Пауль Куусберг - В разгаре лета
Я, кстати, и не соврал. У нас в батальоне действительно есть десятка два ребят моего возраста. Даже совсем мальчишки - двое или трое. А самый наш младший боец - девушка. Санитарка Хельги. Хельги Уйбо-пере. Когда я в первый раз ее увидел, то решил, что она дочка кого-нибудь из наших и пришла повидать отца. Но оказалось, что она такой же боец, как и все мы. Прямо смех.
Бухгалтер Тумме ее знает. Помнит ее с тex пор, как она в его дворе в классы играла. Они в одном доме живут. Тумме глазам своим не поверил, когда в первый раз увидел Хельги во дворе нашей казармы. По его сведениям, Хельги должна была эвакуироваться вместе с родителями, об этом знал весь дом. Отец Хельги работал на машиностроительном заводе и вместе со станками выехал на Урал. Тумме спросил насчет этого у самой Хельги, и она честно призналась, что сбежала от отца и матери - прямо из вагона. Она постаралась при этом улыбнуться, но Тумме понял, что ей, бедняжке, вовсе не до смеха. Девушка, наверно, обрадовалась этой неожи данной встрече во всем батальоне Тумме оказался единственным человеком, которого она знала раньше.
Хельги Уйбопере, как и я, комсомолка. Может, поэтому мы хорошо с ней ладим. Почти каждый день разговариваем. Во время первого разговора она спросила, сколько мне лет. Я отшутился: четырнадцать. Потом признался, что полных двадцать. Но она и этому не поверила, решила, что я моложе. Многие так считают, я уже привык. А ростом я давно уже как взрослый, да и сложением не чахлый.
Еще мы говорили с ней о школе, о центральном отоплении, о боксе и плавании. Я даже успел ей проболтаться, что когда-то собирался поступить в технологический институт. Но дальше предпоследнего класса гимназии добраться не сумел. В тридцать седьмом году вблизи испанских берегов фашистская торпеда пустила на дно судно, на котором кочегарил мой отец, и, хотя мать делала все возможное, чтобы я доучился, это оказалось ей не по силам. Я собирался этой осенью опять сесть за парту и после окончания вечерней школы попытать счастья в-технологическом. Может, я когда-нибудь еще осуществлю свои мальчишеские планы, если хватит пороху. Война, понятно, может перечеркнуть все мои розовые надежды, но охать раньше времени да вздыхать и портить себе настроение - не в моем это вкусе. К тому же кто знает? Небось еще до осени война кончится.
Чаще всего я вижу Хельги в обществе Тумме и Ний-даса. Вчера вечером она даже ходила с Нийдасом в город. Сам не пойму, почему мне так не хочется, чтоб она дружила с этим Нийдасом,
Особое задание обещает оказаться интересным. Кроме Руутхольма, Нийдаса и меня, с нами едет флотский лейтенант - имени его я не знаю - и еще один из наших ребят моих лет. Тумме на этот раз останется, У парня я спросил без церемоний, как его имя, и он сказал: Ильмар Коплимяэ. Еще я узнал, что никакой специальности у него нет, что он только что кончил школу и собирался осенью поступать в университет. Молодежи в батальоне все прибывает - Ильмара зачислили к нам только позавчера. Он очень сердится, что к нам не принимают всех желающих. У него, к примеру, требовали рекомендаций: кто, мол, за него ручается и всякое такое. Смешно опасаться тех, кто решил бороться против немцев с оружием в руках. Я пожал плечами, У меня-то никто рекомендаций не требовал, - наверно, Руутхольм сам уладил все формальности. А может, сыграло роль то, что я комсомолец, а Коплимяэ - нет. Только я относился бы ко всем одинаково. Не стоит отпугивать, а тем более допекать всякими бумажонками тех, кто хочет биться с фашистами. Тот, кто ждет Гитлера, в батальон не полезет.
Легко расспрашивать парня из своей части, кто он такой. А вот дознаться имени лейтенанта я не сумел. Не знаю русского. По-немецки малость лопочу, легкую английскую книгу тоже прочту, а насчет русского у меня беда.
Мы получили в свое распоряжение автомашину и мотоцикл. Нийдас и Коплимяэ пригнали их с ипподрома, где стоит реквизированный у населения мототранспорт. Удивительное дело: оказывается, во время войны мобилизуют не только людей, но и машины. А в деревне - и лошадей, и, говорят, даже телеги. Нийдас считает, что тут вместо слова "мобилизация" следовало бы употреблять слово "реквизиция" - тут он, конечно, прав.
Мотоцикл поведет Коплимяэ, а машину Нийдас. У нашего завмастерской, оказывается, есть и права, что еще более возвышает его в моих глазах. Коплимяэ - парень, как видно, разговорчивый: успевает мне сообщить, что он сел на мотоцикл еще в четырнадцать лет. Отец его, автомеханик, обзавелся мотоциклом, вот парень и помешался на моторах.
В доме на углу Большой и Малой Роозикранци, всегда напоминавшей мне из-за своего острого угла многопалубный пассажирский пароход, мы получаем винтовки и патроны. Нам дают еще гранаты, напоминающие лимоны, и офицер в форме пограничника объясняет мне, как с ними обращаться. Штука простая: перед броском следует выдернуть чеку, вот и все искусство. Однако малость боязно держать в руке боевую гранату, хоть и знаешь, что это прохладное стальное яйцо само по себе не взорвется. Я невозмутимо сую выданные мне гранаты - офицер назвал их "лимонками" - в карман и залезаю в машину.
"Опель" тесноват для нас и нашего оружия. Никак не eдается пристроить винтовки так, чтоб они не мешали. Укладываем их и вдоль и поперек, но сидеть все равно неудобно, да влезать и вылезать тоже. В случае нападения здорово можно влипнуть. Столько времени ухлопаешь, пока выберешься сам и выудишь потом свою винтовку. А тут еще пограничники предостерегают нас, что возможны неожиданности. В лесах, случается, стре ляют и даже захватывают машины. Ездить по шоссе стало совсем небезопасно, особенно в Южной Эстонии, Проклиная тесноту "опеля" и длину винтовок, мы в конце концов кое-как усаживаемся. Я вынимаю из кармана гранаты и укладываю их у заднего окошечка.
Выезжаем мы ночью, и я не успеваю узнать, в чем именно состоит наше задание. Знаю лишь то, что конечный пункт маршрута - Латвия и что поедем мы через Тарту и Валгу. Мы должны вступить в контакт с фронтовыми частями Красной Армии. Наверно, мы являемся особой группой по установлению связи или сбору информации. Это заставляет задуматься. Неужели немцы и в самом деле подходят уже к границам Эстонии? Иначе зачем она вообще нужна, такая особая группа?
Нийдас, видимо, тоже озадачен и говорит:
- Во времена Суворова катали из конца в конец курьеры, в двадцатом веке есть вроде и радио, и телефон.
- Диверсанты перерезают телефонные линии, - объясняет Руутхольм.
- Шутки ради нас бы не послали, - вмешиваюсь и я.
Немного погодя Нийдас опять принимается за свое:
- Видать, не доверяют донесениям отступающих частей.
Я не совсем понимаю, к чему клонит Нийдас.
- Никогда бы не подумал, что немцы так глубоко проникнут на нашу территорию, - продолжает Нийдас. - Никак не возьму этого в толк.
- Я тоже, - честно признается Руутхольм,
Я возражаю:
- Ну, не вечно им наступать, фашистам. Нийдас соглашается:
- Само собой. Но мы с самого начала могли бы дать отпор посильнее. Прямо страшно заглядывать в газеты.
- Отступать тяжелее, чем наступать.
Но эти слова политрука кажутся нам пустым мудрствованием.
До Тарту мы едем в составе небольшой автоколонны. Бойцы другого истребительного батальона везут в город Таары* оружие, в котором очень нуждаются и тамошние батальоны, и советский актив. Впереди всех тарахтит Коплимяэ и еще один мотоциклист, за ними - наш "опель", потом - два грузовика с винтовками, пулеметами и патронами, а в конце - еще одна легковая. Едем довольно медленно: на извилистом Пийбеском шоссе не очень-то разгонишься в темноте, да еще с прикрытыми фарами, к тому же скорость грузовиков вообще невелика.
* Таара - бог древних эстонцев. Город Таары - Тарту.
Ничего не происходит. Пограничники явно преувеличивали.
Политрук разговаривает с моряком по-русски. Но настоящего разговора не получается, и Руутхольм не очень-то владеет языком. Да и лейтенант, видно, не из разговорчивых. А вообще-то он симпатичный. Вроде бы стесняется, что разговор с ним стоит нам таких усилий.
Раза два мы останавливаемся: у первого грузовика дурит мотор, и его отлаживают больше часа. Коплимяэ затевает разговор с водителями, Нийдас предпочитает ходить вокруг своей машины. По его словам, она тоже не ахти. Клапаны стучат, зажигание не отрегулировано, карбюратор засорен. Зачем же, придираюсь я к Нийда-су, он выбрал на ипподроме эту развалину? Он оправдывается тем, что мотор насквозь не увидишь. "Так взял бы хоть машину побольше", - не унимаюсь я. Нийдас терпеливо объясняет, что ничего помощнее и получше там не нашлось. Я оставляю его в покое. Не настолько мы были знакомы до вступления в батальон, чтобы я мог въедаться ему в печенки. Мы подружились лишь в последние дни. Он первый начал говорить "ты", и мне стало неловко ему "выкать". Так мы и перешли на тон закадычных дружков.
