Шломо Вульф - Банка
Одно беспокоило теперь Аду - как выйти на своей станции, если пошевелить можно было только пальцами ног, а сумка, как втянулась между кем-то при взломе треснувшей двери, так и заклинилась там намертво.
Чтобы не ломать голову раньше времени, она стала думать о работе, об интригах в ее издательстве. Их очередной всесоюзный научный журнал не собирались читать даже его авторы. Зато все знали об очередном служебном романе в женском коллективе, после которого она едва не потеряла сразу двух сотрудниц, всерьез передравшихся прямо на рабочем месте - на глазах у плешивого пузана, предмета неразделенной страсти нежной...
Потом почему-то вспомнилась эта Нона, филолог, которую Ада некогда старательно и безжалостно выживала из издательства, умело интригуя на полную мощность. Нона отличалась от прочих коллег не только всеподавляющей эрудицией, трудолюбием и обязательностью, но и внутренней культурой. Врожденной, а не той, что Ада всю жизнь в себе культивировала. Авторы чувствовали в новом литредакторе естественное превосходство над коллективом, включая саму Аду. Академик с мировым именем ее опекал. Как такую не возненавидеть? Какому нормальному директору понравится подчиненный, который всегда прав? Если бы это касалось только Ады, весь гадюшник только пришел бы в восторг, но Нона невольно подавляла каждую из них. На ее фоне коллектив просто исчезал.
Академику все это было известно, как и то, что Нона принадлежала к одному кругу общества, а они со скандальной неумекой Адой - все-таки к другому. Поэтому и была задумана и реализована нехитрая комбинация в духе соцреализма: Нону отправили на подшефную стройку поработать две недельки маляром-штукатуром на морозе и ветру. Все было точно рассчитано на ее природную порядочность и обязательность. Там, где прочие привлеченные воровали кисти и гвозди, Нонна старательно работала, даже когда схватила простуду. А потому бригадирша попросила ее там еще попахать недельку, потом другую. Когда она вернулась на рабочее место с благодарностью от райкома, Ада заявила, что, если Ноне больше по душе малярствовать и это дело так здорово у нее получается, то пусть впредь там и работает, а в издательстве есть, кому вычитывать шедевры ученых союзного института. Глупый муж Ноны, пользуясь корочками внештатного корресподента краевой партийной газеты, честно наябедничал в райком. Секретарь - попросту наорал на академика, состоящего у него на партийном учете. А академик-то - номенклатура ЦК, а потому местный окрик воспринимает неадекватно. Так что вылетела Нона со свистом и какое-то время была даже советской безработной, пока тот же муж не устроил ее в другое, не менее важное для общества издательство, где ее еще быстрее раскусили, послали в колхоз и тем же макаром вытурили. Ада и гадюшник только тихо радовались, узнав о внедрении своего метода и о том, что Нона с лотка торгует книгами на главной улице. И радовались до тех пор, пока не выяснили, что сделали своей врагине подарок - книжный дефицит, быструю карьеру товароведа и такое внутреннее достоинство, о каком Ада-директор и мечтать не смела. После того, как для покупки итальянских сапог Ада выпросила у Ноны трехтомник Пикуля, она стала считать паршивую овцу лучшей подругой. Ее мужа директор тем более зауважала - так разглядеть карьеру жены! И вот месяц назад та же Нона дала Аде телефон в Хайфе для фиктивного вызова в Израиль, и Ада тайком позвонила и продиктовала анкетные данные своей семьи. Вспоминать об этом вглуби душного туалета было приятно при самой малой вероятности успеха это была хоть какая-то надежда вырваться не только из этого месива несчастных сограждан, но и из проклятой страны.
== Поезд летел среди ночных огней. Ада видела свое отражение в оконном стекле, откинувшись в мягком самолетном кресле в душистом кондиционированном воздухе полупустого вагона, идущего из Тель-Авива в Хайфу. Воспоминания о давно забытой дачной советской электричке почему-то были так свежи, что Ада даже поднялась пройти в туалет, чтобы сравнить. Там была чистота, пахло духами, и вились яркие цветы. Она провела ладонью по лицу, удивляясь недавнему видению и этим ярким воспоминаниям о тамошней, а не здешней Аде. Мимо пролетали безлюдные ярко освещенные станции - этот поезд шел без остановок. По проходу смуглый парень толкал тележку с яствами, какие в те времена подавали разве что в крайкомовским буфете. А Аде ничего из этого и не хотелось - все есть дома и гораздо дешевле. А уж экономить шекели она научилась тут очень быстро.
== ...Шекели? Какие шекели? Что это вообще такое? - лихорадочно выдиралась Ада из окружающего жаркого ада вагона, подъезжая к нужной станции. Устоявшаяся, было, публика пришла в раздражение. От исчезнувшего сна не осталось и следа, зато тут же вспомнился услышанный как-то в душной крымской ночи анекдот: море жидкого дерьма, в нем стоят по подбородок притихшие миллионы. И тут один начинает свое "Плохо мне... вонь какая... свободы хочу..." А со всех сторон: "Подлец... волну поднял, хлип..."
В черном просвете едва открывшейся двери показался перрон, куда Ада сначала ухитрилась выставить ногу, потом, извернувшись, зад, а потом, под визг и мат - выдернуть руку с сумкой. Двери осторожно закрылись под одноименный рефрен, зеленая блестящая в свете станционных фонарей змея, нафаршированная жалкими строителями светлого будущего всего человечества, прогрохотала мимо и исчезла в ночи, оставив вокруг долгожданную тишину и пустоту.
В конце пустого перрона замигал ручной фонарик и показалтсь две знакомые фигуры. Зять и сын стояли c поднятыми воротниками. В тридцати километрах от дачи, был совсем другой климат с вечными зябкими туманами и сырым ветром с моря.
Ваня тут же подхватил сумку, Лева привычно демонстрировал свою энергию и сноровку, лягая столбы и стволы деревьев. Тропинка уводила троих вверх, к Академгородку, где их ждала дочь Катя и внук Дима. Здесь дорога тоже шла через лес, полный совсем других запахов, ставших родными за много лет.
"А у нас для вас новость, - голос Вани срывался от сдерживаемого радостного волнения. - Письмо... из Израиля. Вам с Геной и Левкой позволено туда въехать!" "А как рад! Что вы с Катей и Димкой остаетесь в нашей квартире?" "Ну! А вы что, против?" "Поздравляю, - похолодела Ада от такой долгожданной, но, как оказалось, совершенно неожиданной новости. - Не век же нам жить на голове друг у друга!" "А там? - спросил зять. - Там-то где вы будете жить?" "Там Запад, - уверенно сказала директор. - Если, как говорят "голоса", в Израиль ежемесячно едут десятки тысяч, а не возвращается никто, то, значит, каждому дают квартиру. И уж во всяком случае, не хуже нашей!"
Десятки тысяч новых квартир? - подумал Ваня, не привыкший ни с кем спорить. - Это ж надо! В месяц?.. Когда тут и половины такого количества не построили за все ударные пятилетки... Впрочем, раз родители давно решили эмигрировать, а нам с Катей и Димкой жить решительно негде, то, что лучше придумать, чем наследовать жилье, о котором естественным путем и мечтать не приходится. Со всем его содержимым. Так что узкий заграничный конверт неслыханная удача... Скучать, конечно, Катька по маме с папой будет ужасно. Ведь до сих пор, если люди туда уезжали, то считай навеки - с концами, как умирали, но... мне-то что? А Кате я заменю родителей, для того и женился на ней.
Запад!! - орало все в душе у только что узнавшего о письме подростка. Я буду жить на Западе, как герои вдруг появившихся для всех видиофильмов, носиться на шикарных иномарках, пить виски (что это, кстати, такое?) у стойки бара и стрелять с глушителем в своих врагов, буду любить резких длинноногих девчонок, болтать не по-русски и вообще стану крутым меном. В армию? Ну и что? Не в советскую же, что без всяких внешних врагов, одной дедовщиной, так искалечила соседского парня Толика, а в таинственно непобедимую израильскую армию, в которую годами со страхом, восхищением или с ненавистью всматривается на экранах весь мир! Вот это кайф! Расставив ноги в тяжелых ботинках, я в каске и бронежилете сижу в пятнистом желтом джипе с "узи" в руках. Перед нами в ужасе и злобе разбегаются разные оборванцы... Я - герой поэзии Редьярда Киплинга: Солдаты, несите в колонии любовь на мирном штыке, азбуку в левом кармане, винтовку в правой руке. А если эту сволочь ни пуля, ни штык не проймет, то пусть их разогитирует товарищ наш пулемет, ура!
Запад! - металось сладкое слово и в мозгу у Ады. - Какое же спасибо Ноне! Надо же, за какие-то два месяца - вызов! А это значит сразу же новую жизнь. ОВИР, разные документы, разговоры вокруг, если и с открытым осуждением, то с тайной завистью. Решено! Там я тут же открываю частное издательство. Так и быть, вместе с Ноной. Если, конечно, та не предпочтет открыть книжный магазин. Впрочем, зачем мне вообще на Западе работать? Уж в Израиле-то умеют ценить таких инженеров и ученых, как Геша. Он продаст свои патенты и станет миллионером. Квартира! Да мы в первый же месяц купим виллу и... нет, надо перевести дух... машину. Иномарку, конечно, не "жигули" же. А Катеньку с ее семьей тут же вызовем к себе. Эта разлука не будет надолго. Значит, так... Завтра же с этим письмом в ОВИР, узнать план действий... Нет, сначала, сейчас же, ну и что, что поздно, звоню Ноне. Те, скорее всего, тоже получили вызов, посылали раньше меня, просто не решились мне сказать, а теперь можно... И едем вместе. У нее такой симпатичный, умный и решительный муж... можно при случае даже и отбить... Где-нибудь на Ривьере, а? Наконец-то начнется настоящая жизнь. И всего-то нужно было, оказывается, для вечного счастья - какого-то письма.
