Ольга Туманова - Обо всем и еще кое о чем
"Не со мной ты, Юрочка, ложишься, не со мной ты, Юрочка, встаешь", хотела сказать Наталья Павловна, но не сказала, улыбнулась мелькнувшему видению прошлого вечера и ответила рассеянно:
- Не могу я понять ничего, вот такая я бестолковая, ничего-то я не понимаю, - сказала, как пропела, и улыбнулась, как умела улыбаться только она, из-под прикрытых век, и потянулась, и устроилась в кресле поудобней, поуютней, и была она вся такая своя, домашняя, и такая... удовлетворенная, что у Звягинцева в глазах потемнело. - А была я, Юрочка, на концерте.
- С Татьяной? - подсказывая нужный ответ, торопливо спросил Юрий Федорович.
- С мужчиной. Как белая женщина. Должна тебе сказать, очень приятное ощущение: нарядная, вхожу под руку с элегантным мужчиной в светлый зал и музыка. Мне понравилось.
- Ну, пойдем в субботу в ресторан. Конечно, что ты дома киснешь? Что я тебя не звал, что ли? То тебе публика не нравится, то у тебя настроения нет. А то надумала - концерт. Музыки у тебя мало? Я тебе еще привезу. Внуков нянчить пора, а она гулять надумала. Сдурела? - деланно-ворчливо говорил Звягинцев и не удержался, спросил. - А розы? - и тут же вновь подсказал ответ, благодарные пациенты?
- Послушай, - словно очнулась от грез Наталья Павловна. - Узнай мне, как Костя. Позвони. Ты ведь можешь узнать номер телефона?
- Да письмо же только в прошлое воскресенье было. Что ты выдумываешь? Если, не дай Бог, что - сообщили бы сразу. С чего ты взяла? - обычным тоном сказал Звягинцев.
И Наталья Павловна ответила прежним тоном:
- Не знаю. Не спокойно мне что-то. Узнай.
Наталья Павловна повернула голову, глянула на настенные часы.
- Торопишься? - спросил Юрий Федорович.
- По-моему, ты можешь опоздать. Кофе будешь еще? - Наталья Павловна встала, взяла из рук Юрия Федоровича чашку.
- Ну, гулена, пойдем в субботу в ресторан? С утра я должен крутануться тут в одно место, а часикам к пяти, - так, словно и не было в их жизни никаких перемен, заговорил Звягинцев.
- Я не могу в субботу, - Наталья Павловна на миг обернулась от дверей и ушла на кухню.
- Что значит: не можешь? Ты ведь не дежуришь в эту субботу, - Звягинцев встал в дверях кухни - ноги расставлены, руки в карманах.
- Юра, я ведь не устраиваю тебе сцен, когда ты в выходной занят, споласкивая чашки и не поворачивая головы от раковины, флегматично говорила Наталья Павловна. - И даже если мы заранее с тобой договорились, а ты не появился.
- Ты что, белены сегодня объелась? Какая муха тебя укусила? Я приеду ровно в пять, поняла? И чтоб... - голос Звягинцева набирал обороты. - Или ты надумала поругаться?
- Я ругаться не люблю, - Наталья Павловна опять заговорила новым, безмятежным, голосом. Вытерла руки и повернулась к Звягинцеву. - А тебе, Юрочка, и без меня есть с кем поскандалить.
Юрий Федорович хотел что-то парировать в ответ, но передумал, промолчал, привычно чмокнул Наталью Павловну куда-то между щекой и ухом, сказал "До субботы" и ушел.
У подъезда остановилась желтая "Нива", и бабушки на скамейке враз замолчали и дружно повернули головы. Из машины вышел и размашисто зашагал в подъезд Юрий Федорович, в шикарном костюме, при галстуке, в лаковых туфлях; поскрипывая обувкой, вошел в подъезд, и "Наталья только что уехала", не без ехидства сказала ему в спину одна из бабок, и другая, еще более ехидно заговорила было "На ..." (бабка хотела сообщить, что Наталья уехала на красивых "Жигулях", не то что его, затрапезный, "Москвич", всегда по маковку грязный), но с двух сторон бабки толкнули говорливую в бок, и та замолчала. К Наталье Павловне бабки относились хорошо: живет тихо и в помощи никогда не откажет (и давление измерит, и укол сделает), не то что Тонька из соседнего подъезда - их участковая, а идет мимо, нос воротит, словно и в лицо не знает никого, не поздоровается, не спросит, как здоровье, и хвостом вертит, хоть и живет при муже. А Наталья - что ж, пусть погуляет пока молода. И то сказать, что она видела в этой жизни. Пацан рос болезненный да шкодливый, муж - тот вообще был недотепа, Наталья возилась с ним, как с младенцем, а Костя вернется - так Ленка уже приданое наготовила. За всю жизнь у нее и видели только этого Юрку, вечно его тарахтелка под окнами торчит. Теперь вот этот, на "Жигулях" появился. Он получше Юрки будет. Представительный, сразу видно, что самостоятельный, не то что этот, в куртке потертой. А сегодня ишь, как прифрантился. Да только впустую, милок.
Юрий Федорович крутанулся на каблуках. Спросил отрывисто:
- Уехала? Куда? С кем? В какую сторону они поехали?
Говорливая хотела, конечно, сказать ему что-то, уже и рожу сделала ехидной, но баба Нина, что жила на одной площадке с Натальей Павловной, вновь сердито толкнула подружку в бок и сказала, деловито поджав губы:
- Не знаем, милок. Уехала и уехала. Она нам не докладает.
Старухи сидели с поджатыми губами, непроницаемые, деловые. Выдать бы им. Юрий Федорович едва сдержался. Хотел еще порасспрашивать, да что уж там, и так все ясно. Надо было после обеда вырваться и приехать сразу к ее приходу. А он, дурак, поехал переодеваться да еще и в ресторан заехал столик заказать.
- Да я под землей ее найду, - сказал Звягинцев старухам.
Молча плюхнулся на сиденье.
- Подождем или искать будем? - спросил Потапов.
Юрий Федорович молчал. Перед его глазами стоял большой букет кремовых роз.
Родной город в свете ночных фонарей всегда казался Наталье Павловне незнакомым. Отступали в тень грязь улиц и обшарпанность фасадов, и между корявыми стволами деревьев блуждала тайна.
Демьянова и Букрин спустились к бульвару. В темноте проулка серел квадратный дом, когда-то это здание было самым высоким в городе, и была поговорка, что с его плоской крыши хорошо виден Магадан; говорили в городе и о том, что торчит над землей лишь верхушка дома, а крепкий ствол и мощные корни уходят глубоко в землю.
Теперь вокруг серого дома стояли новостройки, и среди них бывший небоскреб смотрелся коренастым невысоким крепышом, эдаким скромным тружеником. Днем из его дверей выходили обычные с виду мужчины, с обыденной заботой на челе, похожие на тех, что шли по улице мимо их конторы.
В сером доме и в этот поздний час кое-где светились окна, а на широкой площадке стояли частные автомобили, и Наталья Павловна машинально отметила, что "Москвича" Звягинцева среди них нет.
Они шли бульваром под сенью ветвистых деревьев. Когда-то здесь, между двумя сопками, протекала болотистая речушка. А там, у Амура был громкоголосый базар, и несся окрест запах свежей рыбы, рыбу продавали прямо с лодок, и продавали из бочек красную икру.
Подошли к прудам. За низкой чугунной оградой чернела вода, и ажурные мостики манили вдаль, на сопку, где темный парк причудливо желтел в свете фонарей.
- Ну, нас уверяли, что мы действуем в интересах России - говорил Букрин, пристально глядя в темноту воды. - И мы верили. Конечно, я не могу утверждать за всех, но лично я - верил. И думаю, таких как я было немало. Прискорбно, конечно, осознавать и сознаваться, что в зрелом уже возрасте, когда положено думать и отвечать за свои поступки, мы в большинстве своем были слепы, как кутята.
Наталья Павловна слушала Алексея Петровича со смешанным чувством, в нем были и интерес, и соучастие, и сомнение - так не верилось здесь, посреди тишины и покоя, что где-то льется кровь, и что Алексей Петрович, такой спокойный, такой, так и думалось, хороший мог быть одним из тех, кто... И Наталья Павловна глянула на Букрина с легким недоверием, а он, то ли не заметив ее взгляда, то ли приняв его за интерес к своим словам, продолжал, не делая пауз.
- Или преступно слепы. Но преступление все же подразумевает корысть. Корысти не было.
- Но ведь вы - преподаватель, - и в тоне Натальи Павловны прозвучало и легкое неверие к словам Букрина, и скрытое от нее самой желание напомнить ему, что он вовсе не тот, каким сейчас открывается ей здесь, на темных прудах. И она спросила с изумлением, - вы были в Афганистане?
- Нет. В Афганистане не был, - ответил Букрин, и ничто не изменилось ни в его тоне, ни в его позе. - А вот в Чехословакии был. Я был офицером. До ранения.
- Серьезное?
Алексей Петрович улыбнулся глазам Натальи Павловны, ставшим в миг такими тревожными и жалостливыми, что он снова улыбнулся. - Не смертельное. Провалялся, конечно, в госпитале, но я рад. То ранение дало мне возможность прожить вторую, иную жизнь, жизнь сугубо гражданского человека. О подобной жизни я никогда не думал. Я закончил суворовское. Затем...
Наталья Павловна перебила:
- И вы верили, что тогда в Чехословакию... - она запнулась, не найдя нужных слов.
- Да, верил, - тем же спокойным, точнее - бесстрастным тоном отвечал Букрин. - Более того... А ведь я был не лейтенантом, - перебил он сам себя. Капитаном. Кажется, должен был уже что-то знать, видеть, соображать. Но я знал то, что мне положено было знать: в Чехословакию готовятся войти войска ФРГ. И мы, действительно, прошли у них под носом, опередив их буквально на несколько минут. Они стояли на границе и ждали точного времени, - Букрин усмехнулся (и Наталья Павловна невольно усмехнулась вслед за ним) - Мы знали: те несут рабство, и мы пришли защитить своих друзей, братьев, можно сказать. А нам стреляли в лицо.
