Иван Мележ - Горячий август
— Из чьей?
— Не прикидывайся…
Алена беспомощно оглянулась на Мартина, как ребенок, который ищет сочувствия и поддержки. Она так разволновалась, что, правда, можно было подумать, будто преступление свершилось не без ее участия.
— Из твоей! Это за вчерашнее, мне в отместку… И, может, без твоего совета тут не обошлось… — Настя бросилась к дверям:- Побегу в поле, посмотрю, что там.
— Что ты сказала, подумай!.. — только и успел проговорить ей вслед Мартин.
* * *
В эту ночь Алена долго не могла уснуть.
В голове теснилась разноголосица звуков:
трещат, стрекочут, как и днем в поле, зеленые кузнечики, звенят серпы, сухо шуршит солома…
Яркий свет луны режет глаза. Алена закрывает лицо ладонью, и тогда в темноте перед глазами оживает залитое солнцем поле; жнея, связав очередной сноп, медленно выпрямляет спину, одеревеневшую от непрерывного нагибанья, стирает с лица пот и посматривает из-под руки на солнце.
Алена отнимает ладонь от лица и горячими глазами смотрит в проем двери на залитый светом луны щербатый забор, на березу у калитки.
Хата, в которой живет Алена, еще не достроена. Страдная летняя пора заставила бросить стройку в самом разгаре. Колхозные плотники успели только поставить сруб и стропила да настелить потолок над одной из комнат. В этой комнате и живет Алена с тех пор, как переехала из хаты Мартиновой сестры, где в тесноте жили три семьи погорельцев.
Береза видна Алене до полосины — стройный мелочно-белый с чёрными пятнами ствол, две-три гибкие, нежные ветки да трепещущая говорливая стайка листочков.
Эту березу посадил ее Андрей сразу после свадьбы. Перед Аленой ярким светом вспыхнуло то сентябрьское утро, когда Андрей у этой березы обнял ее в последний раз. Березка тогда была совсем низенькой, еще и полугода не прошло с тех пор, как они поженились.
Андрей ушел в армию. А через несколько месяцев он начал присылать письма уже с фронта. Пришли ночи тревог за его жизнь. Как они памятны, эти первые мучительные ночи! Алена не знала тогда, что скоро наступит другая война, большая, невиданная, суровая, и вся ее жизнь станет бесконечной тревогой. За все долгие месяцы этой войны она не получила ни одного письма от Андрея. Ни одного слова нс дошло до нее о его судьбе. После освобождения родных мест Алена писем тоже не дождалась, и теперь — надо в это, наконец, поверить — никогда уже. и не дождется.
Алене хочется с кем-нибудь поделиться своими мыслями, услышать в ответ ласковое слово сочувствия…
Пусть бы та ночь была не такой светлой, не такой красивой. Пусть не было бы мигалок-звезд, пусть бы не так светил месяц! Может, не жгла бы так сердце тоска по счастью, по молодости, что незаметно ушла за годы войны…
У соседей закричал петух, а Алена все думала о своей жизни — вспоминала молодые годы, Андрея, товарищей по партизанской роте, Мартина, таким, каким он был, когда командовал партизанами. "Заснуть бы. Скоро рассвет, хоть на часик бы глаза закрыть перед работой!"
Но сон, как и раньше, не приходил. Ее охватили тревожные, мысли о бригаде, о жатве, с которой нужно было управиться как можно скорей. В тишине бессонной ночи снова вспомнились все обстоятельства разговора с Настей, несправедливого и тяжелого, и сердце защемило, сжала горло обида…
* * *
Мартин сидел на телеге, свесив ноги, и нетерпеливо покусывал сухую травинку, вытащенную из сена. Он несколько раз подымал голову, оглядывал улицу, но Насти не было видно.
Телега, на которой он сидел, стояла около забора во дворе МТС. Лошадь, привязанная вожжами к столбу, лениво теребила сено. Она стояла в тени под старым развесистым тополем. Мухи и слепни не давали лошади покоя, атакуя ее со всех сторон, и Мартин время от времени соскакивал с телеги, чтоб отогнать их.
На большом дворе, испещренном следами гусениц и автопокрышек, кроме Мартина, никого не было.
Мартин и Настя приехали в город вместе. Ему нужно было в МТС договориться, чтобы через два дня в колхоз прислали молотилку. Набралось немало и других дел.
А Настя приехала встречать своего мужа Павла. Он прислал из Бреста телеграмму, что сегодня приедет, и Насте хотелось встретить его на станции.
Уже давно пора было ехать, а их все не было.
"Может, поезд опоздал, — подумал Мартин, — иначе чего бы они задержались?"
Павел и Мартин когда-то были товарищами. Расстались они еще до финской войны…
Мартин вспомнил, что ему так и не пришлось побывать на свадьбе друга: Павел женился, приехав из части в двухнедельный отпуск, а Мартин в это время служил в пограничных войсках на Карпатах.
"А давно ж таки мы не видались. Почти семь лет! Теперь, наверно, не сразу узнал бы Павла, если б привелось встретить где-нибудь", — подумал, закуривая, Мартин.
Мысли его незаметно вернулись снова к делам, к событиям последних дней. Он вспомнил о случае на "Далеком поле", ссору между Настей и Аленой, соскочил с телеги и начал нетерпеливо расхаживать взад и вперед, бросая частые взгляды на дорогу.
"Кто ж это тот ячмень потравил? Не может быть, чтобы Алена подбила на это кого-нибудь. Лихо его ведает, как это случилось". Он пожалел, что вчера не успел разобраться в случившемся на "Далеком поле".
Настя пришла одна. Мартин, увидев ее, сразу стал собираться в дорогу. Перевязал веревки в задке, подложил под сиденье сено, начал запрягать лошадь. Когда Настя подошла, он подтягивал чересседельник.
— Почему одна, кума? — Мартин в шутку всегда называл Настю «кумой».
— Не приехал. Должно быть, задержали.
— Навряд, может, где на пересадке замешкался… Садись!
Он попридержал коня, пока Настя, подобрав край широкой юбки, усаживалась.
Сам он не сел, а, прихрамывая, пошел рядом с телегой, держась одной рукой за край телеги, другой за вожжи. Потом уже, когда железные шины колес загромыхали по каменной мостовой, подскакивая на каждом булыжнике, он подсел к Насте. Та сверкнула черными глазами, хотела, видно, сказать что-то и, не сказав, затихла. Брови ее удивленно поднялись.
— Ты что это, как мышь на крупу, надулся? Смотри, людей настрашишь. А то еще, чего доброго, как бы копь не испугался. Разнесет.
Она засмеялась. Блеснули ровными рядами белые зубы.
"Красавица какая! — удивился Мартин. — Вот и войну пережила и сколько перетерпела, а всё как дивчина. Никогда не увидишь ее с опущенной головой — смеется, озорует… Без присказки и о лавки не свалится!"
— Сколько тебе лет? — неожиданно спросил он.
— А что? — усмехнулась Настя. — Купить хочешь? Не купишь. Денег не хватит.
— Смотрю я на тебя: и годы к тебе "е пристают. Как с гуся вода. До ста лет все будешь молодухой ходить. Не то, что Алена. Та за войну на двадцать лет состарилась.
— А что мне! — в черных глазах Насти блеснули смешинки. — Лягу не мята, встану не клята… Чего ж мне стареть? В колхозе ведь тоже ме. ня за работу мою не корят, — весело ответила о. на и задорно посмотрела на Мартина.
Председатель не ответил. Подвода выехала с поля. Колеса тихо и мягко катились по пыльным колеям. Вдоль дороги тянулись сады, огороды, ягодники.
— А как ты думаешь, — вдруг снова обернулся к Насте Мартин, — почему я насупился?
— А кто ж тебя знает? Тебе /к как будто видней.
— Видней-то видней, правда. А ты всетаки догадалась бы, если бы сколько-нибудь подумала. Может статься, у председателя от лени поясницу ломит? А может, он тревожится, что на поле ячмень осыпается, а тут разлад, ссора между двумя бригадами?
В полукилометре дорога поворачивала направо. От поворота она была обсажена густым березовым молодняком. Когда.
Мартин и Настя подъехали к повороту, из, за придорожных деревьев показалась подвода, нагруженная мешками. За ней вторая, третья., четвертая.
Еще издалека Мартын узнал, что это обоз с хлебом из их колхоза, из «Партизана». Он соскочил с телеги и пошел навстречу колхозникам.
— Сегодня все вывезли? — спросил Мартин у. старшего по обозу — Рыгора Макарчука.
— Рожь вывезли, сколько было намечено, полиостью, словом… Плохо, что пшеницу еще не везем, — ответил тот, идя рядом с возом.
— Намолотим и пшеницы. Теперь ведь все покуда цепами бьем. Вот послезавтра окончим жать, да молотилка приедет — обещали в эмтеэсе, тогда покажем! Да, чтоб не забыть, слушай, Рыгор: сдашь хлеб, заезжай в сельхозснаб, забери запасной нож для жнейки. Скажи1, а как там, дома, все в порядке?
— Все. Л что может случиться? Работают.
Мартин, успокоенный, вернулся к Насте.
— Из головы не выходит ваша ссора, — продолжал он прерванный разговор. — Будто какая-нибудь гайка в машине покрошилась — так и в нашем колхозе. Крутится колесо, бегает, как полагается, но скрипит. Ты только за свою бригаду болеешь, тебе хлопот мало, а я за весь колхоз отвечаю. Про весь колхоз мне одному думать, что ли?
