Иван Мележ - Горячий август
— Что ж, большому коню большой хомут, — с усмешкой перебила Настя. — Ты.6 вот про Алену меньше думал, тогда б легче было. — Потом добавила горячо и серьезно: — :: Ты что ж хочешь, чтоб я помирилась? С ней не то что мириться, а…
ее, может быть, судить нужно, ту, твою хваленую Алену. А ты еще прикрываешь!
— Чем же ты докажешь, что Алена виновата?
— Нечего доказывать. Я и так знаю,
что она. Видно по очам, кто ходит по ночам.
— Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Ты начала ссору, а теперь ни за что ославила человека…
— Ты меня не агитируй мириться! — отрезала сердито Настя, спустила с телеги загорелые упругие ноги в туфлях с высокими каблуками и стала с силой стегать кнутом по запыленной придорожной траве. — Когда захочу, сама приду, протяну руку.
Я хоть и в юбке, а смелости мне не занимать…
Председатель стал молча свертывать самокрутку. Табак как будто нарочно рассыпался в непослушных пальцах. Несколько раз чиркнул спичкой, спички на ветру гасли. Он бросил вожжи Насте, спрыгнул на землю, но неудачно наступил на раненую ногу и едва не заскрипел зубами от боли. Заслонив ладонью спичку от ветра, он закурил. Телегу не стал догонять, а шел поодаль от нее. Думал неласково:
"Баба упрямая, попробуй уговори ее. "Когда захочу, сама приду". Жди, когда ей пожеластся притти! Возись тут с ее капризами".
Так он шел долго. Вокруг в сухом зное августовского дня изнывали поля. Его взгляд останавливался то на голой пожне, первом знаке прощания с летом, то на белесых разливах несжатого ячменя, то на зеленой запыленной ботве картофельника.
Ржи уже не было видно, а пшеница и яч мень еще кое-где стояли.
Мартин раза три сворачивал с дороги и, шаркая сношенными кирзовыми сапогами, шел по жнивью, хозяйским глазом привычно присматриваясь к приземистым бабкам, к умятым колесным дорожкам. На одном поле, кое-где на стерне, где стояли раньше бабки, Мартин увидел много обломавшихся колосьев.
"Наломали колосьев и не подобрали, лежебоки! Хозяева, называется!.. Чье это поле? "Червонного шляха", кажется? Нужно позвонить в райком — пусть научат, как надо работать".
Им снова овладело беспокойство. Мартин свернул с поля на шлях, прихрамывая, бесом догнал телегу и сел.
— Я в райкоме слово дал, — сказал он, беря от Насти вожжи, — что мы завтра вечером кончим с уборкой.
Он посмотрел на Настю. Во взгляде его прищуренных глаз был вопрос: "Кончим или нет?"
Настя сказала:
— Моя бригада сегодня кончит. За меня тебе волноваться не придется. Я не подведу.
— А другие?
— Другие? Что мне за них беспокоиться? У каждого своя голова… До чужого тела никому нет дела.
В глазах Мартина блеснули жесткие огоньки. Он хотел было что-то ответить; но сдержался и промолчал. Потом сухо выжал из себя:
— Пошли сегодня на ночь человек тридцать на скирдование.
Больше они до самого колхоза не проронили ни слова.
Перед полуднем несколько жней иа Настиной бригады возвращались с поля.
Женщины шли беспорядочно — по одной, но две, устало шутили. За ними, поодаль, вздымая пыль, лошади медленно тащили жнейку.
Аленина бригада жала. Увидев женщин на дороге, Алена поняла, что они уже управились с жатвой, — вчера вечером она слышала, что у них на участке оставалось работы мало.
"А у моей бригады еще такое поле не б: жато, что и за два дня не одолеем. Позднее всех кончим", — шевельнулось в сердце беспокойство.
— Настины идут полдничать, — сказала, поглядывая на дорогу, Лизавета.
— Не полдничать, а кончили работу, — поправила ее хмуро тетка Маланья. — Не видишь разве — жнейку за собой волокут?
Жнеи выпрямились и стали смотреть на приближающихся женщин.
"Только б не пришли помогать, — с неприязнью подумала Маланья. — Когда не с открытой душой люди приходят, так не столько помогут, сколько после нахвастаются. Сожнут горстку, а разговоров на год будет…"
После случая с жнейкой, после обидных и несправедливых Настиных слов, брошенных в присутствии Мартина, между Аленой и Настей легла межа недоверия. Настроение это передалось и некоторым колхозницам Алсниной бригады.
— Что ж вы, соседки, отстаете? — крикнула с дороги худая остроносая женщина.
Это была Ганна Лаврейчикова, в селе ее прозвали «Пискунихой». В ее сухим, пронзительном голосе Алене послышалось пренебрежение.
Лизавета, выпрямившись, позвала:
— Заходь, Гаина, нечего лентяя гонять!
Маленькая Пискуниха остановилась и ехидно ответила:
— Дай боже, чтобы вы так лентяйничали, как я. Если бы вы все хоть в половину так старались, так давно бы уже сжали.
А то стоят да на небо поглядывают — а скоро ли обед…
— Молчи уж! Чего зря напраслину возводить на людей? — спокойно остановила ее одна из шедших с ней женщин. — Если бы все так работали, как у Алены… — Она повернулась к своим подругам: — Знаете что, бабоньки, поможем им.
— Надо помочь! Не чужие ведь… — И женщины дружно начали сбрасывать с плеч узлы.
Минут через десять показалась вторая большая группа женщин из Настиной бригады. Женщины, повидимому, отстали, чтобы набрать травы или крапивы для коров и свиней: платки, которые жнеи несли за плечами, как котомки, были туго набиты травою. Поровнявшись с жнеями, женщины сошли с дороги и направились к Алене.
— День добрый, Алена! День добрый, бабоньки! Мы к — вам, помочь.
— Спасибо, — нс разгибаясь и не глядя на женщин, сквозь зубы ответила Маланья.
Она еще что-то хотела сказать, но Лизавета перебила ее:
— Да помогайте. Мы с радостью, когда к нам с добрым словом.
Еще несколько жней из Алениной бригады на минуту оторвались от работы и подозвали колхозниц, чтобы шли жать рядом с ними. Женщины разош-лись по полю, приладились, где кому нравилось, и принялись за работу.
Однообразно шуршат серпы, сухо шелестит ломкая солома ячменя. Алена задумалась и жнет не глядя, левой рукой захватывает горсть перешептывающихся стеблей и привычным движением правой срезает их.
Волнуясь, ояа думает: "Если бы поленивались, не обидно было б, а то всю душу вкладываем, и все равно после всех кончим. Четыре человека заболели как раз в такую пору! Ганна и Василииа не сегодня-завтра родят… А что Игната дали, так то разве помощь? Только одно слово, что новый работник, а пользы от него, что шерсти с волка…"
— А мой мужик где-то на дворе шатается, — словно угадывая Аленины мысли, говорит Маланья. — Обижается, что от коней отстранили. Гонористьш. И откуда у него столько гонору?.. Я тебя научу разуму, лежебок! Погоди, я тебе, миленький, не спущу!
— Очень он бо-ится вас, — подзадорила Маланью насмешница Лизавета.
— Меня не боится?
Тетка Маланья подняла голову и так посмотрела на девушку, словно это была не жнея-соседка, а сам Игнат. Лицо Маланьи стало жестким, в глазах блеснули недобрые зеленые огоньки. Лизавета даже смешалась и глянула на Маланью с опаской.
— Меня, рыбка, не послушает?
— Если ж бы слушался, тетка Маланья, так сегодня пришел бы. А его ведь что-то не видать.
— А завтра придет!
В это время к полю приблизилась жнейка, и Алена поспешила к дороге, чтобы забрать ее в свою бригаду. На сиденье, нарочито устало ссутулившись, подражая кому-то из врослых, сидел Петрусь, тот хлопец с курносым облупленным носом, который поспорил с Аленой возле кузницы. Он остановил лошадей и, стараясь говорить солидно, спросил:
— Ну, что?
— Выпрягай коней. А жнейку нам оставь.
— Как это оставь? А кто за жнейку отвечает: ты или я?
— Я буду отвечать.
— Ты будешь отвечать! — насмешливо свистнул Петрусь. — Много вас таких найдется, ответчиков!
И, показывая, что разговор окончен, он дернул вожжи. Лошади тронулись.
— Подожди же! Я скажу Мартину, что жнейка полдня из-за тебя простояла без работы.
— Говори! Без приказа бригадира я не отдам. Скажет Настя отдать, я и отдам, а без нее не проси.
— Так она ж в городе.
— А мое дело маленькое.
— Ты нам работу срываешь! Ну, гляди же. Я все скажу председателю! крикнула ему вслед Алена.
Она вернулась к жнеям.
…И снова тишина. Только серпы перекликаются: ж-жик, ж-жик! Духота. В неоглядной глубокой дали ни одного облачка. Неподвижное палящее солнце…
* * *
На колхозном дворе, где вернувшийся из города Мартин распрягал коня, было тихо. Только конюх копался в конюшне да покрикивал на стоявших там больных лошадей. Потом из хлева вышел паренек в майке и полотняных, закатанных до колен штанах — сын конюха. Он вел за узду гнедую нескладную лошадь, которая лениво топала за ним, свесив голову.
Паренек стал запрягать коня в пожарную бочку.
— Ты куда? — спросил Мартин мальчика.
— По воду, на речку.
— А разве в колодце нету воды?
— Нету. Вся высохла от жары. Батька недавно набирал, так один ил.
