Федор Зарин-Несвицкий - Борьба у престола
Об успехах среди сторонников самодержавия он знал подробно от Рейнгольда. О настроении шляхетских кругов – от своей жены, имевшей сведения от княгини Черкасской, а через Салтыкову – от ее брата – фельдмаршала, у которого постоянно собиралось шляхетство. во главе с генералом Матюшкиным.
Искусный старик, казалось, держал в руках все нити интриги. Через жен он влиял на мужей, раздувая глупое честолюбие фельдмаршала Трубецкого, завидовавшего положению и популярности Долгорукого и Голицына, внушая Черкасскому, что он унижен вер – ховниками, что ему надлежало бы быть канцлером и так далее.
Все эти меры имели успех, и, казалось, вице – канцлеру удалось всех натравить на Верховный совет. Казалось, его дальновидные соображения уже увенчались успехом.
В тиши своего кабинета, сидя перед камином, вице – канцлер мечтал с закрытыми глазами о своем грядущем величии.
Императрица, по – видимому, все больше и больше проникалась его советами и решимостью к предстоящей борьбе.
Горделивые мечтания Остермана были нарушены приходом его жены. Она приехала из дворца, видимо, взволнованная.
– Ну, что там? – спросил Андрей Иванович, целуя ее руку.
– Я ничего не понимаю, – начала баронесса.
– Моей маленькой Марфутчонке ничего и не надо понимать, – с улыбкой ответил Остерман. – Ей следует только быть внимательной и исполнять со своим обычным женским искусством поручения своего старого мужа.
– Это не мало, – отозвалась Марфа Ивановна.
– Это очень много, – сказал Остерман, снова целуя ее руку. – Но в чем дело?
– Я до сих пор думала, – начала баронесса, – что князь Черкасский ненавидит Дмитрия Голицына, князь Трубецкой – фельдмаршалов, а генерал Матюшкин, свойственник и любимец государыни, стоит на ее стороне против всего Верховного совета.
– Ну, да, – нетерпеливо произнес Остерман. – Он же подал особый проект…
– Ну, так я должна сказать, что они, должно быть, помирились, – сказала баронесса.
– Что? – в изумлении спросил Остерман.
– Да, – повторила баронесса. – Они все трое были сегодня у императрицы. Был и Василь Лукич. Я сама видела своими глазами, как они дружески беседовали… Я сама слышала своими ушами, как Матюшкин сказал Василь Лукичу: «Дмитрий Михалыч прав. Надо нам соединиться всем вместе – и сговоримся. Мы не поняли друг друга. Но теперь Дмитрий Михалыч знает, что мы не враги Верховного совета…»
«Вот что, – думал Остерман, и его сердце упало. – Если это так, то, кажется, я захвораю на самом деле». Но голос его был ровен, когда он громко спросил:
– Что еще?
– Они все вместе вошли к императрице и очень долго были там, – говорила баронесса. – Герцогиня Екатерина сказала, что вчера у Головкина Дмитрий Михалыч уж очень был дружен с генералом Матюшкиным…
«Ужели Дмитрий Михалыч перехитрил меня? – думал Остерман. – Но мы еще посмотрим… только бы не отступила императрица».
– Ты видела после этого императрицу? – спросил он.
– Нет, – ответила баронесса. – Она выслала к нам своего маленького пажа сказать, что мы не нужны.
– А те уехали?
– Они, по – видимому, прошли на половину к Василь Лукичу, – ответила Марфа Ивановна.
– Кто сегодня дежурный? – спросил Остерман.
– Граф Левенвольде, – ответила Марфа Ивановна.
– Хорошо, благодарю, – произнес Остерман. – Все, что ты сказала, важно, но не страшно. А теперь, дорогая Марфутчонка, – закончил он, – я бы хотел немного подремать здесь. Я плохо спал ночь.
Марфа Ивановна встала.
– Спи, Иоганн, я не велю тебя тревожить, – сказала она.
– Да, – наклонил голову Остерман. – Я никого не могу принять, за исключением графа Рейнгольда.
– Хорошо, Иоганн.
Привычным движением Марфа Ивановна оправила на ногах больного меховое одеяло и тихо вышита из комнаты.
Остерман, конечно, вовсе не хотел спать. Он хотел остаться один – обдумать способы расстроить зарождавшийся союз.
Партии Черкасского и Матюшкина имели за собой большинство. Соединившись, они явятся выразителями пожеланий почти всего шляхетства и генералитета, а соединившись с верховниками, они станут несокрушимой силой.
Остерман глубоко задумался. Его деятельный ум составлял всевозможные комбинации. Но скоро он понял» что в его расчетах не хватает одного – он еще не знал отношения императрицы к создавшейся» конъюнктура».
Он был уверен, что при своей ловкости Рейнгольд сумеет узнать подробности, а то, может быть, и сама императрица даст ему поручение. Она верит в его преданность; она уже знает, от кого Густав Левенвольде получил письмо об ее избрании.
Остерман давно уже перестал скрытничать перед Рейнгольдом, совершенно прибрав его к рукам.
– Подождем, – сказал себе Остерман.
Но ждать ему пришлось сравнительно недолго. Часа через два явился Рейнгольд.
По одному взгляду на его расстроенное лицо Остерман понял, что вести, привезенные им, были неблагоприятны.
– Я думаю, что все кончено, – начал Рейнгольд, не здороваясь с Остерманом. – Кажется, все наши хитроумные комбинации приведут только к тому, что мы станем на голову меньше ростом, – закончил он с нервным смехом.
Остерман бросил на него острый взгляд, и насмешливая улыбка скользнула по его губам. Казалось, он подумал: «Ну, твоя‑то голова – потеря небольшая».
– Прекрасно, граф, – холодно сказал он. – Но не надо преувеличивать ценности своих голов, когда дело идет о благе государыни и обширной империи; я жду от вас не ламентаций, анужных сообщений.
Холодный тон Остермана подействовал на Рейнгольда. Он робел перед стариком. Остерман так запутал Рейнгольда в свои интриги, что тот чувствовал себя как муха в паутине. Ему ничего не оставалось больше делать, как беспрекословно повиноваться железной воле этого лукавого старика, чтобы действительно не стать на голову короче.
– В чем же дело? – спросил Остерман.
– Я приехал к вам по поручению императрицы. Она совсем расстроена, упала духом, плачет. Вот ее подлинные елова: «Передай Андрею Иванычу, что я ото всего отказываюсь, что я устала, что не хочу никакой борьбы, что пусть сам размыслит, в случае чего, что я не только за него, но и за себя не могу поручиться…»
Пергаментные щеки Остермана приняли пепельно – серый оттенок, но он ни одним словом не прерывал Рейнгольда.
Рейнгольд продолжал.
Императрица все рассказала ему. Рассказала об угрозах Василия Лукича лишить ее престола и призвать на престол или голштинского чертушку, или принцессу Елизавету. Передала подробности сегодняшнего неожиданного для нее разговора с Черкасским, Трубецким и Матюшкиным в присутствии Василия Лукича. Матюшкин, опираясь на эти проклятые кондиции, прямо заявил императрице, что настало время заняться государственным устройством, что купно с Верховным советом шляхетство и генералитет поднесут ее величеству соответственный проект, согласно кондициям. Что ее величество, в торжественном заседании совета, в присутствии шляхетства и генералитета, должна подписать этот проект, и помянул, что в Верховном совете императрице предоставляется два голоса. Василий Лукич при этом заметил, что государыня сейчас изволит слушать желания всего народа, первоначальными выразителями коих явились ее верноподданные, члены Верховного тайного совета.
Императрица была поражена. Она так надеялась на князя Черкасского, так была убеждена, со слов самого же Остермана, в верности Трубецкого и в родственных чувствах генерала Матюшкина! Она едва имела силы ответить им несколько слов.
Они ушли торжествующие, а она потеряла все надежды…
Остерман слушал его, и в нем говорила профессиональная зависть дипломата. Как он, Остерман, возбуждавший удивление в Европе своим гением в интриге и всяких» конъюнктурах», был выбит из своей позиции ловким ходом Дмитрия Михайловича?! Он живо представил себе лицо прямого и честного Матюшкина и страстную речь Дмитрия Михайловича, сумевшего привлечь на свою сторону неподкупного и смелого противника.
Обычная сдержанность, быть может, в первый раз в жизни покинула его. Резким движением он сбросил с ног прикрывавшее их меховое одеяло, сорвал с глаз и швырнул на пол зеленый зонтик и нервной походкой, с юношеской живостью заходил по комнате. Глаза Остермана сверкали и стали такими большими, какими никогда их не видел Рейнгольд.
Рейнгольд был ошеломлен. Он думал, что если старик и преувеличивает свою болезнь, то все же он дряхл и болен.
– Нет, нет, – окрепшим, совсем молодым голосом говорил вице – канцлер, крупными шагами ходя по кабинету. – Они рано торжествуют. Назло им, назло самой императрице я восстановлю блеск и силу ее самодержавия, едино нужного для блага этой варварской страны! Она стала моей второй родиной! Пусть упрекают меня! Да, старый Остерман честолюбив! Старый Остерман властолюбив! Старый Остерман хитрит и обманывает и идет темными каналами, как говорит Волынский!.. Но старый Остерман заключил Ништадтский мир! Старый Остерман, опираясь на великого императора, сумел показать Европе, что дикая Россия стоит Франции и империи цезарей! Старый Остерман добился того, что пороги его скромной квартиры переступают послы могущественных держав, униженно умоляя о поддержке России! Старый Остерман не уступил ни одной пяди русской земли и не стоил России ни одного лишнего пфеннига!