Пауль Куусберг - В разгаре лета
- Фома неверный.
И все, что происходит у меня на глазах, предстает вдруг в новом свете.
Отступление. Я вижу отступление. Красная Армия отходит. Отступает, как отступала все эти долгие дни. Чуда до сих пор не произошло. Но чудо должно произойти. Не чудо, а закономерный перелом в ходе войны. Пусть мы оставляем Валгу, пусть фашисты ворвутся в Эстонию, но их наступление не будет продолжаться вечно.
На минуту я теряю равновесие и бросаю Нийдасу:
- Рано радуешься.
Коплимяэ глядит на меня с недоумением. А Нийдас говорит с улыбкой:
- Береги нервы, Олев. Я не меньше тебя огорчен тем, что происходит. Но я открытыми глазами слежу за событиями.
Конечно, я глупо набросился на него. И сам не понимаю почему. Вероятно, потому, что меня раздражает всезнайство Нийдаса. Нет, меня вывело из себя то, что ход войны вовсе не таков, как бы мне хотелось.
Коплимяэ говорит:
- Валга большой железнодорожный узел.
Эту дурацкую фразу, отдающую школьной премудростью, он явно произносит для моего успокоения. Я дополняю его:
- Из Валги ширококолейные железные дороги идут к Пскову, Риге, Тарту, а узкоколейка через Мыйзакюлу к Пярну.
Нийдас не понимает, почему я тараторю все эти слова, и искоса бросает на меня пытливые взгляды. Коплимяэ продолжает:
- Валга и Тапа наши крупнейшие узловые станции. Нийдас быстро добавляет:
- В Тарту, Петсери и Тюри тоже соединяются три железнодорожные ветки.
Мы усмехаемся. Нийдас все-таки парень не промах, раз до него так быстро дошло.
Ясное дело, никому из нас в данный момент ни холодно ни жарко от этой железнодорожной географии. Просто нам необходимо как-то разрядить внезапное напряжение.
Ведь и Нийдасу, и Коплимяэ, и мне - всем нам как-то не по себе от всего увиденного. От того, что вокзал похож на растревоженный муравейник, что военные эшелоны не прибывают в Валгу, а уходят из Валги, что орудийный гул слышится уже в Эстонии и что город решено оставить. А то с чего бы воинские части покидали Валгу?
Появляются наконец Руутхольм и лейтенант. Нам велят сесть в машину, Коплимяэ получает приказ ехать не впереди нас, а сзади.
Направляемся через город к Латвии.
- Жалкая ниточка! - удивляюсь я при виде Лягушиного ручья.
Вскоре Валга остается за спиной. Из-за гула мотора орудий больше не слышно, но я предполагаю, что мы движемся к фронту.
- Наши части отступают по направлению к Пскову и Острову, - сообщает политрук. - Немцы в самом деле перешли Даугаву.
В школе я был одним из лучших учеников по географии и потому ясно себе представляю эту широкую реку с несколькими названиями - она берет начало где-то в России, пересекает дугообразно всю Белоруссию, разделяет по диагонали Латвию и впадает в Рижский залив. Значит, половина или более половины Латвии уже во власти гитлеровцев.
- Если Красная Армия отступает в направлении Пскова и Острова, значит, Эстония с одного фланга оголена?
Это спрашиваю я.
- Нашу республику будут защищать другие части. Но что-то я не слышу особенной убежденности в словах Руутхольма.
- По всей видимости, острие немецкого клина нацелено не на Эстонию, говорит Нийдас. - Они стремятся ресчленить наш фронт на несколько отрезков.
Лейтенант, видимо догадавшийся, о чем' мы говорим, взволнованно вставляет какое-то замечание, но я ничего не понимаю.
В десяти - пятнадцати километрах к югу от Валги нас останавливают. На этот раз не помогает даже бумага лейтенанта - люди в милицейской форме и в штатском не хотят нас пропускать дальше. Нам приказывают съехать с шоссе и встать под деревьями.
Вылезаем из машины. Лейтенант требует, чтобы его провели к командиру истребительного батальона. Так я предполагаю, услышав, как он произнес знакомые мне слова "истребительный батальон" и "командир". Я не ошибся: нас в самом деле задержали бойцы Латышского истребительного батальона, и они соглашаются отвести Руутхольма и лейтенанта к своему командиру, С интересом присматриваюсь к латышам. В точности такие же, как и наши ребята. Все они в штатском, большинству из них лет двадцать - тридцать, но есть и постарше. Вот только женщин у них в части побольше, У нас их, кроме Хельги и врача, всего пять-шесть человек.
С десяток парней и девушек встали в круг и с ловкостью опытных игроков играют в волейбол. Сначала мне это кажется диким. Вдали слышится гул орудий, а тут беззаботно перекидывают мяч! Раза два мяч подкатывается к моим ногам, я поднимаю его и подаю ударом обратно. А затем как-то невольно присоединяюсь к ним и включаюсь в игру. Волейбол мне знаком, играю я вполне прилично. К нам подскакивает и Коплимяэ, и я с удовольствием убеждаюсь, что обращаться с мячом он умеет. Как-никак у эстонского волейбола была неплохая репутация в Европе, так что нам и не к лицу ударять лицом в грязь и мазать.
В голове опять мелькает мысль: не глупо ли это, баловаться с мячом, когда* война дышит прямо в затылок. Но мысль эта приходит и уходит, а настроение становится легким, чуть ли не веселым. Латыши оживленно переговариваются, вроде бы даже спорят, только вот о чем, непонятно. Может, о нас?
Постепенно то один, то другой покидает круг, пока мы не остаемся впятером. Три латышских девушки и мы с Коплимяэ. Девушки - стройные и гибкие, они подбадривают друг друга возгласами и отбивают почти все мячи. Я тоже прыгаю, бросаюсь и бью с таким увлечением и азартом, будто мы сделали бог весть какую ставку.
Темнеет. Мяч перелетает в сумерках темным шаром. Девушки устают. Поневоле приходится прекращать игру. Я вспотел и немного запыхался, но чувствую себя отлично. Словно нет никакой войны, словно мы не выполняем особое задание, а просто-напросто выехали на увеселительную прогулку. Хочется сказать партнершам что-то приятное, но я не знаю латышского. Я улыбаюсь им, они - мне. Может, они владеют немецким?
- Данке шен!
Не следовало бы этого произносить.
Одна, правда, кидает как бы украдкой "битте зер", но другие тут же становятся серьезными.
Нийдас наблюдает за нами со стороны. Мне кажется, что в душе он смеется надо мной.
Издали за нами весьма насупленно следят бойцы Латышского батальона.
Закуриваю папиросу. Хорошее настроение улетучивается. По телу пробегает холодок.
Руутхольма и лейтенанта все еще нет.
Гул орудий не смолкает.
Теперь наша недавняя игра в волейбол кажется дурью, Нет, никогда не набраться мне солидности,
Нам надоедает ждать, и мы решаем съездить за Руутхольмом и лейтенантом. Но едва Коплимяэ включает мотор мотоцикла, как латыши начинают что-то кричать и бегут к нам. Мы кое-как понимаем, что нам не разрешено двигаться с места. Значит, понимаю я задним числом, они и в самом деле спорили о нас. Мы явно вызываем подозрение. Не очень, конечно, сильное - не то они обошлись бы с нами посуровее. И вряд ли стали бы играть с диверсантами в волейбол.
А за лесом гудят орудия.
- Артиллерийская дуэль, - говорит Коплимяэ.
- Орудийная канонада, - подсказываю я свой вариант.
Бывают, видимо, обстоятельства, когда просто необходимо говорить глупости.
Трогаемся в путь лишь после того, как становится совсем темно, видимо, не раньше полуночи.
По словам Руутхольма, им пришлось немало постараться, чтобы латыши поверили им, что мы не бандиты и не диверсанты. В Латвии таких порядочно, как выяснилось из разговора с командованием батальона. В Риге стреляли в спину отступающим красноармейцам. Нас приняли за белоэстонцев. В голове у меня крутится множество вопросов, но сейчас нет времени на долгие объяснения.
Ехать дальше нам все-таки не разрешили. Командир батальона уверял, что продвигаться просто некуда. Что южнее начинается якобы уже ничья земля. Что никакой определенной линии фронта вообще не существует. Основные силы немцев продвигаются на восток, намереваясь, вероятно, вклиниться между Москвой и Ленинградом, хотя черт их знает. Если мы поедем в сторону Смилтене, то можем легко угодить прямо в объятия к фашистам. Ни по ту, ни по эту сторону Смилтене нет частей Красной Армии, ведущих бои. А части, отступающие по шоссе Рига - Псков, догнать нам уже не удастся. Для того же, чтобы установить связь с частями, отходящими по Валмиерскому шоссе, нам надо вернуться назад в Валгу и ехать в Валмиеру другой дорогой. Захватили немцы Валмиеру или нет, этого командир батальона с точностью сказать не мог. Да и в отношении.
Смилтене нет ясности. Не мог он ничего сказать и про то, далеко ли продвинулись немцы на север от Риги и развивают ли они вообще наступление по приморскому шоссе или нет. Но сама Рига пала, это утверждают все.
Нам ничего больше не остается, как вернуться в Валгу.
Там мы снова заглядываем на вокзал, где стало намного тише. Командир какой-то отступающей части (или это был комендант станции?) не советует нам ехать куда-нибудь ночью. А двигаться по направлению к Риге категорически запрещает. Грустно улыбнувшись, он говорит, как перевел мне Руутхольм, что кто его знает: может, утром нам уже никуда не придется торопиться, так как передовые немецкие соединения могут с минуты на минуту подойти к Валге. Майор с грустной улыбкой показался мне паникером. Но Нийдас утверждает, что просто нам попался честный человек, не боящийся смотреть фактам в лицо.
