Александр Найденов - Больше света белого
- Бабушка, расскажи мне, пожалуйста, сказку про кузнеца,- ласково попросил правнук.
- Сказочкю захотел, вятскую послушать, дитятко?- широко улыбаясь, спросила старуха, не упускавшая со времени болезни каждый случай поговорить.- Ну, послушай... В некоем царстве-государстве жил кузнец-молодец. У него в кузне висела на стене икона - Лик Божий, а в закуту держал он картину - диаволову рожу. Богу помолится, скрестится, да поклонится, а потом штаны соймет, жопу к дьяволу повернет - и приседает, приседает перед ним, ровно кланяется - насмехается. Дьявол-то не стерпел я, дескать, мужик, тебя проучу, подослал к нему двух своих чертей. Один черт, слышь ко, обернулся мужиком - да и нанялся кузнецу в работники, а другой из них оборотился стариком - и потом в эту кузню приходит, что-то якобы ему перековать надо. Сам-то такой из себя весь дряхлый, оступается, ножожки не держат его. Работник-то и говорит ему, давай, мол, я тебя перекую в молодого, дедушка. Тот соглашается. Сунули дедку этого в печь, раскалили, выдернули на наковальню, молоточками по нему чух-чух, почукали - и выковался молодец - усы пальцем вертит, с ножки на ножку поскокивает, ножкой на ножку потопывает. Дал он сто рублев кузнецу за эту работу и из кузни - вон, и работник вскорости за ним следом ушел. Остался кузнец в кузне один, тут приходит к нему опять трухлявый старикашечка, только, настоящий, значит, а не черт. Кузнец ему и скажи: давай, за сто рублей перекую тебя в молодца, дедушка. Согласился тот: перекуй, коли умеешь. Умею,- говорит,- научился сейчас. Тоже его в горне-то жег, жег - выдернул, молоточком по нему чух-чух,- не выходит ничего: уморил дедушку. Погнали кузнеца этого садить в тюрьму, а работник его, черт, ему навстречу идет.
- Догадался, кузнец, кто я такой?- спрашивает черт.
- Догадался,- отвечает ему кузнец.
- Ну, вот то-то же,- говорит ему черт.- Богу молися, да и дьявола не гневи...
- Бабушка, а наш дедушка Андрей гневил дьявола?- спросил Саша.
- Дедушка-то? Андрей?- он бога гневил кажный день,.. а бывало, что иногда и черта серживал же,- задумчиво произнесла старуха.
Шныра Пашка услыхав, что бабушка рассказывает сказку, сразу закончил плакать, пришел с дивана и, перебравшись через живот старухи, уселся на подушку вместе с братом. Братья дрались в день по несколько раз и придавали своим дракам очень мало значения. Теперь они совершенно мирно, устроившись возле старухи, повернули к ней свои лопоухие головы и с огромным вниманием слушали, что она говорит.
Когда старуха замолчала, Пашка наклонился к ее уху и звонким голосом, шепелявя, попросил: Бабушка, а исе одну.
Старуха поглядела на него, подумала и стала рассказывать: Как-то раз посеял мужик репу. Репа у него начала расти плохая, чахлая очень. Ну, мужик рассердился на репу, да возьми и выругайся: "А, лешай тебя забери!" Сказал, да и забыл. А только видит он, что такое? Репа его стала быстро расти, ядреная такая выправилась - мужик на нее и нарадоваться не может. Настало время снять урожай. Пришел мужик, начал рвать репу, а из лесу к нему выходит леший и говорит: "Стой, мужик, ведь эта репа - моя".
- Как твоя?- спрашивает мужик.
- А ведь ты мне ее сам отдал, я все лето воду носил, репу поливал и теперь ее себе заберу.
Но мужик бойкий вот такой тоже был, заершился... Ну, они и поспорили: кто на другой день приведет на поле диковеннее зверя - того и репа. Мужик весь вечер сидит у себя дома такой весь смурной, а жена его спрашивает: "Что случилось?" - Так вот, отвечает, и так...
- Не горюй,- его успокаивает жена.- Что-нибудь придумаем...
Пришел наутро мужик в поле, глядит: леший ведет из лесу медведя.
- Ну что это за невидаль такая - медведь?- говорит мужик.
- А твой-то зверь где?- спросил леший.
- А мой - вот он идет...
А это баба его, голышом, на четвереньках идет пятками вперед, косы распустила, свесила волосы до земли - словно хвост.
Леший на нее посмотрел, говорит: Ну, отродясь такого чудного зверя не видывал: рот вдоль рожи, один глаз на лбу, да и тот выгнил... Выиграл ты у меня, мужик - забирай, твоя репа...
Ольга, услыхав на кухне, что рассказывает старуха, быстро пришла в комнату и закричала:
- Ты что, бабушка, детям говоришь?! Ты совсем, что ли уже?- и сгоняя мальчишек с подушки, крикнула им: А ну-ка брысь отсюда: расселись!
Пашка шустро пополз на корячках по постели, перелез через спинку кровати в ногах у старухи и убежал на диван; михряк Сашка медленно лез за ним следом и думал, что как все непонятно: тетя Оля ругает бабушку, которая ее старше; дедушка Андрей отчего-то вдруг предпочел сделаться совсем стареньким и умереть, хотя он - кузнец, значит, запросто сумел бы себя перековать в молодца и теперь бы мог приплясывать здесь в комнате и крутить пальцем усы...
Старушка глядела на толстую Ольгу, виновато улыбалась и думала:
- Охо-хо, уже не знаешь, что и сказать. Все - не по ним. Не ладно сказала, к слову придрались... а сами-то как живут... срамно смотреть - не работают... По телевизору-то: бабы голые с мужиками обнимаются - так это им ничаго, не отходят от телевизора; а я одно только слово и сказала: "голая"а она на меня накинулась.
Старуха начала думать: грех это, или не грех - то, что она сказала слово "голая"? Потом, незаметно для себя, стала уже думать о том, как хитры бывают иногда бабы и каким неожиданным способом им приходится иной раз выручать мужиков - а те этого нисколько не ценят и все свою водку пьют, пьют... Тут она опять вспомнила, что на том свете с нее наверняка взыщут, почему половина внуков ее и все правнуки - некрещеные, и что это, в самом деле, ее большой грех - и она очнулась от начавшего к ней подступать было сна, широко открыла оживившиеся глаза и громко позвала:
- Ольга, иди сюда, сядь, послушай, что я тебе расскажу!
- Ну, чего тебе?- недовольно спросила Ольга, но все же, подошла к ней, тяжело ступая по полу толстыми ногами и осела на стул: Ольга была добродушная, очень отходчивая женщина.
- Как-то в деревне Фрося мне сказывала: в тридцатые чи годы еще, когда они с мужем еще только недавно поженились - лет пять, может, прошло - к ней как-то приходит ее свекровь, с внучкем поводиться. Посадила его себе на ногу и подметывает, подметывает его на ноге, а сама что-то напевает. Фрося-то мне говорит: Слышу, напевает как-то чудно. Я прислушалась. А она поет: "Выблядок, выблядок...", да опять: "Выблядок, выблядок..." Таково,- говорит Фрося,- обидно мне сделалось... Я у ей и спрашиваю, у свекрови-то: "Вы что это такое поете, мама? это же ведь внук ваш. Вы же знаете, что мы с мужем расписаны - так какой же он выблядок?" А она отвечает: "Мало ли что вы расписаны, а вы не венчаны - так значит он выблядок." Вот так.
- Ну, бабушка!- широко разинув большой рот, рассмеялась толстая Ольга.Ну, скажет, ну скажет...
- А ведь вы-то не крещенные даже - значит, вам с мужем и венчаться нельзя,- вкрадчиво подсказала ей Полина Игнатьевна.
Сообразив, наконец, куда клонила разговор старуха, Ольга еще веселее рассмеялась и сказала:
- Ой, старая, ну и хитра!.. Да покрещусь я, покрещусь,- успокойся же ты. Где только ты увидала своего бога, не знаю. Его, наверное, и нет вовсе буду зря лишь последние деньги платить на крещение.
- А вот ты меня послушай, что я расскажу,- и сама реши, есть он, или его нет,- не отвязывалась старуха.- Летом в сороковом году нас послали с девками за реку в поле, ворошить сено. Тут ливанул дождь - мы побежали и спрятались в будку на пароме. А старичок, паромщик-то, он сидит, очки у него на носу одеты - и он читает большую такую черную книгу. Нам с девками-то смешно - смеемся, ему говорим: расскажи, Кузьмич, что хоть там пишут, а то мы неграмотные. А сами: "Ха, ха, ха..." Этак он очки с носу снял, держит их в руке, посмотрел на нас и говорит: "Ой, девки, не смейтесь. Не до смеху вам скоро станет. Будет война в следующем году, и много народу поубивают, но все равно,- говорит,- наша будет победа, и жить после этого начнут лучше, чем прежде. А вот потом будет еще одна война - и тогда народу живого почти совсем никого не останется..." С нами случилось, была в ту пору на покосе учительша Любовь Ивановна, коммунистка,- но сына в одиночку растила, с мужем в разводе была. Она ему отвечает: "Глупости это, и одна - религиозная пропаганда, а бога никакого нет и наперед что будет - никто знать не может". Ну вот, а в сорок первом году - война. Слышу зимой, кто-то в соседях заголосил: похоронку с фронта, значит, прислали. А это была - Любовь Ивановна. У нее единственный сын погиб под Москвой. Ох, уж как выла она, как выла - три дня. До бесчувствия. Ее охлынут водой - она очнется, вспомнит, наверное, про похоронку - и снова заголосит. Потом-то уже когда сорвался у нее голос,- сипела только, а не голосила. Да так с ума и сошла... Вот тебе и религиозная пропаганда.
- Ну и что с ней после этого стало?- спросила Ольга.
- Да что?.. ничего. Так сумасшедшей и жила. Мы с бабами ее жалели: кто одежу ей подаст какую-нибудь, кто - вымоет у ней в избе, кто - покормит. Наказал ее, значит, бог за то, что не верила - а все так и вышло,- заключила старушка.
