Василий Яновский - Поля Елисейские
"Круг" Штейгер посещал аккуратно, когда наезжал в Париж, но сидел тихо, уверяя, что все значительное он уже высказал в стихах, что раз даже возмутило Софиева. Штейгер иногда останавливался у Ширинских, он был дружен с молодым Савинковым, но стихов последнего не критиковал. Там (метро "Мюэт") я его иногда встречал в предвоенные годы, когда, вертясь перед зеркалом, он клал последние густые слои крема на свое бледно-матовое продолговатое лицо с подозрительно красными губами.
- Я должен еще забежать к Илье Исидоровичу, он продает билеты на мой вечер. А потом немедленно к Марине Ивановне, - объяснял он, облизывая алый рот.
- Билеты на ваш вечер продает весь "Круг", - поправлял я его назидательно.
Штейгер не возражает, только поглядит иронически. В связи с этой деятельностью "Круга" были у нас битвы с Фондаминским. Он требовал, чтобы все участвовали в "общем деле", то есть в данном случае - распродавали билеты Штейгера. Фактически дело сводилось к тому, что Фонда-минский брал десяток билетов, еще два-три человека покупали по одному (Фельзен)... Зачем такого рода суету выдавать за коллективное предприятие "Круга"? И я спорил с Фондаминским. Главное, что Штейгера не обманешь: он отлично знал, кого следует благодарить!
Свое поэтическое хозяйство, в сущности миниатюрное, но уходящее в глубину, Штейгер вел мастерски и сумел из него выжать максимум - благодаря уму, вкусу и savoir faire. Только под конец Иванов спохватился:
- Сравнивать Штейгера с Анненским! - шептал он, брезгливо оттопыривая нижнюю губу и косо поглядывая в сторону навострившего большие уши Адамовича. - Штейгера с Анненским...
(Повторялась вечная история. Так, Оцуп ничего не имел против того, чтобы Поплавского называли первым поэтом среди молодых... Но только среди "молодых".)
Забавнее всего, на мой взгляд, бывал Штейгер, когда занимался "литературной кухней", на-поминая в этом немного Иванова... И еще, когда рассказывал о своих романтических похождениях точно взволнованная тургеневская барышня:
- У Гранд Опера... мимо меня... и взгляд! Я оборачиваюсь, вижу - он следует за мною, - описывал Анатолий с таким наивным восторгом, что и у слушателя замирало сердце.
Умер Штейгер в разгар гитлеровских побед - на больничной койке, у самых Альп. Умер в культурной обстановке, при медсестре, градусниках и аспирине... В то время многие его друзья погибли на фронте, в подполье или в лагерях. Так что можно утверждать: во многих отношениях ему даже повезло. Не знаю. Думаю, что он бы предпочел кончить жизнь в активной борьбе с врагом, которого ненавидел, даже без шансов на победу, как чудилось тогда. Однако следует помнить, что этот образцовый поэт всегда считал свои стихи лучшим выражением всей сущности. И добавлять к ним ничего не собирался.
Говорят, что у одра Штейгера нашли пустую склянку из-под снотворного. Это произошло в разгар преподлейших отступлений союзников, и руки тогда беспомощно опускались у многих. Впрочем, при хронических больных всегда собирается коллекция пустых склянок и флаконов.
К числу немногих наших "туристов" принадлежал и Давид Кнут, кажется, румынский пас-порт. Он вдруг сорвался с места и начал кочевать по странам средиземноморского бассейна.
Семья Кнута в общем странная... Его родители в Париже завели ресторанчик, и отец строго покрикивал на младшего сына, брата Кнута:
- Симха, подай битки!
Впрочем, родители вскоре заболели и умерли, а ресторан закрылся. Это о матери Кнута, агонизировавшей в университетской клинике, француз профессор сказал:
- Почему все народы согласны умирать, только один народ не согласен умирать...
И тон у него был явно обиженного человека.
Об этом эпизоде почему-то сообщили Бердяеву, и Николай Александрович, прищурившись, точно читая неразборчивую надпись, сообщил нам:
- Вот поэтому у них и родился Христос. Когда из вежливости я иногда осведомлялся у Кнута, как поживает его брат, то получал неизменный ответ:
- Что ж, выбор у него небольшой: либо тюрьма, либо больница.
Симха, действительно, стал профессиональным вором по классу карманников; он работал не один, а с целым коллективом, и был членом влиятельнейшего союза. Раз при случайной встрече Симха мне сообщил с гордостью, что его отправляют на гастроли в Лондон. Не знаю, что с ним сделала война. Вообще вся семья, видимо, разлагалась. Единственной надеждой рода оставался Давид Миронович.
Маленький, темный, с тяжелым носом, он, однако, обладал недюжинным темпераментом и пользовался завидным успехом у дам.
Однажды в Люксембургском саду он мне прочитал целую лекцию, доказывая, что люди маленького роста крепче, здоровее, выносливее и живучее... высокие умирают раньше и среди них почти нет гениев. Говорил он это все хотя убежденно, но с долей некоторого смущения - я в Европе считался выше среднего роста.
Увы, Кнут умер рано, сразу после войны. Родители его болели раком; и первая жена, добрей-шая, скромная женщина, скончалась от рака, оставив 2-3 сирот. Кнут уже тогда успел с ней разве-стись и, перепробовав разные комбинации, женился наконец на Ариадне Скрябиной - женщине колоритной и страстной.
Внезапно он получил субсидию на издание французско-сионистской газеты, и они зажили в роскошном особняке. Скрябина, дочь композитора, приняла еврейство, причем с таким "черносо-тенным" оттенком, что бывавший на Монпарнасе капитан единственного израильского учебного судна с отвращением зажимал уши, когда Ариадна начинала проповедовать и убеждать "иновер-цев".
Рассказ об этой русской женщине был бы неполон без характерного эпилога: по слухам, она умерла в 1944 году на юге Франции, сражаясь с немецким патрулем.
XI
Роль, которую играл во второй половине 30-х годов "Круг", до того выполняли "Числа", а еще раньше "Зеленая лампа". Это все, разумеется, сменяясь, на стыках "эпох", перекрывало друг друга и не было строжайшим образом разграничено.
"Числа" возникли в результате стечения многих случайностей и объективных причин. Одна-ко можно утверждать - без Н. Оцупа не было бы и "Чисел", то есть этих "Чисел".
В годы расцвета "Кочевья", под конец нэпа, ходил на эти литературные собрания некто Рейзини, молодой холостяк, краснощекий, упитанный, явно падкий на сладенькое, но со странно-стями и не без "запросов". Служил Рейзини у Hachette, бойко стучал по-французски и числился одно время в Сорбонне.
Не пойму, каким образом, но Рейзини встретился с И.В. Манциарли, женщиной эксцентрич-ной, общавшейся с тибетскими мудрецами и питавшейся исключительно рисом и заморскими травами... Выяснилось, что Ирма Владимировна не прочь поддержать деньгами русский журнал.
Я с Манциарли сдружился в Нью-Йорке в разгар войны, когда мы вместе с Е. Извольской и Артуром Лурье издавали религиозный экуменический журнал "Третий час" на трех языках. Тогда Ирма Владимировна мне созналась:
- Я думала, они будут писать, как принято среди русских студентов, нечто светлое и чест-ное, возвышенное и приятное... А там пошла сплошная собачья свадьба, до того неприлично, что даже знакомым нельзя было показать!
Мне стоило большого труда здесь, в Нью-Йорке, эон спустя, объяснить ей, что "Числа" были лучшим журналом эмиграции.
- Почему только эмиграции? - обижался Николай Авдеевич Оцуп. - Это, вероятно, луч-ший русский журнал вообще...
Рейзини повел переговоры с влиятельными лицами на Монпарнасе. В конце концов Адамо-вич и Иванов поддержали кандидатуру Оцупа как хозяина журнала и очень удачно! Так, Алда-нов выдвинул на положение редактора единственного зарубежного многомиллионного "чеховско-го" издательства - Веру Александрову, и очень неудачно.
В рекламах и даже, кажется, на обложке первого номера "Чисел" Рейзини еще значился реда-ктором философского отдела; позже он совершенно исчез со страниц журнала. Чтобы покончить с ним, скажу, что вскоре у Гашетта вдруг обнаружился беспорядок в отчетности, причем самого нелепого характера: недоставали книги, иллюстрированные, роскошные! А на Монпарнасе Рейзи-ни иногда после полуночи предлагал друзьям: хочешь эту книжонку? Бери, пожалуйста!.. и дарил художественные репродукции едва знакомым собутыльникам. Фельзена Рейзини почти заставил увезти домой энциклопедию попугаев в красках.
Между тем молодого и жизнерадостного холостяка потянули к судебной ответственности. Независимо от формального исхода дела ему как иностранцу и, пожалуй, нежелательному, угро-жала неминуемая высылка. И, действительно, несмотря на сумасшедшую изворотливость Рейзини и на все услуги влиятельных друзей молодому человеку пришлось оставить пределы благословен-ной Франции. Не помню, для какой надобности, но мы все однажды в редакции "Чисел", метро "Конвансион", собирали для него деньги, по-видимому, на неотложные нужды. Позже, в Нью-Йорке, поменяв лик и даже темперамент, Рейзини - владелец шахт и кинематографов - меня сторицей вознаградил за подаренную пятерку; это оказалось моим лучшим капиталовложением!
