Якоб Штелин - Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге
Великий Государь с великим вниманием все сие выслушав, расцеловал его и сказал Хрисгповы слова: «Благий рабе и верный, в мале был ми еси верен, над многими тебя поставлю».[186]
Передавший нам сие[187] заключает, что все слышанное и виденное ими Меншикову и другим весьма было прискорбно; и все меры прилагали озлобить на него государя, но не успели ничего.
Сей великий муж, к которому лесть и клевета никогда приступны не были, не редко распаленный гнев государев правотою своею укрощал, и мудрыми противоречиями своими склонял его отменять даже и данные уже им указы свои, кои не были довольно обдуманы, или были тягостны народу, как то мы увидим из следующих анекдотов.
48. Князь Яков Феодорович Долгоруков оспаривает подписанное Государем определение; и государь за оное благодарит его
По новости С. Петербург, и по неопытности торгующих хлебом, мало его было производимо в оной; а из завоеванных у ІІІвеции провинций, яко долговременною войною разоренных, равно, как из ближних губерний, не могли оного доставлять в довольном количестве; и потому надлежало к доставлению его вызывать подрядчиков и привозить оный с низу; от чего происходила иногда опасность в претерпении в нем недостатка. В одно время по рапортам оказалось, что в магазинах оставалось для пропитания войска хлеба только на один месяц; буде же бы скупить оной у торгующих, то по небольшому оставшемуся у них количеству, необходимо потерпели бы город жители; а идущий с низу водою подрядной хлеб не мог, по расчислению времени, придти прежде двух, или и трех месяцев.
Великий государь, следящий неусыпно за всем, предложил Сенату, чтоб употребил всё старание свое, удобнейшим и неотяготительнейшим народу средством, предупредить ожидаемой недостаток в хлебе, и отвратит неминуемую опасность голода.
Сенат, по долгом рассуждении, не мог сыскать иного к тому средства, как такое же, какое и в пред упомянутом анекдоте показано, то есть, собрат по четверику с души крестьянской, Новгородской, яко ближайшей к С.-Петербургу губернии.
Монарх, обремененный заботами и попечениями, и не имея времени входишь в сие рассуждение Сената, подтвердил то определение, указав немедленно послать о том куда следует, указы: с таким однако же прибавлением, чтоб к сбору того хлеба определить людей добрых и честных, дабы не могло быть в сборе оного каких-либо злоупотреблений. Вследствие сего учинено определение и всеми Сенаторами подписано, кроме одного князя Долгорукого, которого на то время не было в Сенате, и заготовлены по оному все указы. Когда же князь сей по изготовлении всего того прибыл в оный, то и подано ему определение, подписанное как сказано, всеми Сенаторами и утвержденное самим Государем, по которому за тем только не посланы указы, что им не подписано еще определение.
Князь прочитав определение, и не говоря ни слова, потребовал. сургуча и огня; собрал все заготовленные указы, и с оным определением сложа вместе, запечатал; и ни слова не говоря, вышел из Сената и поехал к обедне.
Все господа сенаторы, таковым поступком удивленные, одни сожалели о нем, а большая их половина внутренне радовались, что умник сей, (так его в ироническом, может быть, смысле называли они тогда) непременно подпадет под тяжкий гнев государя, яко по такому делу, которое не терпит отсрочки и утверждено его величеством. Тотчас доносят о сем Монарху, бывшему тогда в Адмиралтействе, присовокупя к тому, что он подобные остановки в делах не соглашениями и спорами своими всегда причиняет; и даже до того, что дерзает иногда и самое высочайшее его повеление презирать: как то и в сем нужном деле оказал он себя. Недоброжелательствующие из них уже внутренне торжествовали о неминуемом по их мнению низвержении его.
Монарх прочтя сие донесение, приходит в гнев, приезжает немедленно в Сенат, спрашивает Долгорукова; уведомляется, что он уехал к обедне; посылает за ним, чтоб был в Сенат; посланный объявляет ему монаршее повеление, но князь на оное сказал только: слышу. Прогневанный монарх, не видя приезда его, посылает за ним, чтобы в тот же час был к нему. Посланный получает от него такой же ответ, как и прежде: «слышу»; и остаётся в церкви. Монарх, и по вторичной сей посылке, не вида приезду его, еще более раздражается, а сотоварищи Долгорукова, не любившие его за правоту и противоречие, не упускают случая сего, в ещё большое озлобление привести на него Государя; одни из них пожимая плечами, будто бы про себя говорили: «Какое дерзкое. упорство!» а другие и самому Монарху: «Ваше Величество из такого противоборства воле вашей можете заключить, какую уже мы должны сносить досаду от упорства и противоречия его по делам, всегдашнюю остановку причиняющего, и все наши резоны с презрением отвергающего. и проч. Огорченный всем этим до крайности Государь, посылает за ним в третий раз, и приказывает сказать ему, что если он с сим посланным не придет, то ведал бы, что поступлено с ним будет, как с ослушником и презрителем верховной власти. Посланный пересказывает ему все слова разгневанного Государя; но князь не отвечая ничего, молится, повторяя несколько раз вслух слова Христовы: «Воздадите Божия Богови, а Кесарева Кесареви». Посланный спрашивает: что прикажет он донести государю. «Донеси, – сказал князь, – всё, что ты видишь и слышишь. Сей доносит ответ его и слышанные им слова, при молитве им повторенные; но обедня между тем кончилась, и князь вскоре за последним посланным сам приезжает в Сенат. Насколько был прогневан на него Государь, то оказалось при входе его. Монарх, подбежав к нему, одною рукою взял за ворот, а другою выхватил свой кортик, говоря: «Ты должен умереть как противник государев и ослушник моей воли и повеления!» Князь, не теряя присутствия духа, раскрыв грудь свою, сказал: «Вот грудь моя! я без ужасу готов принять смерть за правду; и ты будешь Александр, а я – Клит[188]». При сих словах монарх опускает руки и отскакивает от него на несколько шагов, как бы испугавшись; потом поглядев ему в глаза с полминуты, сказал: «Как ты осмелился остановить определение, утвержденное мною? – Ты сам повелел мне, ответствует Князь, представлять тебе истину, и стараться о пользе твоей и народа твоего; и так могу ли по совести исполнять то, что противно истине и пользе твоей и народной?» Монарх смягченный таковым ответом, спросил его: «Но где ж мы возьмем хлеб? Разве хочешь ты видеть печальное следствие голода? – Нет, Государь, сохрани нас от того Бог и средство к отвращению мнимой сей опасности не стоит такого беспокойства, в каком я теперь вижу тебя и сих господ, – указав на Сенаторов. – Средство сие, – продолжал Князь, в наших руках; мы удобно могли бы оное уразуметь ежели б только хоть немного поусерднее об оном подумали, с тою еще выгодою, что подданные твои Новгородской губернии, более других от войны тяготы понесшие, не будут обременены сим новым, налогом». «Какое же сие средство?» – вопрошает совершенно успокоившийся уже Государь. «Изволь-ка сесть, государь, я тебе скажу, где взять хлеб. – Монарх и все сенаторы сели; и князь продолжал: – Провиант твой будет сюда по крайней мере не прежде, как через два месяца; а до того времени есть у меня столько-то кулей муки; а мне на продовольствие дому моего надобно только половина, или не много по больше: следственно около половины есть у меня излишнего; у князя Меншикова за всеми его расходами, как я доподлинно знаю, останется еще гораздо больше половины; у Адмирала N. тоже; у того и того столько-то»; и так поименовав всех поименно; и разочтя, что у всех излишнего провианта за двухмесячным употреблением своим останется гораздо более, нежели сколько оного потребно до прибытия ожидаемого провианта на продовольствие войска и бедных граждан, сказал: «Сии остатки возьмите у нас, яко не нужные нам, и таким образом никакой не будет нужды; а как прибудет ожидаемый хлеб, то и можешь ты всем нам взятый у нас возвратить новою мукою, мы же довольнее еще останемся, что вместо лежалой получим свежую; войско твое и все будут снабжены, а бедные крестьяне Новгородские не потерпят излишней сей тягости; да не думаешь ли ты, государь, продолжал князь, чтоб крестьянин мог в таком случае отделаться одним четвериком? Нет, ему мало будет на разделку сию и двух; воры-комиссары сыщут к тому средства, они под предлогом, что мука дурна, прогоркла, и проч. не станут ее принимать, и крестьянин принужден будет с поклонами просить, чтоб хоть вдвое да взяли, только бы его не мучили; а как я уже сказал, что губерния Новгородская от войны гораздо более пред другими чувствует отягощения, и многие из них с нуждою едва и себя с семейством своим прокармливают: то рассуди, – заключил Князь, – какая бы это была для них тягость!»
Монарх, выслушав все сие с великим, вниманием, обратясь к другим сенаторам, кои все молчали, сказал: «Что ж вы молчите и не противоречите? Правду ль он говорит или нет?» Тогда принуждены были все они признаться, что князь говорит дельно и справедливо; и изъявили готовность свою отдать все свои избытки хлеба. «Вижу я, заключил Государь, смотря на них, что можно вам упорство и противоречия его сносить». Наконец Великий Государь в чувствительных выражениях поблагодарил Князя, и признаваяся в неосмотрительности своей, что положился на представленное ему от Сената решение, и в напрасном своем на него гневе, просил в том у него прощения.
