Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда
Мало-помалу разговор принял резкий характер.
– Поверьте, мы лучше вас знаем его, – говорила Мария.
– Не думаю, – возражала Шаня. – Я его люблю, а у любви зоркие глаза.
– У него не такая натура, чтобы он мог с вами ужиться, – сказала Мария с презрительным ударением на слове «вами».
Шаня говорила уже с раздражением:
– О, не беспокойтесь! Уживемся как-нибудь или разойдемся, когда сами захотим этого, а не по чужому приказу.
Мария ушла ни с чем, раскрасневшись от досады. Когда Шаня в тот же вечер рассказала об этом посещении Евгению, он очень обеспокоился. Тревожно, почти злобно спросил:
– Ты наговорила ей дерзостей? Шаня покраснела и засмеялась.
– Я – не девчонка, – сказала она, – а твоя сестра – не классная дама, чтобы я говорила ей дерзости. Разговор весь вела она, а я только отвечала ей. Из моих гостей никто еще не жаловался на мою нелюбезность.
Меж тем Шане приходилось все больше терпеть от двусмысленности ее положения. То товарищи Евгения позволяли себе неуважительные выходки в ее квартире. Эти «опроборенные картавцы», как называет таких Игорь Северянин, приставали к ней с комплиментами и пошлыми намеками.
Однажды все эти приставания вывели Шаню из терпения. Охваченная внезапною вспышкою гнева, она раскричалась на них и попросила их удалиться. Когда они попытались объясняться, она ушла и заперлась в своей спальне. Сконфуженные нахалы ушли, ворча, а Евгений сделал Шане безобразную сцену.
То какая-нибудь гусыня из чиновниц обольет Шаню при встрече презрением. То горничная надерзит, какая-нибудь простая, грубоватая Куша.
Эта Куша, узнав о том, какие отношения существуют между Шанею и Евгением, прониклась презрением к Шане. Она все небрежнее исполняла свои обязанности. В один тяжелый для Шани день Шаня сделала ей резкий выговор. Куша отвечала дерзко. Начала даже кричать:
– Да что такое! Стану я подражать всякой содержанке! Я – честная девушка.
Шаня побледнела. Точно острою болью пронизала ее обида. Сказала спокойно, почти ласково:
– Уходи, Куша. Больше я не стану тебя держать.
– Да за что же? – пытаясь сохранить независимый тон, спрашивала Куша. – Кажется, я ничего, все делаю исправно, а что правду сказала…
– Ну, живо собирайся, – сухо сказала Шаня.
– Да и уйду, – растерянно говорила Куша. – Что ж такое! Но скоро она опомнилась. Принялась просить прощения:
– Барышня, да я не со зла. Простите меня, глупую. Сдуру, как с дубу.
Повалилась Шане в ноги. Заплакала. Но Шаня была непреклонна. Повторяла спокойно:
– Нет, голубушка, уходи.
Куша уходила со слезами. Опять, прощаясь, в ноги кланялась.
Шаня почувствовала, что она беременна. С такою нежною и стыдливою радостью сказала это Евгению. Он нахмурился. Сказал бесцеремонно:
– Ну, это меня не радует. Шаня покраснела. Она говорила:
– Женечка, да ты ничего не бойся. Ребенок тебя ни в чем не стеснит. Я буду о нем сама заботиться и от тебя ничего не потребую.
Но Евгений был недоволен и хмур. Думал с досадою, что Шаня могла бы устранить своевременно эту беременность.
Приближалось время ехать Евгению в столицу, в институт. Варвара Кирилловна постоянно разговаривала теперь со своими гостями о поступлении Евгения в институт.
– Я так боюсь… Женечка так самолюбив… Туда такой наплыв, все эти жиды, эти разночинцы. По своему прилежанию, это – быки. У них не нервы, а канаты. И я не понимаю, к чему их всюду пускают!
И Евгений все чаще мечтал об институте, о карьере, о кушах, которые он будет хватать, когда получит место. Он говорил Шане:
– Дома у меня все неприятности. Скупятся дать приличную сумму на поездку и на жизнь в Петербурге.
Евгений не стеснялся злословить перед Шанею свою мать, жаловался на ее расточительность и на ее скупость. Про свой капитал он никогда не говорил Шане.
И как-то уже почти без слов решилось, что Шаня будет давать Евгению деньги на жизнь в столице в эти четыре года. Он окончит там курс, тогда они и повенчаются.
Шаня мечтала о том, что она поедет вместе с Евгением в столицу. Но в это время становилась все заметнее Шанина беременность. Евгений говорил:
– Ехать теперь тебе невозможно. Об этом и думать нечего. Ты теперь должна заботиться о своем будущем ребенке, а в дороге ты можешь и ему, и себе повредить.
Везти с собою беременную подругу ему было стыдно, и потому он говорил эти лицемерные слова.
Шане было страшно отпустить Евгения одного. Возрастал томительный страх потерять Евгения. Евгений с трудом настоял, чтобы Шаня ехала не вместе с ним, а позже. Он говорил ей:
– Родишь здесь, потом с ребенком приедешь. А я пока там устроюсь.
Усталая покорность овладела Шанею. Она вся ушла в мечту о ребенке.
Накануне отъезда Евгений последний раз пришел к Шане. Он очень заботился о том, чтобы Шаня завтра не ехала на вокзал. Там она встретилась бы с Рябовыми и со многими другими, кто мог прийти провожать его, и вышла бы большая неловкость. Евгений говорил Шане:
– Тебе, Шанечка, вредно. Подумай о ребенке. Ведь он не только твой. Он и мой немножко.
На всякий случай Евгений обманул Шаню: он уезжал с утренним поездом, а сказал, что едет с вечерним. Простились трогательно и нежно.
Шаня осталась одна. Последние дни беременности были тяжелы, хотя ее и навещали и ласкали друзья, Манугина, Каракова, Леснов. А перед самыми родами приехала мать.
Родился мальчик. Он был маленький и слабый. Врач утешал:
– Первый ребенок часто бывает послабее.
Обрадовала весть из Петербурга, что Евгений принят в институт.
Часть седьмая
Глава пятьдесят четвертая
Быстро и тягостно пронеслись над Шанею те четыре года, которые она прожила с Евгением в столице. Как кошмар зимнего утра, от которого не можешь, да и не хочешь проснуться.
Шаня приехала в столицу позднею осенью с ребенком. Она кормила ребенка сама. Ребенок радовал ее, и ей весело было находить в нем черты свои и черты Евгения, еще такие неопределенные и нежные.
Евгений жил тогда в двух комнатах, которые он снимал у какой-то накрашенной и моложавой дамы. Шане эта дама не понравилась, – показалось, что она бросает на Евгения нежные взгляды. Шаня уговаривала Евгения поселиться вместе с нею. Евгений долго отказывался, говорил:
– Это неудобно, Шанечка. Ко мне товарищи ходят, курят, шумят, ребенка будут будить и пугать. Да и детские пеленки, детский крик, – как ты хочешь, это не располагает к умственной работе.
– О ребенке не думай, – говорила Шаня. – Ребенок будет в стороне и тебе не помешает.
Шаня скоро нашла квартиру на одной из тихих улиц вблизи того института, куда поступил Евгений. Когда Евгений первый раз пришел к Шане, его приятно удивило, что все здесь, от парадной лестницы с бравым швейцаром, с зеркалами и с растениями и до последней мелочи в обстановке квартиры, было совершенно таким, как в квартирах тех его петербургских знакомых, которые принадлежали к хорошему обществу и которых он поэтому охотно посещал. Квартира была небольшая, но, по понятиям Евгения, вполне приличная. Уже знала Шаня вкусы Евгения и так и устроила квартиру, хотя ей самой многое здесь не нравилось. Только свои покои Шаня убрала по-своему, вспоминая милые наставления Манугиной.
Так обставленная, квартира очаровала Евгения. Поэтому, когда Шаня стала опять уговаривать Евгения переехать к ней, он уже отнекивался слабо и через несколько дней поселился у нее.
Первые месяцы прошли, как нежная идиллия. Евгений и Шаня жили открыто, как муж и жена, но всякий, кто всматривался в них внимательно, удивлялся, как они могли сойтись, столь несхожи были они друг с другом.
Шаня была добрая, ласковая, щедрая, но любили ее не за одну щедрость. Всех очаровывала ее радостная бойкость и приветливость. Шаня всегда находила для всякого, чем помочь и приветить, хоть ласковым словом.
А Евгений в это время был угрюм, всем недоволен, вечно зол. Он смотрел на людей, как на вещи, себя ставил выше всех, а перед сильными заискивал. Не то что Шаня. В подвале швейцара, в своей гостиной, в чужом доме, – Шаня была всем равна, в сношениях со всеми одинакова.
В Крутогорске у Хмаровых днем сидели Рябовы, Нагольские и несколько дам, кислых, сладких и кисло-сладких. Как всегда в этом обществе, разговор скользил между пошлыми суждениями о новостях города и света и не менее пошлыми сплетнями, пересыпанными легким злословием. Зашел разговор об Евгении. Варвара Кирилловна распустила, по обыкновению, павлиний хвост.
– Мой Женечка так талантлив, так прилежен. Он мог бы поступить прямо в институт, с его способностями это ничего не стоило бы. Но он не хочет быть узким специалистом. Он хочет быть широко просвещенным человеком. У него прямо государственный ум. Про него товарищи уже давно говорят: «Евгений Хмаров – будущий министр». Сам Шершавер ему говорил: «Когда вы, Хмаров, будете министром…»
