Натан Щаранский - Не убоюсь зла
После перерыва судья объявляет о частичном удовлетворении моего ходатайства: Липавский, Цыпин и Рябский будут вызваны на открытое заседание суда, а вот Адамского, Раслина и Игольникова раздобыть не удалось: они уже покинули Москву.
-- Но я же заявлял свое ходатайство в их присутствии! -- восклицаю я.
Судья оставляет эту реплику без внимания. Мне, естественно, осо-бенно досадно, что не будет Адамского: ведь на открытом заседании судья вряд ли бы решился угрожать ему уголовным преследованием, и человек мог очистить свою совесть, отказавшись от показаний, данных на следствии. Теперь ему предстоит жить с этим до конца...
В зал входит очередной свидетель, по фамилии, если не ошибаюсь, Платонов: маленький, щуплый, болезненного вида человек, лет сорока, библиотекарь из Ленинграда.
-- Что вы можете рассказать по делу Щаранского? -- спрашивает судья.
-- Ничего... Я с ним не знаком, -- испуганно отвечает свидетель.
-- Ну, расскажите о себе.
Библиотекарь говорит, что в конце шестидесятых -- начале семиде-сятых годов сидел в политическом лагере вместе с Гинзбургом, что тот себя плохо вел: подбивал людей на голодовки, пересылал на волю кле-ветническую информацию -- и прочее в том же духе, а он сам, Плато-нов, осознал свои ошибки и раскаялся, сейчас работает и всем доволен.
Долгая пауза. Наконец прокурор обращается к нему:
-- Ну, так вот: объясните подсудимому, -- он показывает на меня, -- что он идет по ложному пути, что правда не на стороне гинзбургов, а на нашей!
Свидетель поворачивает ко мне голову и робко говорит:
-- Да, молодой человек, это верно...
Мне трудно удержаться от смеха. Я еще не знаю, что в это же время в Калуге проходит суд над Александром Гинзбургом и Платонов попал сюда по ошибке, из-за накладки, допущенной каким-то бюрократом, -- но предполагаю нечто подобное, и потому на всякий случай спрашиваю:
-- Скажите, вы когда-нибудь видели меня, слышали обо мне? Знаете хоть что-нибудь о моем деле?
Платонов решительно замотал головой:
-- Нет, нет, ни вас, ни вашего дела я не знаю.
-- Спасибо. У меня к вам больше нет вопросов.
Прокурор и судьи сидят насупленные, и только на лицах у "кивал" сохраняется торжественно-приподнятое выражение.
Вот и Рябский, второй раз за этот день я имею счастье видеть его. Первый раз это происходило, правда, в пустом зале -- там он, будем так считать, репетировал. Сейчас зал полон. Я ужасно жалею, что указал на противоречие в его словах -- ведь у него было достаточно времени, чтобы подготовить с помощью КГБ новую версию.
Рябский повторяет почти слово в слово то, что говорил утром: и о вкладе его семьи в советский спорт, и о том, что Рубин понимает в ки-тайской философии столько, сколько он, Рябский, в китайской грамоте, -- эта фраза, похоже, кажется ему блистательной, -- сурово обличает всемирный заговор сионистов и империалистов, но дойдя до встречи с Пайпсом, о Хельсинки и не упоминает.
Я повторяю свой вопрос:
-- На следствии и сегодня утром вы утверждали, что Пайпс, говоря о заключительном акте совещания в Хельсинки, текст которого лежал у Рубина на столе, призывал нас объединиться с диссидентами, но как это могло быть, если встреча состоялась четвертого июля, а соглашение в Хельсинки было заключено лишь в августе?
Почти не задумываясь, Рябский отвечает:
-- Я же сказал утром, что ошибся. Встреча была не в семьдесят пя-том, а в семьдесят шестом году.
Ну и ну! Трехчасового перерыва им не хватило, чтобы придумать что-нибудь получше! Наверное, они считают этот эпизод слишком важ-ным, чтобы отказаться от него. Теперь уже нет смысла таиться.
-- Когда уехал Виталий Рубин? -- спрашиваю я свидетеля.
-- Не помню.
-- Он уехал в июне семьдесят шестого года, так что четвертого июля Рубина в Москве не было. Пайпса, между прочим, тоже. А встреча дей-ствительно состоялась в семьдесят пятом году.
Тут судья перебивает меня:
-- Вы, подсудимый, задаете вопросы или отвечаете на них? Вы сво-бодны, свидетель!
В зале появляется Цыпин. По дороге к своему месту он неожиданно поворачивается ко мне, и я впервые ловлю его взгляд: в нем -- неприк-рытый страх. Показания Цыпина малоинтересны и неопасны для меня, приводимые им факты мелки и не соответствуют серьезности предъяв-ленных мне обвинений. Именно это я и хотел продемонстрировать, ког-да ходатайствовал о вызове его и Липавского на открытое заседание су-да. Ограничиваюсь лишь двумя вопросами. Первый из них:
-- Вы утверждаете, что видели, как я конспиративно встречался с корреспондентами. Можете ли вы назвать хотя бы одно место таких тай-ных встреч?
Подумав, он говорит:
-- Кафе на Кутузовском проспекте.
Действительно, однажды я встретился там с западным журналистом.
-- Кафе напротив магазина "Русский сувенир"? -- уточняю я.
--Да.
Это было стеклянное кафе, примыкавшее к дому, где жили и работа-ли иностранные корреспонденты. Наряды милиции охраняли их покой. С таким же успехом можно было назвать конспиративной встречу, ска-жем, в приемной ЦК, где мы проводили сидячие демонстрации.
Цыпин сообщает суду, что в конце семьдесят шестого -- начале семьдесят седьмого года он понял, что шел по ложному пути, и решил явиться в КГБ с повинной. Мы же разоблачили его задолго до этого и установили, что он работал на органы по крайней мере с начала семиде-сятых годов. Тем не менее всего за несколько дней до моего ареста Цы-пин написал письма некоторым из нас, взывая к старой дружбе, вспоми-ная о совместном боевом прошлом и требуя своей реабилитации.
-- Что бы это значило? -- спрашиваю я, напоминая ему об этом фак-те. -По чьему заданию вы писали письма?
Вопрос, конечно, не имеет формального отношения к моему обвине-нию, но желание изучить методы работы КГБ с людьми не покидало ме-ня ни на минуту и в зале суда.
До сих пор Цыпин держался более или менее спокойно, но тут вдруг нервничает, мямлит:
-- Ну, мне хотелось понять... -- и умоляюще смотрит на судью: вы-ручай, мол.
Первая поддержка приходит ему из зала:
-- Кто здесь кого допрашивает? -- раздается чей-то возмущенный возглас.
Тут уж спохватывается и судья:
-- Я снимаю ваш вопрос. Свидетель, вы свободны. Липавский, подходя к своему месту, в точности, как Цыпин, бросает в мою сторону быстрый взгляд -настолько быстрый, что я не успеваю его перехватить. Что это они, такую установку получили -- посмотреть на меня перед дачей показаний, чтобы успокоиться? Ведь до того оба упорно избегали моего взгляда.
На этот раз Саня говорит без бумажки, кратко и сухо: называет фа-милии корреспондентов и дипломатов, с которыми я встречался и через которых посылал на Запад информацию; объясняет, что всей работой руководили американские спецслужбы; вскользь упоминает о том, что сам был завербован ЦРУ, и рассказывает о своем прозрении; выражает уверенность в том, что советский народ воздаст по заслугам преступни-кам... Вдруг Липавский, резко повернувшись ко мне всем корпусом, с истерическим пафосом восклицает:
-- Нам, советским евреям, патриотам своей Родины, теперь стыдно появляться на улицах! Вы, Щаранский, втоптали в грязь наше честное имя! Нет, Щаранский, ничто, даже ваша математическая память на да-ты, не спасет вас от народного гнева!
Не знаю, что производит на меня большее впечатление: неожидан-ный крик Липавского или выражение его лица, безумно расширенные, вылезающие из орбит глаза, причем смотрит он куда-то поверх меня... Нет сомнения, что этот номер в расчете на публику отрепетирован зара-нее, но, похоже, Липавскому стоит неимоверных усилий не менять позы во время своей тирады. Произнеся последнее слово, он немедленно воз-вращается в прежнее положение, будто внутри него сработала пружина.
Дурацкое выражение "математическая память на даты" непонятно тем, кто не присутствовал на закрытом заседании суда, ведь Липавский имеет в виду вскрытую мной неувязку между сроками получения "шпи-онского задания" по составлению списков отказников и его выполнения. Только я раскрываю рот, чтобы спросить его, как он объясняет это про-тиворечие, -- судья останавливает меня:
-- Не задавайте вопросов, относящихся к обвинению в шпионаже! Тогда я решаю проверить память Липавского на другом эпизоде.
-- Вы утверждаете, что мы действовали по заданию Запада. Единст-венный документ, который, по мнению следствия, подтверждает это, -- кроме списка отказников, но о нем мне запрещено судом говорить, -- наше заявление в поддержку поправки Джексона, написанное в февра-ле семьдесят шестого года. Вы утверждаете, что черновик его привез се-натор Брук, передал мне, а я организовал сбор подписей и вернул обра-щение Бруку. На допросе весной семьдесят седьмого года вы показали, что Брук дал мне это задание в вашем присутствии; через полгода вы заявили, что о поручении Брука вам известно со слов Рубина. Когда вы говорили правду?
-- Я всегда говорю правду! -- восклицает Липавский, обращаясь к судье. -- Во время своего визита в Москву Брук встречался со многими отказниками в разных домах. Я его видел всего однажды, Рубин -- не-сколько раз, а вы постоянно сопровождали его. При мне Брук поручил вам собрать подписи под этим письмом, а от Рубина я узнал о том, что вы это задание выполнили.
