Иван Мележ - Горячий август
— Жать идут, — высказал кто-то вслух догадку.
— Не иначе, жать… Серпы на плечах!
— К нам идут, бабоньки.
— Это ж Настпна бригада…
— Не-е-е, коржиковская бригада. Вон же и Агата.
— Помогать, должно быть, идут…
Тут неожиданно в разноголосицу восклицаний ворвался зычный голос Маланьи:
— Не надо нам их помощи!
На какое-то время все умолкли.
— Пускай поработают, скорее кончим, — запротестовала Лизавета.
Несколько голосов поддержали ее.
— А я говорю: не надо! — настаивала Маланья. — Мы и одни управимся!
Женщины, между тем, приближались.
Скоро стало видно, что в толпе было больше всего женщин из Настипой бригады, — шли они вместе со своим бригадиром. Несколько жней прислала и бригада Коржика — у него оставалось уже немного работы.
— День добрый, бабоньки! — зазвучали наперебой голоса «гостей».
— Добрый день.
— Что, будем на пороге стоять или, может за стол попросите? — пошутил кто-то из пришедших.
Лизавета ответила в тон:
— Если с добрыми вестями, — за стол!
— Ишь, сколько они сделали, пока мы собирались, — одобрительно сказала Василина, смуглая, с ласковыми черными глазами женщина, в синей кофточке, одна из тех, что накануне предлагали бригаде свою помощь. — Видать, ни свет ни заря пришли сюда… Вот как стараются!
И от этих дружеских, от сердца идущих слов легче стало на душе у Алениных жней.
Слоено ласковый ветерок повеял.
Сердечное слово смягчило и обиду Алены: чувство настороженности, которое беспокоило ее. со дня спора из-за жнейки, постепенно начинало исчезать. Значит, и в третьей — Настпной бригаде не считали ее виноватой, — думала она, слушая дружеское препирательство женщин.
Настя подошла к Алене, спокойная и уверенная, как всегда.
— Покажи, глс жать, — сказала она.
Алена молча повела се на правый край загона.
* * *
Загон, на котором жала Алена со своими жнеями, поделили на две части по количеству людей в бригадах, чтоб на каждую жнею приходился одинаковый по величине участок. Женщины из бригады Насти и Коржика шли вместе с правой стороны полосы. К полудню бригада Алены первой дошла до конца загона — до молодого говорливого осинника на краю леса.
Не отдыхая, женщины вернулись к своим помощницам и снова принялись жать.
Бригады перемещались. Как-то само собой, незаметно в общей работе рассеялись последние остатки недавнего недоверия и настороженности. Даже ревнивое сердце тетки Маланьи постепенно смягчилось, и она перестала ворчать, видя, что Настины жнеи работают старательно, не тратят времени в пустых разговорах.
Правда, иногда ее все же охватывало сомненье. Тогда она переставала жать и шла на участок, на котором работала Настина бригада. Как строгий инспектор, она ходила по жниву, зорко присматриваясь, хорошо ли связаны снопы, не валяются ли где колоски.
— Тетка Маланья, — укоряла Маланью Лизавета. — Как вам не совестно!
— Что — совестно! — не сдавалась та. — Да нешто можно оставлять поле без присмотра? А может, они, ягодка, абы как работают?
Жали молча. Желтые блестящие стебли горсть за горстью споро ложились на перевясла, сильными загорелыми руками затягивались в тугие, упругие снопы. Вязали снопы осторожно. Ломкая солома, если сильно закрутить жгут, рвалась.
Не было слышно ни шуток, ни песен.
Усталость наливала руки и ноги тяжестью, сковывала одеревеневшую спину. Только когда совместно кончили жать Настину полосу, передохнули немного, разогнули спины, прилегли в пестрой тени под ветвями молодого осинника, слушая ленивый шепот серебристых листочков.
На опушке пахло перезревшей земляникой, сухой душистой травой, молодой осиной. Высоко в августовском небе сверкало прозрачное, похожее на клочья пены, облако.
— Аист, — глядя на небо, очарованно проговорила Лизавета.
Алена подняла глаза.
— Где он?
— Вон… около облака. Справа.
Алена долго не могла отыскать его — солнце слепило глаза. Потом увидела — птица кружила вокруг облака высоко в поднебесье. Алена лежала на траве и с восхищением следила за птицей. С земли она казалась едва заметной точкой.
— Это не аист, а коршун.
— Аист, Аленка, аист. Видишь, как он плавно и красиво кружит.
Отдыхали недолго. Нельзя было лежать, их ждала еще большая полоса несжатого поля.
Поздно вечером, после захода солнца, когда жниво заголубело в туманном свете молодого месяца, сжали последнюю горсть овса, сложили последние снопы.
Маланья из последней горсти скрутила перевясла: она строго соблюдала старые обычаи.
Посмотрели жнеи на опустевшее поле, на ряды снопов и удовлетворенно зашумели:
— Сколько хватили! За один день!
Женщины окружили Алену. Веселые, возбужденные голоса требовали:
— Ну, хозяйка, теперь расплачивайся, ставь ведро горькой!
— Коники гогочут — пить хочут!
— Заслужили ж.
— Не выкручивайся.
Алена с благодарностью посмотрела на женщин — ее и «чужие», все перемешались в шумной толпе. Она смущенно ответила:
— Да, надо было б и поставить… Ничего не скажешь… Стоит… Спасибо вам великое, бабоньки, за добрую работу! — го. — рячо закончила она.
— Э-э, нет, одним «спасибо» тут не обойдешься! — зашумели женщины.
Алена посмотрела на Мартина, который часа за три до вечера пришел проверить, как идет жатва в бригаде, и беспомощно развела руками: выручай, товарищ старшина.
Мартин весь день беспокоился, что бригада не успеет сжать все к сроку. То, что он увидел, придя на поле, — веселая взволнованность жней, согласная работа двух бригад, — обрадовало его и успокоило. Он остался с женщинами до конца работы, помогая носить снопы и складывать их в бабки.
— Хозяин, надо раскошелиться, — сказала Алена. — Заслужили!
"Заслужили, Алена", — подумал Мартин, но, пряча улыбку, сказал равнодушно, чтобы поддразнить женщин:
— Нужно будет как-нибудь, казаки мои, подумать об этом…
Маланья, подойдя сзади, перехватила его перевяслом, словно поясом:
— Теперь, рыбка, не отговоришься!
Мартин поднял руки:
— Да, придется капитулировать! Сдаюсь. Дожинки справим… на той неделе в воскресенье.
Жнеи, весело переговариваясь, пошли через жнивье к дороге. Алена отстала — сжатое поле все еще чем-то привлекало ее.
Оставшись одна, она окинула взглядом охваченное необычными дымчатыми сумерками поле, приземистые, широкие бабки, — такой загон сжали! На опустевшем жнивье словно сказочный городок вырос. В полутьме черными пятнами выделяются две молчаливые груши, посаженные когда-то на меже Ольгиным отцом.
— Кончили, — вздохнув, высказала Алена вслух волновавшее ее чувство. Ей вдруг вспомнились тревоги последних дней, и сердце ее теперь наполнилось тихой, глубокой радостью,
Какое счастье после беспокойных дней напряженной работы, после всех тревог, неудач и удач узнать, наконец, радость заслуженной победы! Сердце Ллены было переполнено этим чувством. Даже усталость, что сковала тело, была сладкой и хмельной.
— Ну, довольно тебе любоваться! — неожиданно услышала она мужской голос.
Она вздрогнула, с недоумением оглянулась. Позади, недалеко от нее, стоял Мартин. Он улыбался и с дружеским укором покачивал головой. Алена и не заметила, что он стоит почти рядом. Мартин, не переставая улыбаться, подошел к ней, взял за РУКУ.
— Ну, сколько ж можно вздыхать! Как маленькая! Пошли.
"Почему так хорошо, когда он берет своей рукой мою руку?" — смутно проплывает в ее голове мысль. От его пожатия ощущение счастья в ее сердце ширится, крепнет.
"У Андрея тоже были такие хорошие руки…"
И сразу, как дуновение вечернего ветра, коснулась переполненного радостью сердца Алены тихая грусть — не та, столько раз уже испытанная грусть об Андрее, она сама не знает, что это за чувство: словно ей чего-то не хватает очень нужного…
— Уморилась я! Кажется, села б тут на месте и никуда не пошла бы.
— Так давай сядем, — предложил Мартин.
В голосе его Алена почувствовала какието непривычные волнующие интонации, и сердце ее дрогнуло от неясного предчувствия. Это было такое хорошее, забытое, такое неожиданное чувство, что она смутилась.
— Нет, нельзя, — торопливо, почти испуганно сказала она и быстро пошла вперед. — Что люди скажут?
Он пошел рядом, не выпуская ее руки из своей.
Несколько минут они шли молча, взволнованные чувством неизведанной ими раньше близости.
— Ночь какая!.. Диво, а не ночь, — прошептала Алена. Она остановилась, растроганная.
Остановился и Мартин. Стоя рядом, они любовались красотой окружающего их широкого поля, измененного голубоватым светом луны. Алена вспомнила, что такая же ночь была и тогда, когда она думала одиноко, в недостроенной хате, свою печальную думу.
