Михаил Салтыков-Щедрин - Дневник провинциала в Петербурге
Нас заперли в соседней комнате и подали чаю. Клянусь, что я где-то видел человека, который в эту минуту разносил нам чай (потом оказалось, что он служил недавно половым в "Старом Пекине"!).
Допрашивали до крайности быстро. Не прошло пяти-шести минут, как потребовали Веретьева, потом Лаврецкого, Перерепенку, Прокопа и, наконец, меня. Признаюсь откровенно, я чувствовал себя очень неловко! ах, как неловко!
- Вы писали "Маланью"? - спросил меня лжепрезус.
- Я-с.
- И сознаете себя виновным?
- То есть... изволите видеть... я не желал... в строгом смысле, я даже хотел воспрепятствовать...
- Без околичностей-с. Отвечайте прямо и откровенно: виноваты?
- Виноват-с.
- Ah! c'est grave! {Это серьезно!} - произнес сбоку один из лжесудей, рисовавший на белом листе домик, из трубы которого вьется дымок.
Я, в полном смысле этого слова, растерялся.
- Теперь извольте говорить откровенно: ездили ли вы второго августа на извозчике с шарманщиком Корподибакко, присвоившим себе фамилию почтенного члена международного статистического конгресса Корренти? не завозили ли вы его в дом номер тридцатый на Канонерской улице?
- Не... не помню...
- Извольте говорить откровенно. Вспомните, что только полное чистосердечие может смягчить вашу участь.
- Кажется... нет... кажется... ездил-с!
- Без "кажется"-с. Извольте говорить откровенно.
- Ездил-с.
- Знали ли вы, что в этом доме живет преступник Рудин? что Корренти ехал именно к нему, чтоб условиться насчет плана всесветной революции?
- Нет-с, не знал.
__ Говорите откровенно! не опасайтесь!
- Ей-богу, ваше превосходительство, не знал.
- Пригласите сюда господина Корподибакко! Загремели кандалы. Корподибакко, тяжело дыша, встал
рядом со мною.
- Уличайте его!
- И ви может мине сказаль, что ви не зналь! - обратился ко мне Корподибакко, - oh, maledetto russo! {о, проклятый русский!} Я, бедна, нешастна итальяниц - и я так не скажу, ишто ви сичас говориль!
- Что можете вы сказать против этой улики?
- Решительно ничего. Я даже в первый раз слышу о всесветной революции!
- Хорошо-с. Ваше упорство будет принято во внимание. Корподибакко, вы можете уйти. Прикажите дать стакан чаю господину Корподибакко!
Корподибакко вдруг грохнулся на колена, воздел руки и воскликнул: pieta, signori! {сжальтесь, синьоры}
- Вот, сударь, пример раскаянья теплого, невынужденного! стыдитесь! обратился ко мне один из лжесудей, указывая на Корподибакко.
- Ну-с, теперь извольте говорить откровенно: какого рода разговор имели вы на Марсовом поле с отставным корнетом Шалопутовым?
Я окончательно смутился. "Вот оно! - мелькнуло у меня в голове, - оно самое!"
- Мне кажется, - пробормотал я, - он говорил, что не любит войны...
- Еще-с!
- Еще-с... нет... кажется... гм, да... именно, он, кажется, говорил, что у него была неприятность с Тьером...
- Еще-с!
- Что господин Фарр - переодетый агент-с...
- К делу-с. Извольте приступить к делу-с.
- Что он служил в Коммуне...
- Ah! c'est grave! - произнес опять лжесудья, рисовавший домик.
- Ну-с, а вы что ему говорили?
- Я-с... ничего-с... он был так пьян...
- Ну, в таком случае я сам припомню вам, что вы говори-, ли. Вы говорили, что вместо того, чтобы разрушить дом Тьера, следовало бы разрушить дом Вяземского на Сенной площади-с! Вы говорили, что вместо того, чтобы изгонять "этих дам" из Парижа, следовало бы очистить от них бельэтаж Михайловского театра-с! Еще что вы говорили? ш
- Не... не... не помню...
- Вы говорили, что постараетесь скрыть его от преследований! Вы обещали ему покровительство и поддержку! Вы, наконец, объявили, что полагаете положить в России начало революции введением обязательного оспопрививания! Что вы можете на это сказать?
- Решительно... нет... то есть... нет, решительно не припомню!
- Позвать сюда Шалопутова!
Опять загремели кандалы; но Шалопутов не вошел, а вбежал и с такою яростью напустился на меня, что я даже изумился.
- Вы не говорили? вы?! - кричал он, - вы лжец, позвольте вам сказать! Когда я вам сказал, что моя жена петролейщица, - что вы ответили мне? Вы ответили: вот к нам бы этаких штучек пяток - побольше! Когда я изложил перед вами мои планы - что вы сказали мне? Вы сказали: все эти планы хороши за границей, а для нас, русских, совершенно достаточно, если мы добьемся обязательного оспопрививания! Вот что вы ответили мне!
- Но мне кажется, что обязательное оспопрививание... - заикнулся я.
- Не о том речь, что вам "кажется", государь мой! - строго прервал меня лжепрезус, - а о том, говорили лb вы или не говорили?
Говорил я или не говорил? Говорил ли я, что следует очистить бельэтаж Михайловского театра от этих дам? Говорил ли я о пользе оспопрививания? Кто ж это знает? Может быть, и действительно говорил! Все это как-то странно перемешалось в моей голове, так что я решительно перестал различать ту грань, на которой кончается простой разговор и начинается разговор опасный. Поэтому я решился на все махнуть рукой и сознаться.
- Говорил! - произнес я совершенно твердо.
- A la bonne heure! {Наконец-то!} Можете идти, господин Шалопутов! Дайте стакан чаю господину Шалопутову!
Шалопутов гремя удалился.
- Ну-с, допрос кончен, - обратился ко мне лжепрезус, - и если бы вы не запятнали себя запирательством по показанию Корподибакко...
- Помилуйте, ваше превосходительство! но ведь он, наконец, свинья! воскликнул я дрожащим от волнения голосом, в котором звучала такая нота искренности, что сами лжесудьи - и те были тронуты.
- Гм, свинья... это конечно... это даже весьма может быть! - сказал лжепрезус, - но скажите, вы разве не употребляете свинины?
- Употребляю-с.
- Ну, и мы употребляем. К сожалению, свиньи покамест еще необходимы. C'est triste, mais c'est vrai! {Жаль, но это так!} Не знаете ли вы за собой еще каких-нибудь преступлений?
Услышав этот вопрос, я вдруг словно в раж впал.
- Один из моих товарищей, - сказал я, - предлагал Москву упразднить, а вместо нее сделать столицею Мценск. И я разделял это заблуждение!
- Дальше-с!
- Другой мой товарищ предлагал отделить от России Семипалатинскую область. И я одобрял это предложение.
- Дальше-с!
- Еще-с... более, ваше превосходительство, ничего за собой не имею!
- Довольно для вас.
Лжепрезус встал, направился к двери направо и спросил: "Готово?" Изнутри послышался ответ: "Готово".
- Потрудитесь войти в эту комнату.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я и до сих пор не могу опомниться от стыда! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из _этой_ комнаты я перешел в следующую, где нашел Прокопа, Кирсанова и прочих, уже прошедших сквозь искус. Все были унылы и как бы стыдились. Лаврецкий попробовал было начать разговор о том, как дороги в Петербурге ces petits colifichets {безделушки.}, которые в Париже приобретаются почти задаром, но из этого ничего не вышло.
Дальнейшие допросы пошли еще живее. В нашу комнату поминутно прибывали тетюшские, новооскольские и другие Депутаты, которых, очевидно, спрашивали только для проформы. По-видимому, они даже через комнату "искуса" проходили безостановочно, потому что являлись к нам совершенно бодрые и веселые. Мало-помалу общество наше до того оживилось, что Прокоп при всех обратился к Кирсанову:
- А ведь ты, поросенок, не утерпел, чтоб про Амченск-то не сказать!
Кирсанов слегка покраснел, но ответить не решился.
Наконец, в половине одиннадцатого, двери отворились, и нас пригласили в залу, где уже был накрыт стол на сорок кувертов, по числу судей и обвиненных.
- Ну-с, господа! - сказал лжепрезус, - мы исполнили свой долг, вы свой. Но мы не забываем, что вы такие же люди, как и мы. Скажу более: вы наши гости, и мы обязаны позаботиться, чтоб вам было не совсем скучно. Теперь, за куском сочного ростбифа и за стаканом доброго вина, мы можем вполне беззаботно предаться беседе о тех самых проектах, за которые вы находитесь под судом. Человек! ужинать! и вдоволь шампанского!
И действительно, лжесудьи, враз сбросивши декорум, оказались добрейшими малыми. Они так блягировали, что даже Шалопутова - и того заткнули за пояс. В довершение всего дозволили снять с кандальных кандалы, что, разумеется, произвело фурор и сразу приобрело им с нашей стороны популярность. Шампанское лилось рекою; Шалопутов рассказывал, как он ездил в Ирландию и готовился, вместе с фениями, сделать вылазку в Англию; Корподибакко уверял, что он был другом Мадзини и разошелся с ним только потому, что Мадзини до конца жизни оставался упорным католиком. Тосты следовали один за другим.
- За Гарибальди! - провозгласил лжесудья, рисовавший домики. - За Гамбетту! - ответил ему лжепрезус.
- За нашего губернатора! - скромно поднял бокал Кирсанов.
Словом сказать, все одушевились и совершенно позабыли, что час тому назад... Но едва било двенадцать (впоследствии оказалось, что Hotel du Nord в этот час запирается), как на кандальников вновь надели кандалы и увезли. С нас же, прочих подсудимых, взыскали издержки судопроизводства (по пятнадцати рублей с человека) и, завязав нам глаза, развезли по домам.
