Бог весть какие капиталы, но все-таки я могла бы вам дать на несколько дней кое-что.
Когда Альма ушла, Шаня подумала: «Какая я глупая! Показать бы ей браслет какой-нибудь и еще что-нибудь свое, пусть бы думала, что это – Женины подарки».
Потом из первых же полученных ею денег Шаня купила себе подарки, будто бы от Евгения. Она долго ходила по лавочкам старьевщиков, накупила милых вещиц, фигурок, ларчиков, колец. Поставила у себя и любовалась. Обманывая себя, мечтала: «Вот Женечка мне сколько надарил! Ходил, выбирал, обо мне думал».
Глава пятьдесят седьмая
К концу второй зимы, проведенной в Петербурге, Шаня почувствовала себя очень плохо. Постоянные волнения и ссоры, домашние сцены, частые ночные кутежи с Евгением, его извращенности и жестокие прихоти – все это медленно, но верно подтачивало Шанино здоровье. Болела грудь, трудно дышалось, Шаня чувствовала себя очень слабою; всякое усилие утомляло ее: настроения были мрачные. Шане казалось, что она скоро умрет, и при мысли о смерти ей становилось страшно.
Иногда, выйдя на улицу, Шаня вдруг останавливалась. Голова ее кружилась, и ноги подкашивались. Шаня прислонялась спиною к стене и растерянно смотрела перед собою. Тогда все предметы перед ее глазами как бы трепетали, и весь мир казался ей истончившимся и колеблемым. Шаня улыбалась бледною улыбкою, и думала: «Какой легкий и зыблемый мир! Точно занавес, который легко отдернуть, – и так легко за ним навеки скрыться, уйти в области, земле неведомые».
Шаня иногда спрашивала Евгения:
– Женечка, что ты будешь делать, когда я умру? Женишься на Кате Рябовой, а ко мне и на могилу никогда не придешь?
Евгений не любил печальных разговоров. Шанина смерть казалась ему теперь, до получения им инженерского диплома, неуместною, преждевременною, направленною против его личных интересов, – казалось, что эта смерть грубо нарушит налаженный на студенческие годы строй его жизни. Он говорил с досадою:
– Ах, Шаня, не расстраивай меня, пожалуйста. И без того забот много. Мне надо учиться, надо, чтобы настроение было бодрое. Не могу же я заниматься серьезно, если у меня голова будет набита черт знает чем!
Шаня смотрела на Евгения жалобно и грустно и тихо говорила:
– Но я больна, Женечка. Я чувствую, что скоро умру.
На ее глаза навертывались слезы. Она испытывала щемящую сердце жалость к своей молодой и прекрасной жизни, к своей жалко погибающей мечте о солнечно-ясном герое и о достойной жизни с ним.
Евгений досадливо хмурился и говорил:
– Ну лечись. Нельзя же из-за всякой маленькой простуды подымать историю. И это все надо говорить доктору, а не мне. Ведь не могу же я тебе лекарства прописывать.
– Будь со мною ласковее, Женечка, – говорила Шаня. – Когда ты со мною ласков, я чувствую себя лучше, точно воздуху больше вкруг меня становится. А твоя холодность убивает меня. Если ты будешь со мною ласков, мне и умирать не страшно будет.
Быть ласковым с больною женщиною для Евгения было трудно, почти противно. Но все-таки он делал над собою усилие, гладил Шаню по волосам, улыбался ей и целовал ее руки. А сам спешил уйти из дому. С гордостью вспоминал он свою не награжденную пылкими ласками ласковость и думал: «Сама неосторожна, а на мне это отражается. Во всем сказывается разница происхождения и воспитания: я знаю свой организм, его потребности, и берегусь, – а она живет бессознательно, как плохо дрессированный зверек».
Шаня к весне совсем расхворалась. Побледнела, похудела, часто кашляла. Врач прописывал лекарства и говорил, что надобно поскорее уехать на юг. Но Шаня и думать не хотела об отъезде, пока не окончится учебный год Евгения.
Болезненное Шанино лицо и вся ее изменившаяся вдруг фигура возбуждали в Евгении приливы жалости и любви. Ее упорный кашель досадовал его днем, а ночью мешал заснуть. Он говорил Шане:
– Вредно так много кашлять. Надо удерживаться. Ты дышать не умеешь. Занимайся гимнастикою для укрепления легких.
Шаня стала такая смирная, совсем не похожая на прежнюю своевольную Шаньку. Закашляется – и боязливо посматривает, не обеспокоить бы Евгения. Она пыталась удерживаться от кашля, да ничего из этого не выходило, – только сильнее потом были приступы долго сдержанного кашля.
Евгений и теперь умудрился приревновать Шаню к лечившему ее врачу. Доктор медицины Преториус, человек лет под пятьдесят, был плотный, веселый, краснолицый здоровяк. Евгению казалось, что он не столько выслушивает Шанины легкие, сколько любуется ее грудью и спиною.
Наконец Преториус стал настойчиво говорить, что необходимо полечиться климатом, что оставаться дольше в этом городе опасно. Так как Шаня не обращала никакого внимания на все настойчивые советы немедленно выехать из Петербурга, то врач поговорил об этом с Евгением. Решительно сказал:
– Немедленно увезите ее отсюда, иначе я не ручаюсь за последствия.
Евгений понял, что это серьезно, что о Шане приходится позаботиться. Заботиться о другом человеке! Уже не быть в центре! Это казалось Евгению унизительным и досадным. Но что же делать! Почему-то принято заботиться о больных, и те же Рябовы осудили бы его, если бы он бросил теперь больную Шаню. Евгений решился ехать с Шанею за границу, взял отпуск из своего института, выправил заграничные паспорты, купил билеты, дорожные вещи, нанял опытную фельдшерицу и все это сделал быстро и точно, со свойственною ему деловою аккуратностью.
Настроения Евгения двоились: то преобладало желание Шаниной смерти, чтобы освободиться, – то брало верх желание, чтобы она выздоровела; иногда казалось ему, что тогда он будет любить ее по-прежнему. В самой думе об освобождении была двойственность: Шанина смерть развяжет ему руки, но зато уйдут Шанины деньги. Он даже подумывал о том, как бы намекнуть Шане, чтобы она составила завещание в его пользу.
Но Шаня предупредила его и с помощью своих здешних друзей написала завещание. Когда Евгений узнал об этом, он почувствовал прилив нежности к Шане. Быть при Шане до самой ее смерти показалось ему тогда очень приличным и красивым. И уже он мечтал, как с крепом на рукаве и с томною бледностью лица он приедет в Крутогорск и скажет Кате:
