Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 2
— Зачѣмъ? Милое дитя? Я не зналъ! протянулъ, раскидывая длани свои вѣеромъ, его старый пріятель, сочувственно глядя на него.
— Вы его сослали въ силу этого письма… Но вы могли и не дѣлать этого, могли ограничиться наставленіемъ, если ужь въ самомъ дѣлѣ «мнѣнія» этого молодаго человѣка кажутся имъ тамъ такими «опасными», примолвилъ князь съ новою ироническою усмѣшкой, — а мнѣнія эти, долженъ я вамъ сказать между прочимъ, составляютъ ученіе цѣлой у насъ школы такъ-называемыхъ «славянофиловъ»…
— Знаю! возгласилъ графъ.
— Совершенно благонадежной въ политическомъ отношеніи, продолжалъ князь Ларіонъ, — которая съ дозволеніемъ цензуры печатаетъ эти мнѣнія, и имѣетъ даже для этого здѣсь, въ Москвѣ, два весьма почтенные журнала…
— Я всѣхъ этихъ глупостей не читаю! объявилъ старецъ.
— Да, съ невольною усмѣшкой возразилъ князь, — но вы согласитесь что совершенно неосновательно было бы подвергать человѣка наказанію за то что онъ выражаетъ устно то самое что безнаказанно и съ согласія правительства говорится печатно?
— Я противъ него ничего не имѣю, объяснилъ графъ, при чемъ его нижняя губа съ самымъ добродушнымъ выраженіемъ выпятилась впередъ, — я для его же пользы думалъ сдѣлать, я не зналъ что у васъ дѣло такъ стоитъ!.. И что же невѣстка твоя, согласна она?
— Разумѣется, нѣтъ! Князь дернулъ плечомъ.
— Она неумная! засмѣялся старецъ.
— Скажите: непроходимая! вскрикнулъ князь Ларіонъ;- не будь тутъ я, она давно вогнала бы въ гробъ несчастную дочь моего брата!.. Послушайте, почтенный другъ мой, вамъ нужно поправить эту… ошибку, поправить какъ можно скорѣе! примолвилъ онъ настоятельно, замѣтивъ какъ бы какое-то колебаніе въ выраженіи лица графа.
— Надо подождать! сказалъ тотъ, — я уже написалъ въ Петербургъ что онъ выѣхалъ къ мѣсту назначенія.
— Такъ что же такое, развѣ это можетъ васъ стѣснять? Онъ выѣхалъ, а вы его вернули. Вамъ предоставлено поступить «по вашему усмотрѣнію»; я полагаю что вы такъ и поступили, а не по командѣ изъ Петербурга, добавилъ старый дипломатъ, давно и хорошо разумѣвшій слабыя струнки пріятеля.
Графъ гордо поднялъ вверхъ голову и руки.
— Никто не можетъ мнѣ командовать, окромя моего государя!.. Хорошо, я пошлю чтобъ онъ вернулся! рѣшилъ онъ тутъ же.
Онъ быстро всталъ съ мѣста, направляясь къ двери своею раскачивавшеюся походкой, и просунувъ въ нее голову кликнулъ дежурнаго чиновника:
— Ѳедоръ Петровичъ здѣсь?
— Здѣсь, съ бумагами, ваше — ство! доложилъ тотъ.
— Просить ко мнѣ!
Управляющій канцеляріей вошелъ съ портфелемъ и учтивымъ поклономъ по адресу князя.
— Скажите, когда отправлено письмо объ этомъ Гундуровѣ, вы знаете? спросилъ его «московскій воевода».
— Оно не отправлено, ваше сіятельство, отвѣчалъ Ѳедоръ Петровичъ съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ:- вы его изволили удержать у себя, желали послать вмѣстѣ съ собственноручнымъ письмомъ къ…
— Точно! забылъ! пропѣлъ графъ:- началъ писать къ нему и не успѣлъ! Осталось, вмѣстѣ съ тѣмъ, у меня, въ Покровскомъ… Ну, твое счастіе! обратился онъ, смѣясь и подмигивая, къ князю Ларіону. — А вы, Ѳедоръ Петровичъ, пошлите сейчасъ казака за этимъ толстякомъ котораго я назначилъ въ Городскую часть частнымъ приставомъ… Исправникъ вашъ бывшій, еще у васъ на театрѣ такъ хорошо игралъ, и дочь хорошенькая! пояснилъ онъ обернувшись еще разъ къ князю.
— Онъ у меня въ канцеляріи теперь, доложилъ Ѳедоръ Петровичъ, — ему какая-то справка тамъ оказалась нужна.
— Пошлите скорѣй ко мнѣ!
Черезъ пять минутъ еле дышавшій отъ усердія съ которымъ несся онъ на коротенькихъ ножкахъ своихъ изъ канцеляріи черезъ дворъ и по лѣстницѣ Елпидифоръ Акулинъ предсталъ предъ очи начальства, почтительно остановившись у дверей.
— Здравствуй, толстякъ! Въ должность вступилъ?
— Нѣтъ еще, ваше — ство, завтра, надѣюсь, совсѣмъ.
— Нѣтъ, пропѣлъ графъ, — и не завтра! Пузо свое порастрясти еще тебѣ надо! Сейчасъ поѣзжай!..
— Куда прикажете, ваше — ство?
— Догнать Гундурова, ты знаешь, котораго ты привозилъ ко мнѣ. Когда онъ, бишь, уѣхалъ?
— Третій день, ваше — ство.
— Ну, еще не очень далеко, стало-быть! Я ему позволилъ не спѣшить… Догони и скажи что я его простилъ, что онъ можетъ ѣхать себѣ домой, въ деревню!
— Слушаю, ваше — ство.
— Сейчасъ отправляйся!.. А что дочь?
— Замужъ вышла, ваше — ство…
— Вотъ какъ! За кого?
Князь Ларіонъ поднялся съ мѣста.
— Позвольте мнѣ проститься съ вами, любезный графъ, и поблагодарить васъ, промолвилъ онъ тише и какъ бы нехотя, и взялся за шляпу.
— Зачѣмъ спѣшить? молвилъ графъ;- мнѣ еще время! А въ одиннадцать часовъ ѣду въ Воспитательный Домъ; князь Сергій Михайлычъ Голицынъ пригласилъ туда на молебствіе.
— Нѣтъ, я спѣшу, домой скорѣе хочется… Я вамъ говорю что имѣю основанія безпокоиться… не договорилъ князь.
— Да, да, знаю! Ничего, пустяки! Милое дитя! голосилъ старецъ, обнимая пріятеля и провожая его до дверей. — Когда ко мнѣ въ Покровское будешь?
— Постараюсь быть непремѣнно, непремѣнно, машинально повторилъ князь Ларіонъ, нисколько не думая исполнить обѣщаніе, и отвѣчая разсѣяннымъ, головнымъ кивкомъ на низкіе поклоны прижавшагося къ окну чтобы дать ему свободно пройти въ дверь, и какъ-то непріятно дышавшаго при этомъ всею громоздкою фигурой своею, Елпидифора.
XXXIX
Князь Ларіонъ остановился въ гостиницѣ Дрезденъ, въ двухъ шагахъ отъ казеннаго дома въ которомъ жилъ графъ. Переходя отъ него черезъ площадь, онъ замѣтилъ что къ крыльцу гостиницы подъѣхали дрожки съ какимъ-то сидѣвшимъ въ нихъ молодымъ человѣкомъ въ сѣрой шляпѣ на кудрявыхъ черныхъ волосахъ, обликъ котораго показался ему знакомымъ. Обмѣнявшись какими-то словами со стоявшимъ на крыльцѣ швейцаромъ, молодой человѣкъ быстро обернулъ голову, увидалъ князя и, спрыгнувъ съ дрожекъ, побѣжалъ къ нему на встрѣчу.
Князь узналъ Ашанина.
— Я къ вамъ, ваше сіятельство, началъ тотъ какимъ-то смущеннымъ, показалось князю, голосомъ, — я сейчасъ былъ у васъ на дому и засталъ вашего камердинера; онъ сказалъ мнѣ что вы остановились здѣсь… Я изъ Сицкаго…
— Что тамъ? поспѣшно спросилъ князь Ларіонъ, глядя на него тревожнымъ взглядомъ.
— Вы теперь къ себѣ? молвилъ вмѣсто отвѣта Ашанинъ
— Да.
— Такъ позвольте зайти къ вамъ; я вамъ все раскажу…
— Пойдемте!..
— Недобрыя вѣсти, а? съ судорожнымъ подергиваніемъ губъ проговорилъ князь, едва вошли они въ его нумеръ.
— Богъ дастъ ничего не будетъ, молвилъ молодой человѣкъ, — она пришла въ себя…
— Она, Hélène? прервалъ его князь Ларіонъ, воззрясь ему прямо въ лицо.
— Да…
— Она узнала что… вашего пріятеля отправили въ Оренбургъ?
— Именно!..
— Я сейчасъ отъ графа. Гундурова послано вернуть обратно. Все это кончилось ничѣмъ… Но что случилось, разказывайте! Я встрѣтился на дорогѣ съ Софьей Ивановной Переверзиной. Она передала мнѣ что писала къ и письмо вы послали съ пріятелемъ вашимъ господиномъ Вальковскимъ?
— И этого я простить себѣ не могу, князь! вскликнулъ Ашанинъ, съ отчаяніемъ схватывая себя за голову:- я полагалъ лучше сдѣлать, вышло не въ примѣръ хуже. Его княгиня Аглая Константиновна принялась допрашивать, онъ не сумѣлъ найтись, сконфузился, и бухнулъ объ этомъ прямо при княжнѣ…
— Какъ это было и что произошло затѣмъ? обрывисто спрашивалъ князь Ларіонъ.
Ашанинъ передалъ ему все что онъ зналъ объ этомъ по разказу очевидца происшествія, Зяблина. Княжна упала въ обморокъ, изъ котораго ни одно изъ употребленныхъ затѣмъ домашнихъ средствъ не могло ее вывести. Она лежала съ судорожно сжатыми конечностями, полуоткрытые глаза глядѣли недвижно какъ у восковыхъ фигуръ, и только учащенное, но чрезвычайно слабое біеніе сердца свидѣтельствовало что жизнь еще не совсѣмъ ее покинула. Въ этомъ каталептическомъ состояніи застали ее Ашанинъ и привезенный имъ съ собою старикъ смотритель, прискакавшіе въ Сицкое въ седьмомъ часу вечера, то-есть восемь часовъ послѣ перваго момента обморока. Въ домѣ всѣ потеряли голову. Вальковскій ускакалъ за докторомъ. Княгиня, въ ожиданіи его, лежала пластомъ у себя на диванѣ и голосила во все горло: «ma fille est morte, je n'ai plus de fille» не умѣя ничего придумать лучшаго и приличнѣйшаго въ эту минуту. Въ ладъ барынѣ шелъ вой и стонъ женской дворни съ верху до низу дома… Юшковъ, импровизованный докторъ, велѣлъ принести теплой воды и льду: въ воду погрузили руки и ноги княжны, а ледъ приложили въ пузырѣ къ темени. Минутъ черезъ двадцать конечности отошли, а вскорѣ затѣмъ княжна пришла въ себя. Она открыла глаза, но весьма долго какъ бы никого не узнавала и глядѣла на всѣхъ недоумѣвающимъ взглядомъ. На вопросы матери она не отвѣчала и повидимому не понимала ихъ… Ее до того времени успѣли только, поднявъ съ полу, перенести на ближайшій диванъ ситцеваго кабинета княгини, подложивъ ей подушку подъ голову и распустивъ шнуровку ея корсета. Ей было видимо неловко на этомъ короткомъ и узкомъ диванѣ. Княгиня отдала приказаніе принести сверху ея кровать съ постелью, говоря при этомъ что желаетъ «чтобы дочь ея осталась тутъ, поближе къ ней»… Больная вдругъ застонала, и на лицѣ ея изобразилось страданіе, но говорить была она еще не въ состояніи. Когда же принесена была кровать и ее уложили на нее она черезъ силу прошептала: «домой, до…» «Тебѣ будетъ лучше здѣсь, chère enfant», старалась ее увѣрить мать, — «я за тобой ходить буду». Она чуть-чуть задвигала головой и слезы закапали изъ ея глазъ. Старикъ смотритель замѣтилъ шепотомъ Аглаѣ Константиновнѣ что «желанія и даже прихоти больныхъ должны быть вообще исполняемы», и что въ настоящемъ случаѣ было бы даже и весьма опасно противорѣчить имъ. Онъ подошелъ къ княжнѣ и наклонившись къ ней спросилъ, желаетъ ли она чтобы перенесли ее въ ея спальню. Она чуть-чуть улыбнулась приподнявъ на него глаза съ удивленнымъ и довольнымъ видомъ, и поспѣшно проговорила: «да, да!» Княгиня замѣтно поморщилась, но должна была согласиться. Княжну, какъ была она, въ кровати, перенесли въ ея спальню. Тамъ горничная ея Глаша съ помощью «Lucrèce» переодѣли ее и уложили «на ночь»… Но она спать не хотѣла или не могла, и долго металась съ боку на бокъ. Затѣмъ притихла, и укладываясь щекой на руку тихо, но внятно проговорила: «Гдѣ ста-ри-чокъ?» Ее сначала не поняли, но Аглая Константиновна догадалась наконецъ, и выйдя изъ' ея спальни обратилась съ досадливо-высокомѣрною улыбкой къ Юшкову, усѣвшемуся съ Ашанинымъ въ кабинетѣ княжны, сказавъ ему: «Она васъ кажется требуетъ!» послѣ чего, не возвращаясь уже къ дочери, сошла въ свои апартаменты, приказавъ чтобы, «въ случаѣ она будетъ нужна, прислать ей сказать». Она очевидно, забывъ какъ за часъ предъ этимъ ревѣла что «ma fille est morte», дулась теперь на больную и на этого «старичка», котораго потребовала дочь «когда она тутъ, sa mère qui l'a mise au monde», и на Ашанина, привезшаго его, и заставъ въ своемъ ситцевомъ кабинетѣ ожидавшаго ее тамъ Зяблина фыркнула: «Je ne sais pas vraiment ce que c'est que ce vieux drôle que monsieur Ашанинъ nous а colloqué!..»
