Сергей Дурылин - За полуночным солнцем
неведомые богатыри бросаются огромными камнями через реку.
В древности здесь был город, названный норвежцами Candelax или Канделахте, был монастырь с богатой солеварней, был оживленный торг, куда сходились норвежцы, шведы, русские, лопари, финны, были и битвы — теперь здесь тихое селение, а в нем — вечные труженики — рыбаки. Стоят две старые прекрасные деревянные церкви, суровые каменные утесы, обрывающиеся в море, хранят на себе следы таинственных письмен, — в земле, если покопаешь ее, находишь кусочки слюды — остатки давным-давно исчезнувшего монастыря, — и нет больше ничего, говорящего о древней жизни. А ведь сюда, через реки и озера, леса и болота, шел знаменитый новгородский путь к океану, который был прекрасно известен еще в XII веке, и только в глуби Лапландии мы поняли, как близко еще здесь то время — двенадцатый век, как убежала отсюда далеко шумливая жизнь.
Высокие горы теснятся к морю, синея хвойным лесом. Поместительные двухэтажные избы жмутся к берегу реки Нивы и взбегают по горе к церкви.
Нас встречает финский профессор в высоких сапогах и шведской куртке и голубоглазый студент. Мы знакомимся.
И начинаются неожиданности.
Оказывается, что Хибинские горы, на которые мы стремимся и которые на карте русского Генерального Штаба обозначены сплошной белой краской, как внутренность какого-нибудь необитаемого острова или как поверхность неисследованного Южного полюса, давным-давно обследованы нашим новым знакомцем, финским профессором г. Д. Рамзаем; еще в начале 90-х годов в журнале «Fennia» им была опубликована превосходная и совершенно точная карта Хибин. Но — увы! — для русских путешественников, доверчиво руководствующихся десятиверстой картой, изданной через двадцать лет после исследования Рамзая, Хибины все еще остались белой областью неведомого!
Профессор остановился в избе; его хозяин крестьянин А. П. — старый его знакомец, водивший профессора по горам и ныне опять собирающийся в горы. Он только лукаво улыбается на развернутые нами длинные географические карты Генерального Штаба.
— Никуда вы по ни не придете. И мест-то таких нет, какие там обозначены.
— Ja, ja, — добродушно подтверждает профессор. — Плохая карта.
— Тут и озер-то не слыхано, где они на карте написаны.
Мы смотрим на карту. Она убеждает нас, что здание почты на противоположном берегу реки Нивы, а оно на нашем, недалеко от нас. Мы молчаливо складываем карту, прячем ее до Москвы — и прилежно переводим на кальку профессорскую карту.
— А видно здесь полночное солнце? — спрашивает нетерпеливый медик.
— Нет. оно вон за той тундрой садится, — говорит П., улыбаясь в бороду, и показывает на высокую гору поросшую лесом, с каменистой сизой голой вершиной.
«Тундра — низкая болотистая равнина», — вспоминается учебник географии. Хорошо низкая болотистая равнина, в полверсты вышиной!
В Лапландии гора, на вершине которой уже не может расти лес, называется тундрой, и, например, «Горелая тундра» означает не равнину с выгоревшим лесом, а горную цепь, где даже летом не тает снег. гора, сплошь покрытая лесом, называется варакой. К тысячеверстому пространству Лапландии неприложимы названия, правильные для других мест: у самоедов тундра — болотистая равнина, в Лапландии — гора. Бедная гимназическая география!
Впоследствии за свою географию мы краснели у лопарей, когда, поверив некоторым путешественникам по Лапландии, мы упорно просили лопарей повести нас на «высочайшую гору Лапландии — Аймерс-Пайк», как именовали ее эти путешественники, — и когда лопари, улыбаясь, показывали нам и направо, и налево, и прямо перед собой несколько таких аймерс-пайков и недоумевали, на который из них нужно нас вести: ибо по-лопарски аймерс-пайк просто значит «высокое место».
Профессор с двумя студентами собирается в путь на Имандру вместе с давним своим спутником — старшим П., и видно, какие они старые, верные друзья и какие они оба прекрасные географы, финский профессор и русский мужик. С ними отправляется наш медик. Они нагрузили поклажу на единственную лошадь, имеющуюся в Кандалакше, а сами пойдут за телегой пешком. До Имандры тридцать две версты.
А мы идем с младшим П. на лабиринт. Но прежде, чем ехать, у нас был большой разговор.
— А есть у вас тут вавилоны? — говорю я наугад.
— А как про то слышали? — ни да, ни нет отвечает П.
— Так уж, слышали. Знаем.
— Есть, — соглашается П. — А вот еще у нас кремневые топорики у мужичка есть.
— Какие топорики?
— Кремневые топорики. Так хорошо обтесаны: руби да и только. В земле мужик их нашел.
По описанию нашего П., мы убеждаемся, что мужичок нашел в земле орудия каменного века.
— А продаст их мужичок?
— Не продаст. Не выгодно, говорит.
— Как не выгодно?
— А так. Он ими лечит, у кого поясница болит, не сгинается, придет к мужичку — тот топорик приложит к пояснице, а потом водицу скатит с топорика, даст пить — и помогает. Ну, кто пятак, кто гривенник ему, по усердию дают. Не продаст.
Ни докторов, ни фельдшеров на сотни верст нет; лечатся кандалакшские мужики орудиями каменного века.
— Съездить бы к мужику. Он на том берегу живет.
— Нет. Мы едем на вавилон.
Карбас небольшой и тесный. Весь в смоле.
П. на руле, а Митюша, голубоглазый малый с серебряной серьгой в ухе и с непрекращающейся удивленной улыбкой на губах, сидит на веслах.
Бурлит серая всклокоченная Нива, вскакивая на огромные валуны, выглядывающие из воды. Связанные друг с другом длинные бревна, образуя деревянную цепь, преграждают устье реки, чтобы течение не уносило в море лес, сплавляемый с Имандры вниз по реке.
Ловко извивается карбас между валунами и каменными переборами, делает несколько хитрых изворотов, подбрасываемый бурным течением, и вплывает в море. Высокие берега забираются выше и выше, и кружатся, кружатся, стонут над морем белые чайки, никем не пуганные, хмурые, быстрые, хищные.
У нашего геолога охотничья страсть. Он почти сердится на чаек, неугомонных, дерзких кликуш, снимает ружье — и палит. Ахнуло с испугу это в горах, пролетел тонкий дымок, и белая чайка, запрокинувшись, точно отталкиваясь ножками от взмученной волны, закачалась на воде.
— Эх, зачем ты, барин? — попенял П.
Плывет мертвая чайка. И опять, и опять плачут вопленицы-чайки над морем.
П. обернулся, смотрит на берег, отвесный и неприступный, и показывает рукой на два огромных параллельных оползня, с вершины берега прошедших глубокими бороздами к самой воде.
— Щели-то{2}, видишь? То Леший катался на лыжах. Лыжищи огромные. Раскатился на все море. А на море остров, в карбасе старуха, треску ловила, заорала: — Как хвачу веслищем по голенищам! — Ах ты, старая карга, — крякнул Леший: старуха, как была, так и окаменела. Вон островок-то. А след от лешевых лыж остался. Вон щели-то какие.
Приехали к «вавилону».
Он в трех верстах к востоку от Кандалакши, на длинном узком и низком мысу, по-здешнему «наволок» Хохолок, выходящем в море. От берега мысок отделяется сухой каменистой отмелью, которая во время приливов покрывается водой. Мыс почти без всякой растительности.
На каменистой почве с еле-еле пробивающейся травкой расположен самый лабиринт — «вавилон». Это — неправильной формы эллипс, овал, имеющий по диаметру, в длину 14 и в ширину 10 шагов. Вход в лабиринт с востока; противоположная западная сторона обращена к морю. Из небольших валунов, из осколков разрушающегося гранита выложены невысокие (не выше ¼ аршина) круги эллиптической формы.
Между этими кругами вьется дорожка, такая узенькая, что на нее можно поставить только одну ступню. Вход в этот извивающийся между камнями проход только один. В центре лабиринта невысокая кучка камней. Со всех краев лабиринта до этой кучки по 10 проходов. Войдя в узкий вход, сделав по три поворота вправо и влево, вы быстро достигаете каменной кучки в центре, но затем узкая дорожка внезапно уводит вас влево, затем вправо — и вы описываете огромный круг по самой крайней дорожке, самой длинной. Описав этот круг, вы описываете затем — сперва влево, потом вправо — внутреннюю петлю лабиринта. Но вот дорожка, доселе единственная, перед вами раздваивается: куда идти? Если вы выберете дорогу вправо, она заставит вас описать узенькую петлю вокруг центра лабиринта, и вы вернетесь на то же место, откуда пошли, но только слева. Если вы выберете левую дорогу, она, также заставив вас описать петлю вокруг центра, приведет опять-таки на старое место, но уже справа. Вы заблудились. Но вам не надо было вообще обращать внимание на раздваивающуюся дорожку. Пройдя по левому или правому пути, вернувшись на распутье, вы должны продолжить путь, идти по той самой дорожке, которая привела вас к распутью, но уже в обратном направлении, чем вы шли в первый раз; вам придется вновь описать внутреннюю петлю, круг по самой крайней дорожке, потом приблизиться к центру и, описав внутреннюю самую маленькую петлю у центра, выйти к выходу. Все это становится ясным после изучения чертежа лабиринта, но в пути, бродя по таинственным дорожкам лабиринта, ничего не ясно — и мы путаемся, я и геолог, путается Митюшка, шагая за нами, — а П. в сторонке посмеивается.
