Пауль Куусберг - В разгаре лета
Ночуем в роще на окраине. Хотя прошлую ночь мы провели в пути и задремывал ненадолго только я, никто из нас не рухнул в беспамятный сон. Мы клюем носом, сидя в машине, в то время как один отбывает в караул.
Когда подошла моя очередь, я добрел до шоссе, где открывался широкий вид на южную и юго-восточную сторону. В двух-трех местах небо отсвечивало краснотой. Горят деревни. Гула орудий больше не слышно. Временами впереди, очень далеко от нас, начинает что-то светиться. Должно быть, ракеты.
Удивительно тихо.
Откуда-то со стороны Эстонии доносится ленивый собачий лай. Еще я слышу, как скрипят колеса телеги, не на шоссе, а за кустами, позади меня. Наверное, там проходит какой-нибудь лесной проселок.
Перед самым концом караула мимо меня проезжает военная автоколонна машин десять. Я поскорее прячусь за дерево. Кто его знает, еще за диверсанта примут.
Забравшись обратно в машину, я глубоко засыпаю.
Утром у всех нас подводит живот. После Тарту мы не перехватили ни крошки.
Нийдас возится целый час, пока заводит машину. Мотор не слушается: фыркнет и тут же заглохнет. То ли аккумулятор сел, то ли стартер не работает, то ли карбюратор заливает, то ли, наоборот, нет бензоподачи.
Так рассуждают Коплимяэ и Нийдас, по очереди крутя ручку и садясь за руль. Я про себя размышляю, где же были у Нийдаса глаза там, на ипподроме, но держу язык за зубами.
Валга кажется сегодня совершенно вымершей. На улицах почти никакого движения: ни прохожих, ни транспорта. Уже девять, но не видно ни открытых столовых, ни магазинов. Наконец находим какую-то лавчонку и покупаем там затвердевшую копченую колбасу с буханкой черствого хлеба. Отвешивая товар, продавец недоверчиво пялится на нас. Казалось, он хотел что-то спросить, да не решился.
Станция словно оцепенела. Военные эшелоны ушли, по рельсам разбросаны одинокие вагоны.. На перроне беспомощно топчутся три-четыре красноармейца, какой-то капитан спорит с железнодорожником. Откуда-то доносится несколько выстрелов, потом опять все смолкает. Наш лейтенант заговаривает с бойцами, с капитаном, но те только пожимают плечами. Руутхольм обращается к железнодорожнику - тот лишь пренебрежительно машет рукой.
Направляемся в центр.
Кружим по безлюдным улицам. В северной части города опять раздаются выстрелы, и мы направляемся туда.
Свернув на улицу, по которой мы вчера ехали к вокзалу, обнаруживаем посреди дороги грузовик с высокой кладью. Подъехав поближе, видим, что на самом верху клади, на мешках зерна, лежит, раскинув руки, красноармеец. Ветровое стекло машины пробито пулями. Мы останавливаемся, Руутхольм вскакивает на ступеньку грузовика и открывает дверцу. В кабине сидит, скрючась, убитый шофер. Все это так неожиданно.
Молча, не совсем еще понимая, что все это значит, садимся в машину и едем дальше.
На окраине города, там, где к нему сворачивает Тартуское шоссе, мы видим большую группу латышских милиционеров. Некоторые из них лежат на краю кювета и время от времени стреляют, целясь в дома на той стороне дороги.
Нам говорят, что за этими домами прячутся бандиты. Латыши рассказывают нам и про перестрелку на станции, но я не все понимаю.
Достаю из машины винтовку и занимаю боевую позицию рядом с латышами,
Я весь еще под впечатлением того, что видел несколько минут назад. Отсюда, с возвышения дороги, мне все еще виден грузовик с высокой кладью. Кто убил красноармейцев, вывозивших зерно? Кроме местных жителей, вроде некому - ведь немцы еще не вошли в Валгу, Может, убийцы прячутся теперь за этими крошечными коробочками домов?
Напрягаю зрение, но не обнаруживаю возле зданий. ни души.
Совсем рядом со мной раздается выстрел, и я тоже нажимаю на спуск.
Милиционер, лежащий рядом, что-то спрашивает у меня сначала по-латышски, потом по-русски. Я пожимаю плечами. Мне стыдно. Вдруг они спросили, кого я видел. А ведь я бабахнул просто так, от возбуждения, от какого-то совсем непривычного чувства.
Не выношу тех, кто убивает из-за угла. Бандитов, чьи пули убили красноармейцев, вывозивших зерно. Для меня они такие же враги, как немцы, про которых я не знаю, насколько они продвинулись вперед. Но осуждать врага -'одного этого, конечно, мало, надо еще что-то делать, я понимаю. От этой полуосознанной потребности что-то делать я, наверно, и выстрелил.
Но тут же я себе сказал: парень, ты не совсем честен. Ненависть к врагу, она," понятно, есть, но не подстегнула ли тебя и твоя обычная опрометчивость? Дурацкий у меня характер: из побудительных мотивов своего поведения я всегда сумего выколупить самые ничтожные и бесплодные. Не иначе, какой-нибудь комплекс меня донимает, нельзя же это назвать критической самооценкой. Самокритика - дело куда более серьезное, чем копание в себе. Слишком рано, пожалуй, я взялся за книги по психоанализу, только и умею, что изводить самого себя.
Руутхольм заставляет меня вылезти из кювета. Решено возвращаться в Таллин через Пярну.
Спрашиваю: неужели задание уже выполнено? Руутхольм отвечает, что мы могли бы направиться обратно еще прошлой ночью. Самые существенные сведения были получены уже вчера вечером на вокзале. Все осталь ное - сообщенное нам и в Латвии и милиционерами - лишь подтверждало прежнюю информацию.
Выслушав его, выпаливаю:
- В Валге будто уже и нет советской власти. Руутхольм понимает, что я имею в виду пустынные
улицы, закрытые магазины, неразбериху на станции, покинутый горком, убитых красноармейцев, выползших откуда-то бандитов и все такое. И говорит:
- Классовый враг воспользовался обстановкой. До чего же я был рад, когда перед нашим отъездом
к Валге подъехал караван машин: остановившись на минутку, он двинулся прямо к центру города. Руутхольм поговорил с прибывшими и с удовлетворением сообщил мне, что советская власть вернулась назад. Выехавшие вчера местные руководящие органы были направлены из Тарту обратно в Валгу.
- Расползшиеся швы так скоро не сметываются, - замечает Нийдас.
Неужто швы и впрямь расползаются?
В Тырве работает столовая, и мы получаем приличный обед. За едой поглядываем, не проявляет ли кто-нибудь чрезмерного любопытства к нашему "опелю". Винтовки мы оставили в машине, но я потихоньку сунул в карман гранату. Слишком настырных можно, конечно, отпугнуть пистолетами политрука и лейтенанта, но граната все же надежней.
Здесь все выглядит нормальным. Или это одна видимость?
После Валги я уже не так беззаботно гляжу на мир.
Извилистые дороги Южной Эстонии то сбегают вниз, то карабкаются вверх. Нам открываются чудесные ви ды: Эстония все-таки чертовски красива. Решаю про себя, что после войны обязательно вернусь сюда. Объеду на велосипеде все холмы и долины. Дам заодно крюка в Отепяа и Хаанью. А то глупо получается: эстонец, а родины своей нисколечко не знает. Самые красивые местечки в Северной Эстонии я перевидал, а вот в Тае-васкоду и на горы Каркси даже не заглядывал. Ну, не беда, через год мы это исправим. Ведь война дольше не продлится.
Как ни странно, но в Южной Пярнумаа мы заблудились. На каком-то перекрестке свернули не туда и вот теперь кружим по лесам. Чертыхаемся из-за того, чтo нам не дали с собой карты, а еще больше нас злит то, что множество дорожных указателей и километровых столбов сломано и повалено. Насчет этого у нас даже заходит спор. Нийдас уверяет, будто это сделали наши, а я думаю, что это работа диверсантов. Но кто прав - не докажешь.
Решаем остановиться в первом же поселке, чтобы уточнить маршрут. Колесить и дальше - только терять время.
Километров через десять показывается- кучка домов. Среди них выделяется здание с мансардой.
"Исполком или школа", - решаю я.
И в тот же миг обнаруживаю, что на другом, еще более представительном здании развевается сине-черно-белый флаг*.
* Цвет флага буржуазной Эстонии.
Сине-черно-белый флаг замечают и остальные. Все те, кто сидит в машине. Вот насчет Коплимяэ не скажу. Пожалуй, нет, потому что он, не останавливаясь, пронесся дальше.
Аксель Руутхольм немедленно скомандовал:
- Давайте к исполкому!
Нийдас предлагает проскочить с ходу дальше, но Руутхольм вполне категоричен.
- Нет, остановитесь!
Я по-прежнему пялюсь на флаг.
Честно говоря, комбинация синего, черного и белого красива, и я очень свыкся с ней. К примеру, если пустить по сине-черно-белому фону красную полосу, может получиться очень солидно. Мы, комсомольцы, даже спорили на этот счет. "Неужели ты не понимаешь, - говорили мне, - что все те, кто плачется по старому строю, не упускают случая противопоставить интернациональному красному знамени пролетариата свой сине-черно-белый флаг?" Оно, конечно, верно. Сын хозяина нашею дома носит под отворотом пиджака трехцветную розетку. Однажды сгоряча он даже похвастался ею. Я тут же сорвал с его груди розетку, но не сомневаюсь, что он обзавелся другой. Мальчишкой я частенько поколачивал хозяйского отпрыска, и он побаивался меня даже теперь, став взрослым. Но в тот раз он ни за что не хотел уступить, и дело дошло до рукопашной.
