Василий Дворцов - Аз буки ведал
- Но я тоже этого видел. Красноглазого. И потом...
- Я тебе не буду рассказывать, что и кого здесь еще увидеть можно. Это же горы... Но тебе есть еще зачем жить. Никто ведь не лишает тебя твоей боли. Это только время излечивает. Но главное - помни о том, что ты мужик. Муж. У тебя, отцы родные, кроме личного благополучия, всегда и сверхзадача на Земле есть. И с тебя ведь не за страдания юного Вертера там спросят, а за дело. Твое дело. Сделанное дело... Терпи. Все терпи... Хотя и это не приказ.
- Нет. Нет, отец. Все не так. Если я и не пойду, то только по ее просьбе, а не по твоему рассуждению. Прости. Я не пойду только потому, что она просила! Она - сама - меня - об этом - просила!
- Да-да! Конечно. Ты успокойся. Успокойся... Все правильно. Это я неточно выразился. Прости.
Жена отца Владимира оказалась полной, забавно медлительной и совсем не такой, какой "должна быть" жена священника. Она не важничала: светлая, веснушчатая, как-то совсем по-родному доверчиво улыбнулась входящим своими мелкими, очень белыми зубами, тыльной стороной голой мокрой руки убирая падавшую на лоб прядь. На длинном, застеленном зеленой клеенкой столе две девочки, лет десяти и двенадцати, доставляли большие узбекские чашки и ложечки. "Да сколько же у них дочерей?" Пятерых Глеб точно видел. Матушка молча указала пальцем - посредине поставили мед.
- У нас - шестеро! Да, и все вот девки. Ну а вы как? Наспорились с Семеновым? Это ж надо, а, сколько лет всё друг друга давят. Словно перед собой оправдываются. Или, скорей, вместе боятся чего-то и, как дети, на всякий случай друг на дружку вину сваливают.
- Вот еще один психоаналитик.
Отец Владимир благословил стол.
- Матушка, ты это... привечай гостя. А я пока до Кулебякиных добегу.
- Что? Кто-то пропал в горах?
- Пока предположения. Только - чур, гостя не пытать.
Это "чур" уже прозвучало из сеней.
Бедная-бедная матушка: "не пытать"! Вот так заданьице для женщины. Но она молодец. Глебу стало вдруг очень-очень тепло и уютно. Словно он дома - у родителей. Что в этой женщине, внешне совершенно не похожей на его мать, было все же поразительно ей созвучным? Восхищение мужем? И детьми?.. Девочки тоже старались уважить гостя. Говорили почти шепотом. И салфетку, и ложечку подавали за полсекунды до необходимости. И с совершенно явным удовольствием. А матушка то выбегала к жужжавшей стиралке, то возвращалась к бурлящей плите. И - улыбка для Глеба:
- А как же? Деревня без работы не бывает. Мне даже трудно сейчас уже и вспомнить, как я в городе росла, воспитывалась. Смотрю на свою сестру, ее мужа, детей и удивляюсь: как так можно? Ужас, как они детей портят! Мои-то и не знают, что такое скука. И дом тут, и хозяйство. А Женя, так она и с машиной отцу помогает. Не помню, где я прочитала, но как-то в памяти засело: "Работа - это любовь, ставшая видимой". И забавно - явно не из православной литературы, а так хорошо сказано. Действительно, как еще эту самую любовь в мир проявишь, кроме как работой?
- Умной работой.
- А другое-то и не работа. Игра.
Работа без любви - игра! Игра - любовь без работы. Это здорово!
Глеб, откинувшись на спинку, смотрел в окно исцеляемым человеком. Вот сколько его перед этим ни бил отец Владимир, ни подцеплял - это было рядом, лишь рядом. Ах, женщина... Только она развязывает узелки, затянутые другой.
- Мы же с батюшкой со школы дружили. Я его и из армии ждала. И потом, со всеми его "поисками истины", чуть с родителями окончательно не порвала... Мы из города в деревне-то первое время не передать как мучались. Не то что там дрова, вода с колодца, холодный туалет. А с людьми не сходились. Они нас чурались - либо жалели, либо измывались над нашей беспомощностью... А что там, иной раз и есть нечего было. Этот вон "джип" старый из Финляндии друзья подарили, внешне забавно выглядим, как буржуи, а так ведь стройка все съедает. Иной раз и за молоко с соседями рассчитаться нечем. В долг месяцами берем. А дочки-то как растут - скоро одевать уже надо будет... Батюшка у нас такой смешной бывает. Вот ситуация: оплатили мы для храма лес - сорок кубов сухой "пятидесятки" и бруса, а хранить негде. Попросили пока на складе подержать... Приезжаем через две недели с рабочими, а леса нет. Продали и пропили. Взамен предлагают подгнившее сырье. Батюшка и пошел в контору стыдить... А там замдиректора с бодуна бычится. И так - при людях - посылает отца-то на три буквы. Я аж испугалась: все, он же разведчик был! Сейчас, думаю, он этого идиота сквозь стену вынесет. Нет, батюшка выдержал. Молча вышел, только сгорбился...
Глеб вдруг понял, что сейчас убежит. Просто возьмет и убежит домой - в Москву. Прямо так, по лесам и по долам, пешком, вплавь или на четвереньках. Но он очень, очень хочет в семью. Такую же вот семью. Только в свою. Чтобы там о нем говорили так же - с гордым любованием и теплом, сердечным теплом. Чтобы его женщина и его дети, как планеты, вращались вокруг света большого стола... Но бежать ему не к кому. Только от кого. Или от чего... Или до чего?.. До конца своей книги. Ибо в нем все же не каких-то несчастных девять Изидовых возрождений. Нет, в нем тысячи, тысячи тех, чьи имена он запишет. Похоронит с почестями. Как полагается героям... Поэтому не стоит преграждать его путь. Именно его, а не ему. Он-то здесь при чем? Так, буквонос. Есть летописцы. Есть светописцы. А он - имяписец.
Отец Владимир кого-то заставил прибираться во дворе. Сначала оттуда раздалось его приглушенное рыканье, потом шик и писк: видимо, команды передавались от старших к младшим с нарастающим физическим давлением. Он вошел красный, с бегающими глазами:
- Ну все. Машина туда пошла.
Матушка вспыхнула и ускользнула на веранду к стиралке. Отец Владимир выпил полную чашку воды, фыркнул. Отер бороду.
- Пойдем ко мне в кабинет. Теперь на все воля Божия.
Кабинет - крохотная комнатенка с огромным, некрашеного дерева столом-верстаком, самодельными полками по всем стенам, заваленным книгами лежаком. Как-то втиснуто обшарпанное кресло. Самое яркое - восточный, молитвенный угол: иконы, иконы, иконы. Старинные черные, новые, с ярким золотом, деревянные, бумажные и медного литья. Подвешенная перед ними оловянная лампадка с крохотным, мутно мерцающим за темно-красным стеклом огонечком... И еще большой парадный фотопортрет последнего Императора в окружении маленьких фотографий - семьи Мучеников.
Глеба посадили в кресло, а сам хозяин, раздвинув груды на лежаке, притулился бочком напротив.
- Тут у меня тихо. Женщины сюда не заходят - я здесь святыню храню. И в пост отдельно от них живу.
- Замечательный портрет.
- Да. Это мне из Москвы прислали.
- Какие же все-таки у государя глаза! Затаенная боль. А могли ли спастись? Нет, я не о том, что кто-то там конкретно мог организовать побег, нет! Были ли в принципе вокруг тогда монархисты? В стране? Или же полное замутнение? Беснование... Нужен ли кому тогда был Царь?
- Похоже, никому. Как и сейчас, впрочем.
- Ну почему же... А наше монархическое движение?
- А ты не обратил внимания, как оно потребительски к Церкви относится? То-то. Все это политика. В самом худшем понимании этого слова. Вот приехали ко мне из Алтайска: "Давай, мол, вступай в нашу Русскую партию! Будем с казахами и тувинцами бороться!" И прямо во время службы через пономарку в алтарь прутся. Я их завожу в храм, показываю: из пятнадцати прихожанок в храме стоят двенадцать алтаек. "А вас, робяты, я почему-то и не вижу!" Так ведь еще и обиделись: "Ты предатель нации!" Вот здесь все они, наши местечковые монархисты... Недавно опять письмо пришло. Из Северной Пальмиры. Новая игра - орден. Слыхал? Вот опять же, отцы родные... Ну какие же могут быть новые структуры в деле спасения, если не отрицать того, что Сам Господь Бог две тысячи лет назад уже все создал? Спасать самим - значит отрицать того Спасителя... Действительно, что у всех политиков всех направлений за проблемы? Я скажу тебе, это одна болезнь: им всем хочется священства. До боли, до тоски смертной. Почему они просто карьеру не делают? Не становятся, там, ни директорами, ни генералами? Там ведь тоже можно руководить тысячами. А-а-а! Всем, всем им хочется не просто чьими-то телами повелевать, а именно душами человеков! Душами... Всякий политик есть карикатура на жреца... Почему масонство всех их - и самых правых, и самых левых - в себя так легко вбирает? Да оно им и дает эту иллюзию жречества! Вот и весь их Орден: он только для начала помимикрирует под православность. Только до поры прячась, как грибок под корой дерева... А его конечная задача уже ясна. Как и у всех партий, даже самых-самых "русских", - подменить собой Церковь. И подменят! Антихрист-то раздаст всем националистам по потребности: неграм - на набедренную повязку, арабам - на шаровары... Русские? Бери самую черную косоворотку... Всем - всё! Только душу отдайте. Политика и есть купля-продажа душ. Голосовал? Значит, продался. И не надо только говорить, что боролся за справедливость! Просто торговался: кто тебе больше пообещает. Благ. Вполне земных, сытных... Ибо, если ищешь возможности повоевать за Истину - иди в храм, входи в Литургию, будь сопричастником Бога и святых... Ну что еще за новое рыцарство? За царя? Но какого? Ведь и сейчас Россия Империя! Ведь Матерь Божия из рук Государя Сама державу приняла, Сама на наш престол села: вон она, икона-то, Державная! Богородица - Царица Руси!.. Как же, Ее-то не спросясь, новую монархию обустраивать? "Верую Ему, яко Царю и Богу" - зачем же собственную клятву преступать? Какое еще рыцарство? Вот оно, иерейское облачение! Даже палица на боку! И уже есть: дьяконы оруженосцы, паства - воины... И главное - ответственность, какой этим ребятам и не снилось... Когда в алтаре пред престолом предстоишь, руки возденешь - это же на вершине мира. На полюсе. Только вот: солнце - потир, луна - дискос. Внизу мир, вверху Сам Господь. И страх, и восторг... Такая это страшная ответственность, когда Лицо в лицо. Глаза в глаза. Все - уже! в храме - есть. Но куда там! А кто же тогда "оне" будут? Никто. Ничто...
